Роль музеев в информационном обеспечении исторической науки

В условиях многовекторного развития исторической мысли и методологического плюрализма вопросы определения содержания и методов исторических исследований в музее отличаются неоднозначностью и наибольшей сложностью. Общность цели исторической науки и музея по сохранению социальной памяти и социального опыта делает необходимым тесное взаимодействие обоих социальных институтов, что было своевременно отмечено специалистами [Современная историография и проблемы содержания…, 2002. С. 15]. При сходстве целей у музея как социокультурной институции и истории как науки существуют различия в способах познания прошлого, разграничивающие области «влияния». В исторической науке доминирует документально-вербальное хранение информации, а музей определяет методы «показа и рассказа» истории преимущественно посредством музейных предметов в экспозиционном пространстве. В музее предмет или памятник предстает во всей совокупности своих информативных, репрезентативных и экспрессивных свойств, выполняя функции моделирования ушедшей действительности. Оставаясь источником, предмет выступает подлинным свидетельством и достоверным доказательством фактов, явлений и событий прошлого. Значительные изменения, произошедшие в источниковедении и в возможностях работы музейных историков с источниками, привели к тому, что историки осваивают не только новые массивы источников, но и современные технологии, формы и методы работы с ними. Появился новый тип источника – электронный, но не все музеи и не всегда готовы не только работать с этими источниками, но даже хранить их.

Продолжая рассмотрение областей взаимосвязи и сотрудничества исторической науки и музея, мы можем констатировать, что, с одной стороны, имплицитные возможности исторической науки шире, так как возможности концентрации и представления информации в сознании, когда материальное и духовное не расчленяются, поистине безграничны, а с другой – история в музее в силу своей «предметности» чрезвычайно наглядна и «осязаема», синтезирована и перекодирована на особый язык коммуникации, более доступна для поливозрастной аудитории. Эти различия, а также научно-популярный характер презентации истории в музее, на наш взгляд, не только не исключают, но и актуализируют необходимость обращения к методологическому инструментарию исторического познания с учетом специфики музейного пространства, насыщенного предметами-подлинниками.

Обращение к прошлому характерно для каждого переходного или переломного исторического периода. Интерес к культурному наследию с наибольшей силой и остротой проявляется в переломные исторические эпохи, когда общество пытается осмыслить прошлое и заглянуть в будущее. В России этот интерес возникал и на рубеже XVIII–XIX вв., и в конце XIX – начале XX в. Не явился исключением и рубеж ХХ-XXI вв., отмеченный всплеском интереса к отечественной истории и культуре, активизацией научных исследований в этой сфере. В изменившихся политических и социально-экономических российских реалиях конца XX – начала XXI в. стали по-новому востребованы информационный потенциал музея и когнитивные возможности музейных экспозиций и выставок. В музейном проектировании постсоветского периода наблюдалась и наблюдается тревожная тенденция, которая выражается в отказе от идеи исторической закономерности в исторической науке и от принципа научности экспозиции [Там же. С. 13]. Не претендуя на исчерпывающее освещение полифонии исторического дискурса, мы предлагаем рассмотреть наиболее актуальные подходы и принципы исторической науки, а также оценить характер и возможности их практического применения для решения музейных задач.

Современная историческая мысль отличается чрезвычайным многообразием и многовекторным развитием. Деидеологизацию и плюрализм исторической науки необходимо воспринимать как свершившийся факт. Произошли существенные и сущностные изменения в самом содержании философии истории, в понимании сути общественно-исторического развития и ведущих принципов и методов его познания. В многочисленных публикациях по вопросам исторического познания констатируется методологическая неопределенность, отставание теоретического осмысления от вызовов времени, обозначается отсутствие ведущих исторических школ, а также диалога между сторонниками различных направлений [История России: теоретические проблемы. Российская цивилизация…, 2002 С. 30, 398]. На наш взгляд, и сегодня не утратила актуальности мысль А. Я. Гуревича о том, что историческое знание должно «приобрести новый интеллектуальный статус и разработать собственную гносеологию» [Гуревич, 1999. С. 18]. Понимая необходимость поиска новых базисных оснований для объяснения прошлого, историки вместе с тем признают и невозможность его осуществления за короткий период. Однако сегодня уже можно утверждать, что кризис в исторической науке преодолевается и в конечном итоге будет преодолен.

