На цинковой бумаге

Не буду учиться водить машину.
Ружье покупать не стану. К чему?
Не увижу, как плодоносит вишня,
Наливается цветом, падает оземь,
Гниет, растворяется, скрываясь под снегом.
Не забью ни единого гвоздя в стену,
Которую ни за что не покрашу в синий.
Не вырасту и не рожу дочь или сына.
И, наверное, еще не побываю в Румынии.
Плоскости и объемы, системы координат
Ужасают, тревожат, приводят в трепет.
Минуты, секунды, градусы вызывают панику.
Механика жизни не подвластна ни времени
Ни пространству, лишь хаосу, свету и темноте.
Бесконтрольна она, отталкивающе прекрасна.

Скажу честно, на самом деле
Я ничего, ну совсем ничего, не умею.
Когда сижу на диете, то не худею.
Боюсь играть в игры, плавиться от жары,
Бегать во дворе, заниматься спортом.
Боюсь запаха и мокрого вида пота.
Не люблю раздевалки, чужие взгляды,
Снимать юбку, пытаясь прикрыться майкой.
Кожа тонкая иссиня-белого цвета,
И круги под глазами. И морщины на лбу.
Потому боюсь курить, пить, заниматься сексом.
А если и делаю это, то из чувства протеста.
Боюсь детей, их осуждающего взгляда, жеста.
Именно потому они любят со мной играть.
А я люблю спать. Вместо всего этого.

Я никогда не научусь себе лгать,
Хотя хотелось бы…
Я умею застилать и расстилать кровать
И быть прикроватной мебелью.

«имени моему, знаете, сколько лет?..»

имени моему, знаете, сколько лет?
столько же, сколько отрубленной голове.
она лежит сверху кучи неглаженого белья
и все время спрашивает про меня.
делает свирепое месиво вместо лица.
борется с кем-то за роль моего отца,
которого не ищу, как не ищу дочери.
передо мной длинная-длинная очередь
претендентов на роль иоанна предтечи,
олоферна и прочих шей и предплечий —
обезглавленных тел. Моего – тоже.
я, наверное, очень на нее похожа.

«москвою тошнит и уже вытошнило…»

москвою тошнит и уже вытошнило:
чебурешная, варенишная, рюмошная
собираются комом в районе ордынки,
образуют яркие пятна, черные дырки
в голове вон того кобзаря-забулдыги,
которому тоже эти фонемы обрыдли.
ему-то што – поблевал и баста!
а мы мечемся в поисках счастья…

на охотном? на площади революции?
на кузнецком мосту? на большой татарской?
все мы непроизвольным потоком – поллюции
этого города и его окраска.
а если смешать все цвета палитры,
получится черный, которого точно хватит
на город, пропахший аммиачной селитрой,
на город, протаскавшийся по кроватям.

москвою несет и уже вынесло.
пронесло по спотычкам и вымыслам,
легендам, захватанным анекдотам,
святым воскресениям и субботам.
кончилось, рассеялось по квартирам.
и там старается стать счастливым.
москва, что убогий шатун-шемяка,
раззадорит, рассорит, заставит плакать.

как не плакать? когда ты – пирог на блюде.
утром снова – пытошные да магазины.
утром – крики на улицах, утром – люди.
утром выйдешь, у города рот разинут.
ам! – заглотнет. станешь кровавой кашей
в черном зобу демонической хищной птицы.
вот она сильными крыльями быстро машет,
вот и взлетает. чего тебе, друг, не спится?

«Говорят, он сходится с небом…»

Говорят, он сходится с небом.
Воздушный змей с бесконечностью.
Прислушивается, где бы приземлиться.
Отрастить ноги, научиться ходить.
Сын родится. Назовут – горизонт.
Его воспитают медведи и волки.
Потом породит стихии и катастрофы:
Мальчиков с пустыми глазами,