Обладать и принадлежать

– Я из журнала для женщин. Мне было назначено, – официальным голосом пояснила Фаня, не отходя от окна. – Просто тема нашего следующего номера, где мы хотим поместить ваше интервью, будет посвящена… теме женского одиночества, не обижайтесь, – несколько нетипично сформулировала Фаня, входя в образ раскосой обрусевшей репортерши.

– Да, я одинокая, – женщина склонила голову набок, – но я думаю, любви нет. Садитесь, – добавила она, удивленно уставившись на Фаню.

– Нет, не могу, – чуть морщась и обмахиваясь от жары ладонью, доверительным голосом проговорила Фаня.

– А что такое? – спросила ее с любопытством жертва.

– Послушайте, вы ведь где-то недавно поранились? – морщась, спросила Фаня.

– Да. Откуда вы знаете? – холодно сказала жертва и вся выпрямилась.

– Я не переношу запаха крови, вот что. – Фаня закрыла рукой рот, потом открыла, чтобы набрать воздуха в легкие, продолжила: – Кровь… ее запах я чувствую… так сильно, что у меня даже начинается рвота! Простите, я не знала, что вы ранены… – Она стала задыхаться, все более поворачиваясь к окну. – Если бы я знала, я бы не пришла, о Боже!..

Жертва, вконец испуганная, что Фаину начнет рвать прямо у нее в кабинете, хромая, выскочила из-за стола, подбежала к окну и сама своими руками стала открывать его, наконец, распахнула, и Фаина высунулась в него чуть ли не по пояс, вдыхая свежий воздух сотого этажа. Через несколько мгновений она «вернулась» в комнату.

– Спасибо, – стараясь не улыбнуться, сказала Фаина, – как хорошо работать с женщинами, нежели с мужчинами. – Она сняла свою сумочку, достала блокнот, потом что-то острое, при этом продолжая разглагольствовать: – Мужчины не тонкие, а женщины тоньше. Интервью с женщинами мне удаются несравненно лучше… – Она осеклась и протянула жертве тонкий острый штырь, сделанный из пластмассы, сантиметров восемь длиной. – Видели такую ручку?

– Ручку? – спросила женщина, не дотрагиваясь до штыря, и уже готовая отойти от окна.

– А вы посмотрите, здесь просто ближе к свету, ручаюсь, никогда не видели… – обаятельно заубеждала Фаина и положила на подоконник эту свою вещицу, сама на полшага отодвигаясь.

– Ну, все это очень странно… – произнесла жертва, взяв в руки штырь. – И это ручка? – воскликнула она, наконец, сняв очки и нагнувшись над ним.

И в этот самый момент, когда она склонялась над штырем, острый конец которого был направлен прямо ей в лицо (а женщина была близорука и наклонилась почти вплотную к нему), Фаина с силой ударила ее по затылку так, что острие впилось той в лицо, и она закричала от боли.

С полсекунды Фаина рассматривала ее, кричащую, потом толкнула на окно и натренированным движением перекинула через подоконник в ею же открытое окно. Когда в кабинете наступила тишина, Фаня как бы «ответила» ей:

– Да, ручка.

После женщины на подоконнике осталась только одна ее туфля.

Не зная, куда ее спрятать, Фаина кладет ее к себе в сумку, идет к двери. Схватившись за ручку, стоит некоторое время, приготавливаясь, затем выходит и, развернувшись, напоказ, специально для секретарши, говорит в пустоту кабинета:

– Вы убедили меня, что одиночество – это то, что мне нужно. – И уважительно тихо прикрывает дверь. Схватившись за левый висок, где натяжение лейкопластыря стало ослабевать и глаз заметно стал обрусевать, теряя раскосость, Фаина расхлябанной походкой вышла из кабинета.

Коридор был пуст. Она понеслась по нему, спустившись по лестнице на пару этажей, вбежала в один из туалетов, у зеркала сорвала парик, клейкие ленты у глаз.

Когда, уже переодетая и невосточная, Фаина вышла из здания, толпа стояла у того самого намеченного места падения, где на асфальтовых плитах лежало тело.

Он встретил ее в аэропорту с цветами.

– Это те самые? Не завяли?.. – спросила она, взяв букет.

Они сели в новую машину. Уже наступила ночь. Первое, что она спросила, когда они остались наедине и могли спокойно говорить:

– А ты, Михаил, знал, что у нее первый этаж?

Он молча выруливал и был как будто занят и не слышал, но потом кивнул и сказал:

– С первого этажа она вряд ли бы… как это… ликвидировалась бы, да?

– Да.

– Как ты вообще съездила? Что там?

– Их вообще никогда не умеют охранять, – ответила она и через паузу добавила: – Отдохнула. Походила по городу. Не торопилась.

– А я раз пошел в церковь. Ад есть, но в нем никого нет, – вдруг добавил Михаил, – женщины бывают раз в три года, что ты сейчас думаешь? Больше не будешь работать? Будешь ждать эту свою женщину?

– А зачем мне работать? Я не хочу работать. Мне нравится ждать.

– А деньги? Или? Это не твои мотивы? Или?..

– Я тебе не скажу о своих мотивах. У меня нет мотивов.

– Фаня, женщин и убивать даже как-то нехорошо. Или?.. Что ты думаешь?

Она молчала. Наконец:

– Дай закурить.

Он протянул ей свою примирительную сигарету. Она вдавила прикуриватель. Подождала, пока он сработает. Прикурила. Опустила боковое стекло и выбросила прикуриватель от новой Мишиной машины прямо в окно.

Михаил резко ударил по тормозам.

– Не поооо-оняяял! – говорит он.

– Ой! – говорит Фаня. – Я спутала со спичкой!

Михаил быстро выходит из машины и начинает шарить вокруг, а Фаина задумчиво наблюдает за ним. Потом пересаживается за руль, дает задний ход и сбивает Михаила, потом, еще раз переехав его, глушит мотор, поставив машину так, что проезжающим мимо не видна лежащая фигура.

Выходит на шоссе. Склоняется над ним. Он лежит на боку, глаза у него открыты. Он старается как-то повернуться к ней, изменившимся хриплым голосом повторяет и повторяет:

– Что ты сделала? Что ты сделала? Что ты сделала?.. – Переводит дыхание.

– Мир в свою душу внесла, вот что я сделала, – сказала Фаня.

Он ничего не отвечает, а только тяжело дышит. Она заглядывает ему в лицо, рассматривает некоторое время, сидя на корточках. Потом полным сострадания голосом спрашивает:

– Скажи, страшно тебе?

Михаил смотрит на нее беспомощно, лицо его почти все в тени. Он тихо говорит:

– Вообще-то да… Страшно… Немного…

– Не бойся, это не страшно, это вообще не страшно, – говорит она ему и берет его за руку. И держит ее до тех пор, пока не замечает, что мужа ее, Михаила, больше нет, и она достигла, наконец, полного одиночества.

Возвратившись к себе на квартиру, она села в свое любимое кресло у окна. В сущности, любой вид из окна действовал на нее гипнотически.