В постсоветский период остро обозначилась проблема дальнейшего применения формационного подхода к изучению исторического процесса. Справедливая критика этого подхода касается ряда проблем, в частности недостаточной разработанности используемых понятий, а также вопроса о соотношении общего хода эволюции человечества и конкретных историй стран и регионов, о выделении и педалировании экономического фактора как определяющего и т. д. [История России: теоретические проблемы. Российская цивилизация…, 2002. С. 9, 69, 401]. Серьезным недостатком является и то, что теория формаций базируется на исторических взглядах К. Маркса и Ф. Энгельса, «которые сейчас выглядят устаревшими» [Там же. С. 71]. Вместе с критикой формационного подхода, тем не менее, признавалось, что он позволял «организовывать исторические факты в определенные более или менее логичные модели» [Там же. С. 73].

Поиски нового, эффективного и отвечающего современным потребностям методологического инструментария вывели исследователей на цивилизационную парадигму [Теоретическая культурология. С. 176–185]. Осознание обществом важности задач самоопределения и самоидентификации стало катализатором возрастания потребности в цивилизационном изучении России [История России: теоретические проблемы. Российская цивилизация…, 2002. С. 113]. Сторонники цивилизационного подхода выражают уверенность в том, что его методология позволила по-другому взглянуть на известные социальные и культурные явления и процессы, выявить их значимость как факторов и механизмов интеграции, обеспечивающих целостность общества [Теоретическая культурология. С. 179], поддерживают отказ от линейности в трактовке историко-культурного процесса, придерживаются идеи культурной морфологии, согласно которой становление и угасание культурных форм, их совокупность реализует все богатство человеческой жизни [Там же. С. 217, 344]. Одной из актуальных задач историографии М. А. Барг считал превращение понятия «цивилизация» в ведущую парадигму исторического познания [Барг, 1991. С. 71].

Суть современного цивилизационного подхода заключается в его двухуровневом эвристическом основании: классическом (гносеологическом) и жизненном (культуралистском) [Следзевский, 1997. С. 7]. В рамках первого основания цивилизация понимается как вполне познаваемая структура, «как процесс универсализации и генерализации культуры и истории, как большая социокультурная общность, обладающая собственной иерархией ценностей и идеалов, как большая традиция» [Там же. С. 10]. Второе основание связано с представлениями о цивилизациях как о «целостных феноменах и эпифеноменах мировой истории, представляющих собой принцип упорядочения, сорасчленения и взаимосоизмерения различных продуктов культуры» [Там же. С. 10]. Для цивилизационного подхода актуален поиск констант и устойчивых структур, которые остаются неизменными на протяжении длительного исторического времени [История России: теоретические проблемы. Российская цивилизация…, 2002. С. 135]. В ситуации многополярности исследовательских позиций представляется важной мысль И. Н. Ионова об интегративных способностях цивилизации, возможностях «адекватного перевода инокультурных ценностных понятий таким образом, чтобы они не потеряли своего ценностного потенциала», что может послужить предпосылкой для создания единого ценностного пространства цивилизации, для понимания положения местной культуры в данной цивилизации [Там же. С. 146]. Критика цивилизационного подхода аргументируется отсутствием в нем четких критериев, употреблением неверифицируемых понятий, совпадением трактовки внутренней структуры цивилизаций с пониманием структуры формаций [Там же. С. 77, 412, 141–154].

И историки, и музеологи отмечают необходимость более углубленной разработки цивилизационного подхода. Следует выделить попытки применения теоретических положений цивилизационного подхода, понимаемых как использование достижений культурной антропологии, социологии культуры, в музейном проектировании [Современная историография и проблемы содержания…, 2002. С. 161]. Цивилизационный подход, предусматривающий «представление национального культурного наследия и истории страны в контексте мировой истории», был принят в качестве методологического каркаса концепции Государственного исторического музея [Сундиева, 2003. С. 56].

