Роль музеев в информационном обеспечении исторической науки

Библиография

Воронцова Е. А. Музей как базовый элемент информационной инфраструктуры исторической науки // Диалог со временем. Вып. 49. М., 2014. С. 163–189.

Лихачев Д. С. Краеведение как наука и как деятельность // Музей. 2015. № 4. С. 58–59.

Моисеев А. М. Краеведческие музеи за 50 лет // История СССР. 1967. № 6. С. 188–209.

Нагорский Н. В. Музей в духовной жизни общества. СПб.: Иван Федоров, 2004. 432 с.

Ольшевская Г. К. Музеи и историческое знание: подходы, решения, средства // Историческое знание и музеи: Материалы Всероссийской научно-практической конференции. М., 2001. С. 35–49.

Скрипкина Л. И. Современные методологические подходы к интерпретации истории в музейных экспозициях // Исторические экспозиции региональных музеев в постсоциалистический период / Отв. ред. И. В. Чувилова. СПб.: Алетейя, 2009. С. 151–163.

Сундиева А. А. «Краеведческая константа» в деятельности российских музеев // Культура российской провинции: век XX–XXI веку. Материалы всероссийской научно-практической конференции. Калуга, 2000. С. 183–189.

С. М. Попова, А. А. Яник

О перспективах участия музеев в развитии цифровой инфраструктуры исторической науки

S. M. Popova, A. A. Yanik

About the Prospects of Participation of Museums in Development of the Digital Infrastructure of the Historical Science

Ключевые слова: историческая наука, музееведение, музей, общество, цифровая инфраструктура, электронный каталог, информационные технологии, информационные ресурсы, база данных, гиперсвязанный мир.

Keywords: historical science, museology, museum, society, digital infrastructure, electronic catalogue, information technologies, information resources a database, hyperconnected world.

Строго очерченные границы предмета для обсуждения – роль музеев в информационном обеспечении исторической науки – приглашают не столько к философским размышлениям, сколько к операциональным ответам на практические вопросы. Может ли музей быть частью или даже базовым элементом информационной инфраструктуры исторической науки? Если да – то какие нужны изменения в технологиях обработки и презентации музейных фондов, чтобы они могли выполнять миссию информационного ресурса для историков? Кто и как должен извлекать полезную историческую информацию из музейных фондов и делать ее доступной для исследователей?

Однако конкретное содержание ответов на эти вопросы зависит именно от философских представлений о феномене музея и о его месте в меняющемся мире. С одной стороны, рассуждать в терминах прикладной полезности музеев для чего-либо (включая информационное обеспечение исторической науки) представляется несколько кощунственным, поскольку, как справедливо отмечает доктор философских наук Б. Г. Соколов, музеи есть табуированная зона современной культуры. В таких координатах ценность этих сокровищниц прошлого для историков аксиоматична, а сомневающихся ждут жесткие санкции вплоть до исключения из «нормального общества» [Соколов, 2005. С. 28]. С другой стороны, специфика музейных фондов и особенности бытия музея как явления социокультурного порядка создают определенные трудности на пути реализации идеи о возможности для этих институтов выполнять функции «базового элемента информационной инфраструктуры исторической науки» [Воронцова, 2014].

Несмотря на то что музейные фонды состоят из объектов, обладающих научной ценностью, т. е. безусловно имеющих значение в качестве источника исторической или иной информации, само по себе это собрание является результатом отбора из группы сходных предметов, выполненного по неким относительно объективным правилам либо субъективно (например, коллекции того или иного собирателя). Изъятые из среды бытования памятники истории и культуры в определенной степени приобретают символическое значение, поскольку получают статус музейного предмета благодаря своей способности характеризовать историю и культуру определенного общества и признанной на основании согласованных процедур общественной ценности.

Согласно действующему федеральному законодательству, музейный предмет определяется именно как культурная ценность, качество либо особые признаки которой делают необходимым для общества ее сохранение, изучение и публичное представление. Федеральный закон «О Музейном фонде Российской Федерации и музеях в Российской Федерации» определяет культурные ценности как предметы религиозного или светского характера, имеющие значение для истории и культуры и относящиеся к категориям, перечисленным в статье 7 Закона Российской Федерации «О вывозе и ввозе культурных ценностей». В частности, речь идет о таких категориях «движимых предметов материального мира», как:

