Четвёртое крыло для бабочки

– Брат? – Майя подскочила, расплёскивая виски, но даже не обратила на это внимания. – Но он ведь пропал…

– Пропал – не значит погиб, – отрезал охотник. – В действительности родители отдали его кордтеррам.

– Но зачем?

Мужчина щелчком пальцев выкинул сигарету в форточку и сел обратно в кресло. Было заметно, что ему трудно даются воспоминания о «самом счастливом дне» жизни. Который, что бы охотник не утверждал, был поистине ужасным.

– Мы с Владом погодки. Он старший и, естественно, во всём хотел быть первым. Первым начал читать, первым пошёл на рыбалку, первым подстрелил зайца. Первым же занялся резьбой. Эти фигурки, – охотник кивком головы указал на полки, – его увлечение. Я был лишь подмастерьем. Идея пришла брату в голову после первого убийства того самого зайца. Он, хоть и отрицал это, но совершенно не хотел становиться охотником. Ему было жалко зверей. Даже более – он любил их. И потому решил увековечить застреленных им животных в дереве. Заяц, которого ты рассматривала, отличается от остальных фигурок, верно? Не такой правдоподобный. Это была пробная работа Влада.

Майя окинула взглядом полки более внимательно и похолодела: среди множества животных и птиц стояло несколько деревянных человечков.

Охотник проследил за её взглядом.

– Ты всё правильно поняла.

– Символ, который вырезан у фигурок внизу, – Майя постаралась скрыть дрожь в голосе, маскируя её за покашливанием. – Что он обозначает?

– Это же очевидно, – мужчина вздёрнул брови. – Наши с братом имена.

– Но я не знаю, как вас зовут.

Охотник замер, а после громко рассмеялся. И в комнате словно потеплело на несколько градусов.

– Верно. Что ж, Майя… Надеюсь, не спросишь откуда мне известно твоё имя?

– У меня восприимчивость к человеческому языку исчезла, а не логика, – фыркнула девушка, делая очередной глоток. – Твой бородатый друг лечил меня… Ну или делал вид, что лечит, не знаю.

– В точку, – подмигнул мужчина. – Прости, было просто интересно… Что ж, меня зовут Ярослав. Если хочешь, зови Яром. И символ на фигурках – две совмещённые буквы: «Я» и «В». Будто бабочка без одного крыла, но с ножкой. Такой бабочкой мы с братом себя и ощущали всё время, когда отец нас учил… выживать: могли улететь или убежать, но без крыла и с одной ногой это было бы чертовски сложно осуществить.

– Люди, которых вы убили… Их фигурки…

Ярослав жестом остановил девушку:

– Это не то, что ты хочешь знать. Скажу одно: фигурки людей вырезаны братом только потому, что он взял на себя эту ответственность. Не хотел, чтобы я был замешан… Чёрт, это слишком сложно, – охотник нетерпеливо ударил стаканом о подлокотник, – и слишком запутано. Если я буду вводить тебя в дебри семейных отношений, мы до пробуждения Матери не разберёмся.

– Тогда просто скажи, зачем Влада отдали кордтеррам?

– Точно не знаю, – Яр поджал губы. – Кордтерры постоянно живут под землёй, подобно кротам, и слепы они так же…

– Свора нарекла их «червями», – выпалила Майя, но тут же осеклась, заметив взгляд охотника. – Извини. Продолжай.

Ярослав задумался на мгновение, а после безразлично пожал плечами:

– Кроты, черви – без разницы. Себя-то они относят к верхней ступени эволюции, несмотря на отсутствие одного из органов чувств. Не стоит думать, что слепота делает их уязвимыми. Кордтерры могут слышать даже самые тихие звуки, почувствовать еле слышные ароматы, а их осязание почти сверхъестественно. Они редко выходят на поверхность, предпочитая вести дела скрытно, и узнавая необходимую информацию через связующих – обычных людей, обязанных кордтеррам за какую-либо услугу. Также они редко размножаются и, следовательно, их численность падает. Находится всё меньше желающих, готовых присоединиться к семье Сердца Земли, – так кордтерры себя называют. Но они не могут допустить своего исчезновения. Потому, видимо, забирают у связующих детей, чтобы вырастить истинных кордтерров. Беспощадных, искренних в своей ненависти и слепых не только физически… Это случилось спустя месяц после того, как Влад убил ту молодую пару. Мне было пятнадцать лет, брату – шестнадцать… – Яр запнулся, заметив выражение лица Майи и, забрав стакан, вновь наполнил жидкостью. А затем, нахмурившись, обронил: – Привыкай. Теперь тебя будет преследовать жестокость. И паника, страх, сочувствие – последнее, к чему стоит обращаться. О чём я… Да, в ту ночь я спал, а Влад засиделся здесь. Он с таким остервенением вырезал фигурки, что кожа с пальцев начала слезать вместе с мясом. Я проснулся от его шёпота. Заглянул, – а пол вокруг брата залит кровью, но тот даже не замечает этого. Не замечает, что вместе с кусками дерева отрезает свою плоть. Я испугался. Всегда улыбчивый, добрый и спокойный Владислав – мой брат, мой лучший друг – выглядел как безумный: на лице играла улыбка, взгляд остекленел. Меня парализовало от ужаса. Лишь через несколько минут я смог совладать с собой. Отобрал нож, достал аптечку и перебинтовал руки. Я пытался растормошить Влада, спрашивал о причинах… Но он лишь жутко улыбался и безустанно повторял: «Я же убил их? Это был я, не ты, верно? Они же никому ничего не расскажут?». А после он поднял с пола недоделанную окровавленную фигурку и протянул ее мне: «Смотри, Ярик, узнаёшь? Это мы с тобой». Я пригляделся к фигурке – там и правда проглядывались наши лица. Мы стояли рядом, а за спинами у нас были большие крылья, – конечно же, всего полторы пары на двоих, – а с моей стороны проглядывалась тонкая изогнутая палочка. Я удивлённо посмотрел на брата: «Зачем ты изобразил нас? Мы же живы». «Ненадолго», – ответил брат. – «Знаешь, почему единственная ножка есть только с твоей стороны?». Я не знал. И Влад, до боли стиснув моё плечо, посмотрел мне в глаза: «Потому что ты сможешь убежать. Поклянись, что никогда не будешь разговаривать сам с собой! И тем более никому об этом не расскажешь!». Я хотел возмутиться, потому что разговаривал не сам с собой, а с созданиями природы: птицами, деревьями, цветами. Хотел напомнить, что порой Влад тоже мог это слышать, когда я касался его… Но брат зажал мне рот рукой: «Поклянись, что никто об этом не узнает! Ярик, поклянись, иначе всё это будет зря!». И мне ничего не оставалось. Я не успел ни о чём расспросить его, потому что внезапно в комнату вошёл отец. Он увидел нас, рассердился. Приказал мне идти спать, а сам принялся что-то тихо говорить Владиславу. Я попытался подслушать за дверью, но был пойман мамой. Она сразу отвела в ванну, помогла отмыть кровь, дала чистую футболку, а после заставила выпить снотворное.