Важным методологическим поворотом в исторической науке стал поиск новых подходов к проблемам раскрытия деятельности человека в истории в соотношении с его личностно-индивидуальными чертами, с его нравственно-психологическим обликом. Так, уже с 1960-х гг. формировалось научное направление исторического знания, в котором интерес исследователей концентрировался не на социально-политических, а на индивидуально-психологических задачах исторической науки [Румянцева, 2002. С. 29–30], центральные темы смещались с «окружающих человека обстоятельств на человека в исторически конкретных обстоятельствах» [Гуревич, 1991. С. 21]. Аналогичная тенденция отмечается и в исторических музеях. Она выражается в переносе акцента с музейного предмета на человека, связанного с этим предметом [Воронцов, 1997. С. 17].

Отличительной чертой современной методологии социальных и гуманитарных наук являются многофакторность изучаемых явлений и процессов, значительное воздействие обратных связей на них, изменчивость объекта изучения, исключительная роль субъективного фактора [Кудрявцев, 1999. С. 6–11]. Особенность исторического познания с точки зрения методологии и гносеологии науки заключается в особом способе сочетания процедур понимания и объяснения [Хвостова, 1993. С. 22], в замене объяснительных теорий на концепцию когерентности – понимания [Селунская, 2000. С. 46].

Отмеченное во второй половине XX в. «снижение уровня объяснительной модели» привело к утверждению в мировом историческом сообществе методологической ориентации «делать историю снизу вверх». Это подтверждает появление «новых» областей истории (городской, гендерной, истории семьи, труда и т. д.), активное формирование новых подходов к историческому исследованию: микроистории, истории повседневности, истории ментальностей, устной истории, гендерной истории и др. Нельзя не согласиться с замечанием Н. И. Смоленского о том, что «уход в предметную область микромира не является чем-то качественно новым по сравнению с предшествующими историческими исследованиями», а «уход в частности означает отказ от теории» [Смоленский, 2007. С. 13].

Учеными признается необходимость поиска новых способов изучения истории, позволяющих приблизиться к «постижению сознания и поступков „среднего человека“, обнаружить разные уровни сознания людей, а также сочетания истории, изучаемой „сверху“, и истории, изучаемой „снизу“» [Гуревич, 1999. С. 20]. Так, по мнению Н. Е. Копосова, «…задача историка сегодня состоит в том, чтобы понять, как история создается и функционирует в настоящем» [Копосов, 2001. С. 308], а Р. Дж. Коллингвуд, рассматривая историю как особую форму мысли, видел задачу истории в человеческом самопознании [Коллингвуд, 1980. С. 13]. Как искусство памяти предлагал воспринимать историю П. Хаттон. Он полагал, что изучение и описание прошлого с помощью его репрезентаций совершенно недостаточно, потому что «прошлое, как оно когда-то переживалось, а не как впоследствии использовалось, является той стороной памяти, которую мы должны стремиться восстановить» [Хаттон, 2003. С. 31]. Следует отметить, что существует точка зрения, рассматривающая музей как учреждение, где «раскрывается и воссоздается „память человечества“» [Барблан, 1984. С. 5], а роль музея в сохранении исторической памяти [Божченко, 2012] и институализации социальной памяти [Герасименко, 2012] активно исследуется современными музеологами.

Ориентация современного исторического знания на проблемы культуры, исторической антропологии и исторической психологии проходит в русле развития мировой науки, позиционирующей «человеческое измерение» в истории. Интерес к новым темам и проблемам исследований, проявляющийся в различных концептуальных подходах в исторической науке, безусловно, позволяет расширить проблематику изучения и обновить имеющиеся представления о жизни человечества в разные исторические периоды. Так, «антропологически ориентированная история», или историческая антропология, создает особый контекст изучения прошлого, делая основной акцент на конкретно-историческом индивиде [Гуревич, 1999. С. 22–23; Савельева, 1997. С. 96], что «выражает сущность новой парадигмы, новой ориентации всего гуманитарного исследования» [Гуревич, 2000. С. 137]. Все большее распространение и признание в мире получает теория «персонального наследия», «призывающая приблизить музей к интересам конкретного человека, поддержать наряду с общемировым или национальным наследием локальные объекты материального и духовного наследия» [Каулен, 2003. С. 128]. Вместе с тем нельзя не заострить проблему связи в исторической антропологии разнообразных микроисследований воедино, особенно в контексте целостного описания исторической эволюции культуры [Дингес, 2000. С. 100]. Некоторые историки конца XX в. пришли к выводу о неспособности исторической антропологии обеспечить целостное рассмотрение исторического процесса [Репина, 1990. С. 167–181].