– «исторические ценности, в том числе связанные с историческими событиями в жизни народов, развитием общества и государства, историей науки и техники, а также относящиеся к жизни и деятельности выдающихся личностей (государственных, политических, общественных деятелей, мыслителей, деятелей науки, литературы, искусства);

– археологические предметы в соответствии со статьей 3 Федерального закона от 25 июня 2002 года № 73-ФЗ „Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) народов Российской Федерации“;

– художественные ценности […],

– художественно оформленные предметы культового назначения, в частности иконы;

– гравюры, эстампы, литографии и их оригинальные печатные формы;

– произведения декоративно-прикладного искусства […],

– изделия традиционных народных художественных промыслов;

– составные части и фрагменты архитектурных, исторических, художественных памятников и памятников монументального искусства;

– старинные книги, издания, представляющие особый интерес (исторический, художественный, научный и литературный), отдельно или в коллекциях;

– редкие рукописи и документальные памятники;

– архивы, включая фото-, фоно-, кино-, видеоархивы;

– уникальные и редкие музыкальные инструменты;

– почтовые марки, иные филателистические материалы, отдельно или в коллекциях;

– старинные монеты, ордена, медали, печати и другие предметы коллекционирования;

– редкие коллекции и образцы флоры и фауны, предметы, представляющие интерес для таких отраслей науки, как минералогия, анатомия и палеонтология;

– другие движимые предметы, в том числе копии, имеющие историческое, художественное, научное или иное культурное значение, а также взятые государством под охрану как памятники истории и культуры».

Культурная ценность объекта является базовой для музейного дела, но для исторического исследования подобное обстоятельство далеко не всегда может быть существенным, особенно если речь идет об использовании компьютерных методов обработки информации. Напротив, нередко именно массовые «неценные» источники предоставляют больше возможностей для анализа и получения новых научных данных. Фактически музейные фонды являются производными от сформировавшей их культуры и несут на себе отпечаток личности своих создателей и хранителей, а потому в координатах семантики являются скорее художественным текстом, чем «очищенным от эмоций» банком информации.

Ключевое назначение музеев – культурное (собственно, не зря они в России проходят «по ведомству» культуры). Из этого следует, что использование музейных собраний как источников исторической информации (неважно, в цифровом или в офлайновом виде) требует особого методологического подхода и рефлексии по поводу природы этих ресурсов.

Особенности музейного взгляда на историческую информацию может проиллюстрировать, например, тот факт, что, столкнувшись в конце XX – начале XXI в. со схожими вызовами, музеи и историческая наука дали на них прямо противоположные ответы. Как известно, начало перемен в музейной жизни России совпало с кризисом отечественной исторической науки. Однако те обстоятельства, которые стали методологической проблемой для историков, оказались для музеев стимулом к возрождению и основой для их подлинного триумфа в современных условиях. В первую очередь речь идет о таких проблемах, как кризис «большой исторической теории» и нарративизация гуманитарного знания.

Как известно, уже с середины 1980-х гг., практически одновременно с началом масштабных общественных перемен в стране, отечественные историки вступили в период турбулентности, связанный с пересмотром философских и теоретических основ своей науки, включая теорию исторического знания и теорию исторического процесса. Как отмечают историографы, в конце ХХ в. начался процесс формирования нового исторического мышления и становления новой исторической культуры [Чубарьян, 2004; Селиванов, 2005; Репина, 2007; Хут, 2010; Рябова, 2011].

Кризис «большой теории» проявил себя в плюрализме концепций, этическом релятивизме подходов, критической ревизии, казалось бы, давно устоявшихся представлений о тех или иных ключевых событиях истории страны и мира. Это обстоятельство создало определенные проблемы для отечественной исторической науки, но открыло музеям новые перспективы развития, «легитимировало» их право предъявлять обществу собственное видение событий прошлого, авторскую картину истории. Такая картина может оказаться далекой от академических канонов, но широко востребованной социумами, в экосистеме которых обитает тот или иной музей.

В современном мире музей больше не ограничивается фиксацией достигнутого уровня общественного сознания; он сам становится явлением культуры, создающим и транслирующим новые смыслы. Как отмечают специалисты, «еще недавно качество музейных экспозиций определялось их соответствием традиционным научным схемам, сфокусированным на музейных предметах и коллекциях, а теперь музей видит ценностные ориентиры в новизне, оригинальности интерпретации музейного собрания, создаваемые экспозиции и выставки, культурно-образовательные проекты становятся результатом как научного изучения, так и индивидуального творческого поиска» [Мастеница, 2005. С. 139].

