Подкаст бывших

ЧБСЗБМ? – думаю я, призывая отовсюду силы заурядных белых мужчин.

– Слушай, я тоже себе это не так представляла, – говорю я ему. – Я мечтала работать на общественном радио с тех самых пор, как узнала о его существовании. И может быть, «Экс-просвет» – не шоу твоей мечты. Но оно откроет для нас столько дверей! Мы совершим прорыв – поверь мне, на общественном радио такое случается далеко не каждый день. Это невероятная возможность.

– Но откуда мне знать, что ты просто не пытаешься сохранить свою работу?

– Потому что ты тоже вскоре ее лишишься, как и я.

Он скрещивает руки.

– А вдруг мне поступали другие предложения?

Я прищуриваюсь.

– А они поступали?

Мы на мгновение замираем, пока он, сдавшись, не выдыхает.

– Нет, я переехал сюда, чтобы работать на общественном радио. Или лучше сказать, вернулся. Я вырос здесь, в Белвью.

– Я и не знала, – говорю я. – Я тоже выросла здесь, но была городской девчонкой.

– Завидую, – говорит он. – Мне запрещали выезжать на шоссе до восемнадцати лет.

Я фыркаю.

– Бедняжка из пригорода. – Но меня удивляет то, как естественно течет наша беседа.

– Все мои одногруппники по бакалавриату устроились либо интернет-журналистами, либо редакторами в провинциальные газеты, которые загнутся через пару лет, – продолжает Доминик. – Я попал сюда не случайно. Я поступил в магистратуру, потому что… – Он запинается и чешет в затылке, словно стесняется того, о чем хочет сказать. – Прозвучит нелепо, но знаешь, о чем я всегда мечтал?

– Амбассадор горячих кармашков – не самая популярная профессия, но не позволяй этому себя останавливать.

Он подбирает кусочек салфетки и бросает в меня.

– Я хочу использовать журналистику во благо, поэтому и участвую в расследованиях. Я хочу уничтожать корпорации, которые портят людям жизнь, и лишать идиотов власти.

– В этом нет ничего нелепого, – говорю я серьезно. Не понимаю, зачем стыдиться чего-то настолько благородного.

– Это все равно что сказать, что хочешь сделать мир лучше.

– Но разве не все мы этого хотим? Просто каждый делает это по-своему, – говорю я. – Но почему радио?

– Мне нравится напрямую общаться с людьми. Твои слова обретают настоящий вес, когда у них нет визуального сопровождения. Радио очень личное. Ты полностью контролируешь то, как звучишь, и как бы рассказываешь историю одному конкретному человеку.

– Даже если тебя слушают сотни или тысячи людей, – тихо говорю я. – Да. Понимаю. Правда понимаю. Наверное, я думала, тебе просто повезло с этой работой.

Ямочка вновь угрожает появиться.

– Ну, это правда так. А еще я охрененно хорош в ней.

Я вспоминаю его эфир с Паломой и личное эссе, написанное в универе. Вспоминаю его репортажи на нашем сайте, от которых люди, судя по всему, действительно без ума.

А он и впрямь охрененно хорош.

Быть может, именно это я в нем и ненавидела больше всего.

– Не знал, что ты хочешь быть ведущей, – продолжает он. – Я думал, тебе нравится… Ну, знаешь. Продюсировать. Ты ведь этим всегда здесь занималась, верно?

Я киваю. Настало время перейти к личному. Я чувствовала, что это произойдет, что я выболтаю ему всю историю своих отношений с радио, но от этого не легче. Да и вообще, легче никогда не станет.

– В детстве я с папой всегда слушала НОР. Мы играли в ведущих, и это мои лучшие воспоминания о детстве. Я обожала радио, потому что оно рассказывает захватывающие полноценные истории без какого-либо визуального сопровождения. В этой сфере жесткая конкуренция, но мне повезло попасть на стажировку в ТОР, которая в итоге превратилась в работу на полную ставку… и вот я здесь.

– То есть ты хочешь, чтобы твой папа услышал тебя по радио.

– Ну… он не услышит, – говорю я после паузы, не в силах встретиться с ним взглядом.

– О. – Он, уставившись, смотрит в стол. – Блин. Мне очень жаль. Я не знал.

– Прошло уже десять лет, – говорю я, но это не значит, что я каждый день не думаю о нем – о том, как он иногда изображал электроприборы, которые чинил, чтобы рассмешить меня, когда я была ребенком. Даже повзрослев, я все еще находила это смешным. «Рискованная операция, – говорил он о древнем айфоне. – Он может и не пережить эту ночь».

Я благодарна за то, что нам приносят еду – шипящую и дымящую, восхитительную на вид. Доминик благодарит официантку по-корейски, и она склоняет голову, прежде чем уйти.

– Я попросил у нее еще одну салфетку, – говорит он, указывая на конфетти из остатков моей.

– Господи, как вкусно, – говорю я после первого кусочка.

– Попробуй вот это. – Доминик кладет немного риса мне на тарелку.

Несколько минут мы едим в уважительной тишине.

– Итак. «Экс-просвет», – говорю я, собирая смелость, чтобы обсудить то, зачем мы встретились. – Что тебя удерживает? Дело… во мне? Тебе неприятна мысль о том, что мы могли встречаться?

Его глаза расширяются, и он роняет ложку.

– Нет. Вовсе нет. Боже – меня не оскорбляет мысль о том, что мы, типа, могли встречаться. Немного шокирует – да, но не оскорбляет. Ты… – Тут его глаза пробегают по моему лицу и спускаются вниз по телу. Его щеки краснеют. Осознание того, что он беззастенчиво меня оценивает, слегка возбуждает.

«Находка. Десять из десяти». Я жду комплимент от человека, который всегда вел себя со мной отвратительно.

Он прочищает горло.

– Классная, – наконец говорит он.

Извините, мне нужно отлучиться – пойду брошусь под машину в час пик в центре города. «Классная» – это Кевин Джонас[16 - Кевин Джонас – участник музыкальной группы Jonas Brothers и наименее популярный из трех братьев. (Прим. ред.)] мира комплиментов. Это все равно что сказать: «Мой любимый цвет – бежевый».

– А ты? – спрашивает он. – Тебя не ужасает мысль о том, что в этой альтернативной вселенной мы встречались?

Я качаю головой.

– И ты ни с кем сейчас не встречаешься.