Социальная история на современном этапе развития исторического знания приобретает особую популярность и понимается, прежде всего, как история общества (организация производства, жизнедеятельности, власти, управления и т. д.). Воссоздание реалий конкретной эпохи, усиление внимания к частной жизни простого человека, его интересам, мыслям и заботам и к выявлению связей между формами общественного бытия и институтами власти, видоизменения их места и роли в системе общественных связей, т. е. обращение к истории «снизу», находится в русле наметившихся в исторической науке тенденций [Соколов, 2000. С. 75–89]. В рамках обновленной социальной истории создается более широкий контекст изучения законодательных, государственных и общественных институтов, «где есть место и для реальных жизненных ситуаций, способов самовыражения людей, тонов и полутонов, видимых и скрытых мотивов и результатов человеческой деятельности» [Там же. С. 80]. По мнению А. А. Куренышева, для музея подход к историческим фактам, событиям и явлениям с позиций социальной истории более плодотворен, чем получивший широкое распространение «образно-художественный» метод построения экспозиций и выставок [Современная историография и проблемы содержания…, 2002. С. 52].

Историческая психология определяется исследователями, развивающими это направление, как «изучение исторических отношений обыденного сознания со смыслопорождающими механизмами культуры», т. е. «социокультурными фиксациями и регуляторами сознания» [Шкуратов, 1991. С. 111–112]. Так, Ю. М. Шилков обращает внимание, что «„встреча“ культуры и истории, культурологического и исторического знания обеспечивается возможностями психологического дискурса» [Шилков, 2005. С. 79]. Данный подход, безусловно, представляет интерес для музейной интерпретации истории. Однако следует признать, что проблема исторического синтеза, являющаяся важнейшим моментом исторического познания, не может быть решена в рамках проблематики психоистории, исторической антропологии, социальной истории. Это происходит именно в силу того, что вся историческая реальность не исчерпывается антропологическим (деятельностным), психологическим (личностным) и структурным аспектами изучения исторического прошлого [Репина, 1990. С. 179].

Таким образом, в исторической науке складывается новая эпистемологическая парадигма, связанная с изменением представлений о содержании исторического развития, о логике и методике исторического познания. Для объяснения содержания исторического развития начинают использовать идеи философской синергетики, согласно которым «историческое развитие понимается как хаос, т. е. целостность, объединяющая многофакторность проявлений и многоаспектность проблем» [Хвостова, 2000. С. 10]. Синергетические подходы становятся актуальными для различных областей научного знания. «Подходы синергетики основаны на таких понятиях, как нелинейность, неустойчивость, непредсказуемость, альтернативность развития. Основной вопрос, который интересует историков в этой связи, – характер развития неустойчивых ситуаций в историческом процессе, влияние случайностей, малых воздействий, которые принципиально невозможно предугадать и прогнозировать, на ход дальнейших событий, развитие ситуации в точке бифуркации» [Бородкин, 2001. С. 401].