Таким образом, современные музеи обретают собственный голос, а их собрания становятся неисчерпаемым источником многообразных нарративов, репрезентуемых в экспозициях и различных культурных событиях.

Но именно перенос акцента на оригинальность авторской интерпретации, возрастающая «нарративизация» гуманитарного знания, которая практически поставила знак равенства между работой историка и романиста, стали одной из причин кризиса исторической науки, поскольку, как писал французский философ-постмодернист и теоретик литературы Ж. – Ф. Лиотар, нарративное знание «не придает большого значения вопросу своей легитимации» [Лиотар, 1998. С. 69]. Научный анализ, исследование истории заменяется рассказом об истории (History vs Story). В результате проблема соотношения объективности и нарративности исторического знания стала одной из ключевых методологических проблем исторической науки в конце XX – начале XXI в. [Ruesen, 1996; Noiriel, 1999; Яник, 2015].

Однако, как уже отмечалось, в отличие от историков, «право на нарратив» дало музеям мощный толчок к обретению нового смысла существования. Музеи в диалогах с аудиторией не анализируют историю, они ее рассказывают. С одной стороны, такой подход дает невиданную свободу для творчества, поскольку всякий качественно выстроенный нарратив интересен и убедителен сам по себе и приобретает в людском восприятии силу научной аксиомы, не требующей специальных доказательств. С другой стороны, возрастает социальная ответственность музеев, поскольку, презентуя обществу оригинальные нарративы об истории, они тем самым творят современные мифы, которые обладают несравнимо большей «проникающей способностью» и устойчивостью, чем сухое научное знание.

В культурологическом смысле констатация того факта, что современные музеи занимаются мифотворчеством, не несет с собой отрицательных коннотаций (тем более если «производство» мифов осуществляется профессионально и на хорошей научной основе). Миф не есть фикция или противопоставление некой научной «правде». Миф – это особая форма отражения действительности. Как известно, мифологическое знание представляет собой нерасчлененное единство рационального и эмоционального отражения действительности. Мифологическое сознание осваивает действительность не на основе выяснения причинно-следственных связей, а путем художественно-образного описания природных и социальных процессов, путем создания нарративов. Использование мифологических объясняющих конструкций и личностно окрашенных нарративов характерно для всех периодов истории, но особенно масштабно этот феномен развивается сегодня – в эпоху интернет-революции, когда не только «уполномоченные на то» институты, но и каждый пользователь становится творцом историй, чья авторская интерпретация фактов имеет законное право на существование. Этот подход оказывается особенно востребован в эпоху масштабных трансформаций, когда поток событий значительно превосходит аналитические способности не только отдельного человека, но и общественных и гуманитарных наук в целом, а значит, эмоциональный рассказ очевидца становится одним из способов осознания действительности.

Таким образом, нарративизация истории, ставшая вызовом для академической науки, позитивно сказалась на развитии музеев, стимулировала процессы их более тесной интеграции с социумом. В частности, музеи оказались востребованы в качестве институтов, помогающих обществу интерпретировать и осваивать культурное наследие, решать сложные вопросы социальной адаптации и культурной идентификации [Мастеница, 2005. С. 140].

Очевидно, что процессы социальной экспансии музеев тесно связаны с их выходом в цифровое пространство. Оцифровка музейных ресурсов – давний процесс, который имеет собственную историю не только за рубежом, но и в России. Активное развитие цифровых музейных проектов происходит в последние годы в рамках реализации Указа Президента Российской Федерации от 7 мая 2012 г. № 597 «О мероприятиях по реализации государственной социальной политики» и государственной программы «Информационное общество (2011–2020 годы)». Результаты этой работы на сегодняшний день оцениваются противоречиво. Но если одни специалисты бьют тревогу, полагая, что в нашей стране до сих пор «не только не создана инфраструктура, необходимая для сбора и сохранения цифровой информации и цифрового культурного наследия, но зачастую даже нет понимания, что ее необходимо создавать, не сформирована сама философия долговременного сохранения цифровой информации; нет ни нормативной правовой базы, ни выстроенной политики, реализация которой вела бы к созданию такой базы» [Проблемы сохранения цифровой информации…, 2014], то другие достаточно спокойно оценивают ход событий, считая существующие проблемы нормальными для периода роста и поиска новых решений [Толстая, 2014; Миловзорова, 2014].

