Когда просыпаются орхидеи

– О матушкином сговоре с наземником? – Иллиам дернула плечом. – Однажды она просто позвала меня к себе и сказала, что я должна буду сделать это ради величия Дома. И вот уже год я тайно обучаюсь жречеству. Скоро моё обучение подойдет к концу.

Год? Они скрывали это год?! Впрочем… в тенях Юдоли таятся и не такие интриги, и нередко прямо у тебя под носом.

– Нет, – Мэл раздраженно поморщилась, – как ты узнала, что я предложу себя? Ты сказала, чтоб я не дулась, как будто знала…

Сестрица звонко рассмеялась, и этот звук гулко разнесся по коридорам подвала.

– Конечно, я знала! Ты же Малврае. Малврае никогда не упустит возможности выслужиться перед госпожой-матерью.

Да уж, тут она права. Иногда Мэл очень предсказуема.

Иллиам обошла молчавшего всё это время дэва и приблизилась к старшей сестре. Смерила ее оценивающим взглядом и спросила:

– Она избрала меня вместо тебя. Это больно?

– Это злит.

– Славно! – Сестрица произнесла это слово точь-в-точь как матушка. Чертова пересмешница… – Злость – это хорошо. Это то, что разгоняет нашу темную кровь.

Мэл мрачно улыбнулась.

– О да.

– Так ты… не в обиде?

– Нет. Так решила матриарх, а мы подчиняемся.

– Да, так было всегда… однажды все мы будем так же подчиняться тебе. Не грусти, сестрица. Матушка всё равно любит тебя больше всех нас.

– Это правда. А теперь – прочь от моего раба!

Иллиам фыркнула, но вместо того, чтобы отойти наконец от ее собственности, наклонилась к нему поближе и задумчиво осмотрела его лицо.

– Ты заметила? Он совсем не говорит. Ни слова не сказал, пока я тут с ним любезничала. – Она выпрямилась. – Что будешь с ним делать? Я слышала, что матриарх Релинаров до того, как повредилась умом, украшала дэвами свои покои. Развешивала по стенам как гобелены, с распростертыми крыльями, подцепляя за кожу на крюки, а магия не позволяла им умереть от ран, усталости и голода. А ещё, они, кажется, по приказу хозяйки пели! Говорят, красивые были песни. Ну что, птичка? – Иллиам снова погладила дэва по перьям. – Споешь нам?

Две пары лиловых глаз выжидательно уставились на хмурое лицо пленника. Он и в этот раз промолчал.

Глава 2. Танцующий паук

– Гляди на них, дочь. Как они слабы. И как пытаются скрыть это за пышностью нарядов и блеском перстней.

Они с матушкой сидели в серебряной ложе Великого Собора Гит`Диа, не снимая с лиц праздных улыбок. Как надели при выходе из экипажа, так и оставили при себе, словно выжгли клеймом. Так было принято в высшем обществе Юдоли. Сколько бы яда не держал на себе спрятанный под юбками кинжал, улыбка должна быть благодушной и всегда на месте. С кресел серебряной ложи открывался отличный вид на чёрную ложу, отделанную редким обсидианом в виде узоров с платья самой Богини. Дорого, помпезно. Отметая любые сомнения, даёт понять, кому принадлежит эта ложа – Первому Дому Релинар.

Матушка права. Слабость их рода была не очевидна с первого взгляда, однако стоило приглядеться… Сама матриарх Мизория – исхудавшая дама в пышном жабо, которое, вероятно, должно было прибавить ей зрительного объёма, – так сдала здоровьем, что последний год перемещается исключительно на носилках. Ее старшая дочь, столь же худая, тонкокостная и невзрачная, как и родительница, при матери была чем-то вроде слуги – стирала с ее лица горячечный пот, приникала ухом к ее рту, дабы не упустить малейшего приказа, целовала перстень на костлявой руке матери чаще, чем того требовал этикет.

Единственной изюминкой Дома Релинар был, как ни странно, один из сыновей матриарха – Келтран, сидящий от матери по левую руку. Благословлённый Богиней, он носил на лице печать ее любви: три чёрных паучьих глаза вокруг правого. Поговаривают, что Мизория ритуально возлегла с демоном, дабы родить поцелованного Баладай отпрыска. Тот редкий случай, когда мужчине в Юдоли позволено стать жрецом.

Остальные дети Мизории, а также другие ее родичи, и вовсе не стоили упоминания.

– Они вырождаются, – сказала матушка, салютуя плетью матриарху Дома Релинар. – Так бывает, когда сёстры веками возлегают с братьями, чтобы сохранить чистоту крови. Поэтому я выбрала иной путь.

У матушки Мэл было много любовников, и многие из них становились отцами ее детей. Совет матриархов давно за глаза осуждает за это леди Бризанну, считая попирательницей традиций, дерзкой противницей устоев. Матушка же считала, что таким образом взрастит куда более сильных детей, чем другие Дома. Что ж, пока выходило, что так оно и есть, ведь все братья и сестры Мэл, включая ее саму, выросли здоровыми и крепкими, и ни один не скончался в младенчестве. Иногда совет намекал, что Бризанне стоит хотя бы раз ради приличия возлечь со своим братом, однако матушка не торопилась исполнять волю большинства. «Скоро, – говорила она, – скоро они будут исполнять мою волю, скоро мы перепишем законы, введем новую моду, и Юдоль окрепнет здоровыми дочерями, дабы в нужный час восстать против наземников и понести тьму Богини во все уголки мира».