Распространение новых идей и концепций социогуманитарного знания, ориентированного на изучение человека во всем многообразии его взаимосвязей с цивилизацией, обществом, семьей и другими факторами, методологический плюрализм истории как науки не могли не затронуть смысловые и содержательные аспекты объяснения и демонстрации истории в музее, играющем активную роль в информационном обеспечении исторической науки. Однако способы извлечения достоверной информации и ее верификации обусловлены интердисциплинарной методологией и методикой атрибуции, классификации и систематизации музейных предметов. В русле расширения тематики исторических исследований значительно обогащаются проблематика и тематика музейных экспозиций, изменяются подходы и смещаются акценты в освещении традиционных тем, апробируются инновационные идеи. Не ставя целью провести детальный анализ развития музейной сферы в рассматриваемом аспекте, мы лишь назовем некоторые проекты, получившие широкий резонанс. Так, Государственный центральный музей современной истории России в Москве с 2002 по 2006 г. предоставлял свои площади 12 выставкам «История России ХХ века в музеях», в Петербурге на выставке «Блокада и дети» в Государственном музее политической истории России был сделан экскурс в мир детства осажденного Ленинграда, выставка «Слабый пол и война» в Военно-историческом музее артиллерии и инженерных войск была посвящена участию в войне женщин. Региональные музеи также предпринимали попытки реализовать методологические подходы исторической науки в выставочных проектах: «Сталин – человек и символ», «Портреты депутатов Государственной Думы Российской империи. 1906–1917», «Императрица Мария Федоровна. Возвращение», «Легенды национального спорта», «Закрытое пространство в открытом обществе», «Демократические традиции Донского казачества».

Следует акцентировать тот факт, что наряду с фундаментальными концептуальными изменениями в исторической науке также прослеживается тенденция переноса акцента исследований с макро- на микроуровень или ординарное бытописание («история повседневности»), наблюдается усиление культурологической компоненты [Селунская, 2000. С. 44–62]. Однако существует и понимание того, что «культурологическая» версия не может использоваться как объяснительная модель истории России [Селунская, 2000. С. 51]. «История в малом», а не «истории малого» – так сформулировал историк Ю. Л. Бессмертный суть микроисторического подхода [Румянцева, 2002. С. 26], ориентированного на изучение краеведения, истории малых групп людей. «Контекст индивидуального бытия человека», в котором история получает «обобщенный образ», чрезвычайно важен и для исторической экспозиции [Межуев, 1994. С. 79].

Фрагментация исторического знания, а также неослабевающий интерес к частностям, свойственный отношению к историческому наследию в ситуации постмодерна, обусловили ярко выраженную тенденцию в отечественном музейном деле, проявляющуюся в неуклонном увеличении музеев и выставок «одного героя» или «одной темы» (музей: игрушки, граммофонов, хлеба, русской печи, истории общественного питания, кирпича, варежки и т. д.).

Наиболее конструктивной в реализации нового исторического синтеза, «способного связать крупные структурные сдвиги в развивающемся обществе и их переживание людьми», представляется методология комплексных локальных исследований, ориентированных на всестороннее изучение локальной общности [Репина, 1990. С. 175]. Более глубокому познанию событий и явлений всемирного исторического процесса в немалой степени способствует усиление междисциплинарных подходов. Междисциплинарный подход к проблемам человека, провозглашенный представителями школы «Анналов» еще в первой половине XX в., принес ощутимые плоды в развитии исторического познания. М. Блок, рассматривая историю как «обширный и разнообразный опыт человечества», как встречу «людей в веках», в качестве предмета истории выделял сознание людей [Блок, 1986. С. 86]. Л. Февр пришел к выводу о важности обнаружения историком интеллектуальных процедур, навыков сознания, способов мировосприятия, присущих людям данной эпохи [Гуревич, 1991. С. 509]. Комплексное междисциплинарное познание исторического прошлого, не являясь новацией последних десятилетий, тем не менее наиболее соответствует современным холистским концепциям [Хвостова, 1997. С. 15]. Поэтому чрезвычайно значимым для исследований профессиональных историков и представления истории в музее является стремление «к реконструкции картин мира», т. е. к стандартам «интеллектуальной жизни, ментальных структур повседневности, социальных, экономических, политических отношений и процессов» [Там же. С. 50].