Впрочем, в условиях чрезвычайно быстрой смены технологических решений некоторая «задержка на старте» порой оказывается полезной, поскольку позволяет избежать расходов на проекты, которые очень быстро оказываются морально устаревшими. Кроме того, относительное отставание России в работе по цифровизации музеев, архивов и библиотек позволяет нашим специалистам своевременно учесть опыт чужих ошибок. Например, за рубежом многие музеи не первый год размышляют над тем, что им делать с уже оцифрованными фондами. Прежний энтузиазм по поводу перспектив использования высокоинтеллектуальных технологических решений в области сохранения историко-культурного наследия сменился более критичным подходом в связи с необходимостью соотносить ресурсоемкость проектов с общественной полезностью полученных результатов. В частности, все чаще становятся предметом критического переосмысления цели и задачи проектов, связанных с реализацией трехмерных цифровых моделей исторических памятников и артефактов, разного рода 3D-реконструкций, поскольку созданные огромным трудом результаты не привлекают массового внимания общественности, да и самих коллег по научному цеху. Безупречно выполненные цифровые модели исторических артефактов нередко разделяют судьбу своих материальных прототипов из музейных запасников, куда никогда не заглядывает публика. В современном мире, где одним из ключевых приоритетов является эффективность расходования ресурсов и подотчетность всех институтов, использующих средства налогоплательщиков, обществу, вопрос об общественной полезности созданных учеными цифровых ресурсов, об их вкладе в решение тех или иных общественно значимых проблем становится одним из наиболее актуальных. Решение этой задачи – дорога с двусторонним движением. С одной стороны, необходимо продолжать вкладывать силы и средства в поддержание и развитие информационно-коммуникационных сетей и интернет-ресурсов (чтобы ресурсами пользовались, они должны, как минимум, существовать). С другой стороны, разработчики должны учитывать, что в современных условиях «полезность» любого научного результата уже не представляется для общественного мнения аксиомой. Какие бы убедительные аргументы ни приводили ученые в пользу важности того или иного цифрового проекта, он не привлечет внимания аудитории, если принцип «ориентации на пользователя» и «полезного влияния» (англ. impact) не будет изначально заложен в перечень приоритетных задач. С этой точки зрения институционально оформленный интерес историков к музейным ресурсам мог бы стать одним из источников творческих идей в части полезного использования виртуальных музейных хранилищ.

Очевидно, что успешное решение подобной задачи также возможно лишь на основе координации усилий многих специалистов, причем не только ученых, но и, к примеру, профессионалов в области продвижения интернет-ресурсов, сценаристов, дизайнеров, преподавателей-методологов и пр. Помимо междисциплинарного сотрудничества, огромное значение для создания эффективного цифрового ресурса имеет обратная связь с «конечным потребителем», вовлечение аудитории в процесс сотворчества. Такой подход поможет ускорить процессы становления национальной исследовательской инфраструктур общественных и гуманитарных наук, в том числе истории. Тем более, что в настоящее время уровень развития этой сферы оценивается как крайне невысокий. Так, например, в 2013 г. Общероссийская общественная организация «Российская ассоциация содействия науке» (РАСН) подготовила аналитический доклад о состоянии научной инфраструктуры в Российской Федерации [Состояние научной инфраструктуры…, 2013]. Согласно документу, доля научных музеев, коллекций, библиотек и других ресурсов инфраструктуры, которые фактически определяют общий уровень научной культуры в стране, не превышает 10 % общего числа объектов научной инфраструктуры, а их балансовая стоимость составляет 1,12 % стоимости всех объектов.

Вопрос в том, что конкретно можно и нужно сделать, чтобы постоянно растущий объем цифрового музейного контента оказался «встроенным» в систему информационного обеспечения исторической науки?

Нужны ли историкам какие-то особые формы виртуального представления музейных ресурсов, требующие учета при разработке концепции и реализации тех или иных цифровых проектов? Хотя каждый музей и каждый музейный предмет может в итоге найти «своего» заинтересованного исследователя-историка, вряд ли масштабная и многообразная деятельность по цифровизации музейных собраний априори может быть ориентирована на потребности исторической науки. И дело не в том, что аудитория историков сравнительно невелика по отношению к числу всех потенциальных пользователей виртуальных хранилищ музейной информации. Ключевая причина связана с тем обстоятельством, что за последние несколько лет радикально изменились представления о стратегии действий организаций в виртуальном пространстве в целом, а также о принципах развития интернет-проектов и разного рода цифровых инфраструктур в частности.