Но для начала необходимо забрать себе трон.

– Кстати. Мизория хочет предложить тебе своего красавца. – Матушка вежливо поклонилась очередной знакомой леди. – Дескать, давно считает, что нашим семьям стоит укрепить связи. Возможно, чувствует опасность. Хочет подослать шпиона.

Малврае вздрогнула, резче, чем следовало, оборачиваясь к леди Бризанне.

– Келтран?

– Келтран, милая, – промурлыкала матушка, сжимая ее плечо и почтительно кивая кому-то другому в соседней ложе. – Не снимай улыбку, будь добра.

– Простите, госпожа…

Мизория готова была отдать своего божественного сына в гарем Мэл? Дорогой подарок, возможно, куда дороже дэва. Это милость? Или хитрость? Больше походило на хитрость, матушка права.

Малврае вернула на лицо положенное выражение и посмотрела в сторону черной ложи. И снова вздрогнула, встретившись взглядом с паучьими глазами Келтрана. Его нельзя было назвать красавцем в привычном смысле слова. Длинные белые волосы – семейная особенность Релинаров, рубиново-алые радужки с черным зернышком зрачков, тонкие, аристократичные черты, серая кожа. Что-то красивое в нем определённо было, но эти паучьи глаза, неподвижные, блестящие, словно инкрустация из полированного обсидиана на безупречной глади лица… Отчего-то Мэл бросало от них в дрожь, хотя по всем правилам ей положено было восторгаться дарами Богини.

Сидящая позади Иллиам тихонько хохотнула, ударив Мэл по плечу сложенным веером.

– Осторожнее с долгими взглядами, сестричка, – шепнула она. Завитая прядка пепельных волос мазнула по обнаженному плечу Малврае. – Некоторые пауки умеют гипнотизировать жертву.

Мэл почтительно кивнула в ответ на легкий поклон Келтрана и медленно заговорила, обращаясь к Иллиам, но не глядя на нее:

– Как только жертва наступает на паутину, пауки-танцоры особой чередой движений создают вибрации. Они воздействуют на разум жертвы, и та впадает в паралич, замешательство и страх. Я всё это знаю, сестра, можешь не умничать. К тому же Келтран сейчас даже не двигается. Просто смотрит.

– Какой жрец Богини не знает ее танца?

Танец с чашами. Ритуальный танец, который знает каждая жрица и, очевидно, должен знать каждый жрец. Оттого, что жрецов у Богини было исчезающе мало, Мэл никогда не видела, чтобы этот танец исполнял мужчина. Она вдруг представила Келтрана в шифоновом одеянии, дымчато-алом, под цвет его глаз. В своей пурпурной мантии он казался очень худым, и Мэл поймала себя на мысли, что в исполнении такого изящного тела танец с чашами был бы особенно…

– Малврае, – матушка сжала ее ладонь, – начинается.

Мэл вынырнула из мыслей и устремила взор в центр зала, где жрицы уже вознесли руки к куполу и запели песнь Богине.

Месса длилась долгих два часа, и еще час все присутствующие провели в благостном трансе. Врата Плана Многих Удовольствий – потустороннего обиталища Баладай – раскрылись перед просящими, и подчиняющая, пленительная песнь любви текла из них, заполняя тела и души чувством счастья, и вместе с тем толикой опустошения – впрочем, приятного. После таких процедур ощущалась легкость и подъем. Мэл чувствовала, как магия Богини растекается под кожей, расслабляя все мышцы. Полет, нега, дар. Когда острота чувств схлынула, они с матушкой и Иллиам покинули серебряную ложу, неторопливо шествуя за процессией Релинаров, как того требовал этикет: Первый Дом впереди, все прочие – за.

Скрипели носилки леди Мизории, звонко стучали каблуки женщин Алеанурден. Ровные спины, сдавленный кашель, блаженные улыбки, кровь на платке. Иллиам что-то шепнула матушке на ухо, и та тихо посмеялась. У выхода из собора процессия Первого Дома резко остановилась, повинуясь взмаху руки леди Мизории. Один из ее младших сыновей сбежал по ступеням вниз, к экипажу, дабы открыть дверь перед матерью, но матриарх Релинаров снова взмахнула рукой, и мальчик замер на полпути.

– Не ты, – хрипло сказала она, а потом произнесла громче, не оборачиваясь: – Леди Бризанна!

Матушка вскинула голову.

– Я здесь, леди Мизория, – отозвалась она, снова надевая на лицо благожелательную улыбку – одну из самых лучших в своем арсенале.

– Окажите мне честь, леди Бризанна. Придержите дверь.

Иллиам тихо выругалась. Малврае скрипнула зубами, но сдержалась. Завуалированная насмешка. Просьба придержать дверь, что обычно делает слуга или самый младший из сыновей. Унизительный приказ, подвязанный красивой ленточкой с надписью: «Окажите мне честь».