Комплексный подход, по нашему мнению, не только декларирован, но и находит воплощение в музеях широкого исторического профиля, многопрофильных музеях-заповедниках, задача которых состоит в разумном сочетании макро- и микроуровней истории. Однако практическая реализация данного подхода в музее осложнена фрагментарностью представляемого исторического материала, лакунами в коллекциях или их недостаточной изученностью. Поэтому многими специалистами признается невозможность в музее представлять исторический процесс как таковой. Задача исторического музея, по мнению сотрудников Государственного исторического музея, состоит в том, чтобы «показывать памятники прошедших эпох – своеобразные знаки событий, на основе которых экскурсовод будет строить свой рассказ о событиях и явлениях», «обозначать события и явления прошлого, помогать посетителю ощутить аромат и вкус прошедших эпох» [Горохова, 2005. С. 3]. Несмотря на существование крайних позиций, мы считаем, что проблемы репрезентации истории в музее особенно тесно соприкасаются с задачами исторической науки по созданию целостной и адекватной картины российской истории. Эти задачи, сформулированные Б. А. Грушиным, заключаются «в воспроизведении процесса развития системы, выражающегося в воспроизведении исследователем объекта не в отдельных его частях, а во всей совокупности структурных зависимостей между ними, исторических связей между составляющими объекта, процесса развития объекта (качественные изменения в структуре системы), законов перехода от одного исторического состояния к другому» [Грушин, 1961. С. 18]. Стремление понять целостную взаимосвязь истории человечества, свойственное историкам, диктует и отношение к историческому источнику, являющемуся промежуточным материалом для познания исторической взаимосвязи [Гадамер, 1988. С. 245]. Историка, по мысли Х. Г. Гадамера, отличает стремление понять целостную взаимосвязь истории [Гадамер, 1988. С. 245]. В. Дильтей рассматривал в качестве исторических источников не только тексты, но и историческую действительность [Там же. С. 246].

Вопросы целесообразности всеобъемлющего отображения истории, соотношения в исторической экспозиции локального, регионального и российского материала особенно актуальны в деятельности провинциальных историко-краеведческих музеев. Включение местного исторического материала в контекст региональной и общенациональной истории позволяет показать историю конкретной местности как часть «большой» истории, выявить их взаимосвязь на уровне событий, явлений и процессов, персоналий и т. д. Наиболее плодотворный путь для местных музеев современные исследователи видят в использовании метода ситуативной историографии, в документировании музеями «истории регионов (а не отдельных краев и областей) и их взаимосвязей» [Современная историография и проблемы содержания…, 2002. С. 56].

Решение проблемы связи в музее интереса к особенному и локальному с потребностью в обобщении может находиться в синтезе идей и методов, на который указывал И. Д. Ковальченко, в интегральном понимании «соотношения индивидуального, социального и общечеловеческого и в самом общественно-историческом развитии, и в его изучении» [Ковальченко, 1995. С. 113]. Данная методологическая установка предполагает многоуровневость содержания экспозиции, раскрывающую различные аспекты той или иной тематики, которую можно обозначить как гипертекстуальность. Например, история какого-либо города (региона, края) может рассматриваться в контексте исторического субъекта, городского социума, истории страны, а в ряде случаев и в контексте мировой истории. Эти уровни создаются не только музейными предметами и документами, их взаимосвязь обеспечивается методологией репрезентации, структурой экспозиционного текста, содержанием и методикой форм культурно-образовательной деятельности (экскурсий, музейных уроков, квестов, музейно-педагогических программ и т. д.).

Особое значение для интерпретации истории в музее приобретает понимание внутреннего взаимодействия социального в широком смысле слова и идеального, о приоритете которого для науки настойчиво говорят историки [Гуревич, 2000. С. 126]. Проблема научного осмысления двух начал исторического процесса (материального и духовного) особенно актуальна для постижения истории в музее. Недооценка каждого из них неизбежно приводила и приводит к ее примитивизации или искажению. Как отмечает А. А. Искендеров, историкам необходимо учитывать как физическую, так и духовно-психическую природу событий и явлений всемирной истории, обнаруживать их взаимосвязь и взаимообусловленность, искать принципиально новые подходы, позволяющие выявлять более глубокие причины исторических событий и процессов, не имеющих пока убедительных объяснений [Искендеров, 1996. С. 19].

