На цинковой бумаге

и прошептать в них я люблю тебя
выбираю смерть в тот самый миг
когда не останется больше любви и радости
ничего не останется только раковина
и горсточка мокрого соленого песка
и если я уже на самом дне реки
и вода ходит надо мною и держит крепко
то что еще такого жуткого и вообще такого
вы все сможете сделать мне что
выбираю жить пока

«при большом желании мир делится на два…»

при большом желании мир делится на два,
но человек все равно остается один.
кто бы он ни был, повинен в нецелом остатке
на весь поделенный мир лишь он один

это простое нецелое отрицает алгебру и матан,
делится само на себя и на ноль и дальше
разрастается как вселенная, как зародыш
своего существа, функции и прямой.

тот одинокий остаток – единственный герой,
гений, побочный отросток засохшего куста.
с него не бывает плода, но бывает ветер,
разносящий его семена по графикам, диаграммам,
проекциям и плоскостям…

если точным быть, это – точка.
только точность вымерла тысячи лет как совсем-совсем.
а потому плевать. геометрия лобачевского,
знаете ли, четырехмерный мир.
с неподддельным ядром
в сердцевине.

«Десять лет прошло с того…»

Десять лет прошло с того
занятия в анатомичке.
Как правильно вскрыть голову.
Как вынуть мозг, не повреждая ствол:
варолиев мост, продолговатый и средний мозг.
На блюде передо мной лежал
большой но скользкий нервный узел.
Мне казалось, что он пульсирует,
что он говорит со мной азбукой морзе.
Дотронулась до него указательным пальцем
в медицинской перчатке, и мозг
распался на две равные половинки.
«Они хрупкие», – заметил кто-то.
Но нас тянуло снова и снова
засовывать пальцы в серые от
формалина, желейные, куцые мозги.
«Наверное, это был алкоголик».
Смотрю на выеденные лобные доли.
Упиваюсь сглаженными извилинами.
Что это? Формалин? Этанол?
Отсутствие регулярных
математических упражнений?
Насколько атрофируется мой, не узнаю.
Но через несколько раз по десять лет
кто-то засунет палец в мой таламус дорсалис,
а я ничего не почувствую.

Хочу заглянуть в свою голову,
вскрыть маленькую коробочку,
разгадать загадку серого вещества.
Но по классификации мясника – требуха.
По классификации гробовщика – тухлятина.
Мой тоже будет гнить и разлагаться.
И есть ли смысл изучать цнс?

Десять лет прошло с того
занятия в анатомичке.
О, загадка вселенной, средоточие истины!
О, великая тайна разума человеческого!
Что же ты сделала с нами, замерзшими,
голодными и тупыми тогда в анатомичке?
Одела в белые халаты, нацепила на руки перчатки,
заставила надеть уродливые бахилы
и заклеить рты масками. С тех пор не помню,
чтобы кто-то из нас их снимал.

«У меня никогда не будет ощущения дома…»

У меня никогда не будет ощущения дома.
Сегодня я здесь. Завтра там. Сижу у знакомых.
Набиваюсь в гости. Рассказываю истории.
У меня есть дом. Но нет дома. И это здорово.

Чужая кошка ластится, просится на колени.
Чужой ребенок ласково трогает мои волосы.
У меня есть покой, но нет никакого терпения.
У меня есть голос. Но никому не слышно моего голоса.

Хочется иногда, чтобы кто-то хотя бы выслушал.
По коридору брожу – сценарий пишу, планирую,
Как расскажу все подряд. Из себя выпущу.
У меня есть друзья. Но друга нет ни единого.