Учеными фиксируется сложность вопроса установления связи между различными уровнями истории. Рассуждая о познании историком истины и способности восстановления им фрагментов прошлого, А. Я. Гуревич акцентировал внимание на общей системе отношений, на объединяющем все аспекты действительности структурном принципе, на той атмосфере, «которая превращает конгломерат разрозненных артефактов и текстов в связную целостность» [Гуревич, 1991. С. 32]. Поэтому проблема исторического исследования заключается в обнаружении внутреннего единства и взаимодействия между социальными и экономическими структурами и структурами ментальными, духовными [Гуревич, 1990. С. 29]. Эта мысль указывает на сходство проблем исторического исследования и музейной интерпретации истории. Нам представляется, что качественный уровень содержания музейной экспозиции, претендующей на достоверность и постижение «духа» эпохи, определяется в музее показом того общего, о чем писал А. Я. Гуревич. Музейная история соединяет множество элементов и сюжетов в связный «текст», оценивает значение различных факторов. «Вещь открыта как целостность, но молчалива до тех пор, пока не обнаружит в ходе интерпретации хотя бы один свой замысел» [Ориентиры культурной политики, 2003. С. 58]. Иными словами, становится необходимым восстановление контекста породившей культуры музейного предмета, истории его бытования, его «среды». Это позволяет создавать образ или атмосферу, способные объединить разрозненные фрагменты. Музейная экспозиция с подлинными свидетельствами прошлого создает «чисто музейный психологический феномен – ощущение причастности» [Пищулин, 1987. С. 109].

Методология исторического познания нацеливает музей на использование двух уровней в изучении прошлого, условно выделяемых современной исторической наукой как имманентный и оценочный [Хвостова, 1997. С. 12]. На первом уровне происходит реконструкция исторических явлений путем восстановления исследователем понятийно-категориального аппарата изучаемой эпохи, а на втором уровне выявляется историческая роль исследуемых феноменов, их место в системе других явлений с учетом исторической перспективы. И. Д. Ковальченко эти подходы обозначил как историко-ситуативный и историко-ретроспективный [Ковальченко, 1995. С. 3–33]. Историко-ситуативный подход предполагает рассмотрение явлений и процессов прошлого в контексте соответствующей исторической ситуации, а историко-ретроспективный подход – с определенной исторической дистанции [Там же. С. 32–33].

Если прошлое в экспозиции показывается с позиции современников того времени (историко-ситуативный подход), то при этом становится затруднительным и порой невозможным рассмотреть, как прошлое присутствует (разворачивается) в настоящем, т. е. увидеть историческую перспективу. К тому же в этом случае данные латентной истории (состоит из процессов, о которых современники имеют лишь смутное представление, – таких, как демографические изменения, эволюция экономических структур и глубинных ценностей и т. д.) остаются за пределами содержания экспозиции или его вербального объяснения (лекции, экскурсии и т. д.).

Использование одновременно историко-ситуативного и историко-ретроспективного подходов в экспозиционной и образовательной деятельности музея позволяет выявить влияние прошлого на настоящее, яснее увидеть это прошлое в исторической перспективе.

В музее аутентичные предметы и музейное пространство, свидетельствующие о событии (явлении, факте), потенциально являются составляющими целого, т. е., по сути, репрезентацией исторического прошлого. Актуальна задача совершенствования методов исследования, направленных на выявление взаимосвязи конкретных проявлений мира материального и духовного. Для того чтобы разрозненные элементы исторической реальности образовали целостность, необходим внутренний интегрирующий стержень, а также понимание того, что и каким образом может ее создать. Решение этой проблемы позволит воспринимать вещественные памятники (особенно это актуально для археологических экспонатов) в контексте времени их бытования и влияния рассматриваемой эпохи на будущее. Выявление культурно-исторической ценности музейных предметов связано с показом связи прошлого с современностью, его «присутствия» в настоящем.

Реализация концептуальных подходов в практической деятельности музея происходит с помощью как общенаучных, так и специальных методов. К последним относятся: историко-генетический, историко-сравнительный, историко-типологический, историко-системный [Ковальченко, 1987]. Большим потенциалом для поиска ракурсов представления истории в музее обладает историко-сравнительный метод. Для музея также важен подход, рассматривающий явление или предмет в культурно-историческом развитии, выявляющий вертикальные связи между одинаковыми явлениями в различные эпохи. Он способствует наглядному показу трансформирующихся и устойчивых элементов общественной жизни, а также нематериальных форм культурного наследия.

В заключение отметим, что существующий в современной исторической науке широкий спектр позиций и палитра мнений исследователей обостряют проблему выбора методологических оснований изучения и репрезентации истории в музее. На смену ушедшей в прошлое безальтернативной методологии, основанной на постулатах марксистско-ленинской идеологии, пришли новые подходы и методы, которые предоставляют музейным сотрудникам широкие возможности осмысления и переосмысления уже имеющихся собраний, способов их презентации, а также открывают перспективы разработки новых подходов к проблеме комплектования фондов, особенно по современному периоду. В историческом музее не только демонстрируются вещественные, изобразительные и письменные источники прошлого с целью их объяснения и передачи социального и культурного опыта новым поколениям. На основе изучения и раскрытия их информационного потенциала музей может повествовать о прошлом и, анализируя его, истолковывать. Методология исторического познания является фундаментом музейной герменевтики, научной трактовки и оценки фактов, событий и явлений, актуализированного показа связи времен и поколений. С одной стороны, на восприятие и понимание концептуальных идей, заложенных в музейной экспозиции, безусловно, влияет степень сформированности исторического сознания посетителя, с другой – сама экспозиция отражает уровень овладения научной методологией и в идеале способствует формированию или развитию такого сознания.

Библиография

Барблан М., Рива М. Центр промышленного наследия в Женеве // Museum. 1984. № 2. С. 4–10.

Барг М. А. Категория «цивилизация» как метод сравнительно-исторического исследования // История СССР. 1991. № 5. С. 70–86.

Блок М. Апология истории, или Ремесло историка / Пер. Е. М. Лысенко, прим. и статья А. Я. Гуревича. М.: Наука, 1986. 256 с.

Божченко О. А. Музей в формировании исторической памяти: автореферат дис… канд. культурологии: 24.00.03. СПб., 2012. 23 с.

Бородкин Л. И. Постнеклассическая рациональность и историческая синергетика (к дискуссии о применении теории хаоса в исторических исследованиях) // Исторические записки. Вып. 4 (122). М.: Наука, 2001. С. 398–412.

Воронцов Б. Музеи Великобритании: структура и методы работы. Основные трудности // Музеи в период перемен: материалы российско-британского семинара «Музеи Санкт-Петербурга в условиях рыночной экономики». Изд. 2-е / Ред. А. Д. Марголис. СПб.: Контрфорс, 1997. C. 6-23.

Гадамер Х. Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики / Общая ред. Б. Н. Бессонова, пер. с нем. М.: Прогресс, 1988. 704 с.

Герасименко Е. Е. Музей в институционализации социальной памяти: автореферат дис… канд. культурологии: 24.00.03. СПб., 2012. 23 с.

Горохова Е. В поисках современного лица. Русский XVIII век в экспозиции Государственного исторического музея // Мир музея. 2005. № 8. С. 2–7.

Грушин Б. А. Очерки логики исторического исследования. Процесс развития и проблемы его научного воспроизведения. М.: Высш. шк., 1961. 214 с.

Гуревич А. Я. Двоякая ответственность историка // Проблемы исторического познания: материалы международной конференции 19–21 мая 1996. М.: Наука, 1999. C. 11–24.

Гуревич А. Я. О кризисе современной исторической науки // Вопросы истории. 1991. № 2–3. С. 21–36.

Гуревич А. Я. Подводя итоги… // Одиссей. Человек в истории. 2000. М.: Наука, 2000. С. 125–138.

Гуревич А. Я. Социальная история и историческая наука // Вопросы философии. 1990. № 4. С. 23–35.

Гуревич А. Я. Уроки Люсьена Февра // Февр Л. Бои за историю / Пер. А. А. Бобовича, М. А. Бобовича, Ю. Н. Стефанова. М.: Наука, 1991. 629 с.

Дингес М. Историческая антропология и социальная история: через теорию «стиля жизни» к «культурной истории повседневности» // Одиссей. Человек в истории. 2000. М.: Наука, 2000. С. 96–124.

Искендеров А. А. Историческая наука на пороге XXI века // Вопросы истории. 1996. № 4. С. 3–31.

История России: теоретические проблемы. Российская цивилизация: опыт исторического и междисциплинарного изучения / Ред. А. С. Сенявский. М.: Наука, 2002. Вып.1. 240 с.