«Это для твоего блага, – тоненьким голосом передразнил мать Ярослав. – Утром всё наладится. Владику нужно просто отдохнуть, как и тебе».

Наутро я чувствовал себя разбитым. Нещадно болела голова, в горле пересохло, – словно я страдал от похмелья. В доме было тихо. Я обошёл все комнаты, с каждой минутой считая, что схожу с ума: вещей Влада не было. Ни единого упоминания. Ни одежды, ни сумки, ни ножа, ни футбольного мяча, в который мы играли в свободное время. Ни-че-го. Будто в доме никогда не было двух детей.

Яр снова закурил, уже не вставая с кресла. Напряжённая фигура, застывший взгляд, побелевшие костяшки пальцев, – всё это выдавало эмоциональное состояние мужчины. И то, как сильно его мучают воспоминания, которые он столько лет хранил в памяти, и которыми даже не с кем было поделиться.

Дым кольцами поднимался к потолку, танцуя в потоке сквозняка. Майя бездумно наблюдала за ним, раз за разом прокручивая услышанную историю в голове. Частичные ответы не принесли облегчения. И она явственно ощутила, что конец истории только добавит идей для размышлений.

Ярослав затушил сигарету в стакане и потёр лицо. А затем продолжил рассказ:

– Тем летом лесные пожары были поистине ужасными! Сколько погибло животных, птиц… И торф – извечная причина возгорания – был совсем ни при чём. Я знал, что в этот раз виноваты люди – именно они с разных сторон подпалили лес. Хотели скрыть что-то: то ли следы незаконной вырубки, то ли каких-то других деяний… Воздух был почти раскалён, жар доходил даже до нашего дома. Мы с Владом предлагали уехать на время, но родители не соглашались. Мама, как мне казалось, была бы не против, хотя явного согласия не высказывала, но отец запретил всем нам об этом даже думать. Обещал вырыть траншеи вокруг дома и пустить туда воду. И я понял, что их что-то держит здесь. Или кто-то… Поэтому, когда Владислав исчез со всеми вещами, я решил, что он просто сбежал в город, устав от смога и приказов отца, и даже обиделся, что он не позвал меня с собой.

Следующие дни я доставал родителей вопросами, но мама избегала меня, находя то одну, то другую причину. А отец принялся за моё обучение так рьяно, как никогда раньше. Мы вставали ещё до рассвета и уходили в лес, – недалеко, до линии огня, – и там он показывал мне поистине жестокие приемы на животных. Как потрошить, как свежевать, как приманивать… Казалось бы, вполне обычные для охотника навыки. Только вот объясняя всё это, отец проводил параллели с человеческими телами. Этот, мол, надрез нужно делать глубже – у человека здесь рёбра. А кожу снимать придётся медленнее, так как она тоньше, чем у лося…

Я вспоминал, как Владислав убил тех людей – девушку и молодого мужчину, которые забрели в наш дом, и как отец куда-то отнёс тела. И решился спросить об этом. Отец окаменел. Отказался обсуждать, и лишь обронил, вспарывая брюхо очередному зайцу: «Твой брат защищал. Это был его выбор. Помни об этом, когда… Впрочем, просто помни».

Я пытался выяснить, что защищал брат и чем опасны двое безобидных на вид туристов, но отец игнорировал мои вопросы.

День за днём он дрессировал меня, как ручного волка, – иначе я не могу назвать наши тренировки. Защита, убийства, сокрытие следов. Защита, убийства… И по новому кругу. Домой мы возвращались далеко за полночь и, отдохнув всего час-другой, снова выходили на охоту. Чтобы не забыть, скольких животных убил, я начал в минуты отдыха вырезать фигурки, как брат. Получалось, конечно, не так красиво. Но это помогало мне выместить злость и на отца, и на брата, и на себя самого.

В таком темпе прошли две или три недели. Пока однажды ночью, когда я пытался заснуть после нашей ежедневной прогулки, но никак не мог из-за шума, – отцу взбрело в голову ночью наколоть дров, мол, днём у нас на это нет времени, – как меня разбудила мама.

Схватила за руку, начала тормошить, бормоча, словно в бреду: «Тебе надо уйти сейчас же! Уходи, собирайся и уходи, Ярослав, немедленно!».

Я мигом вскочил на ноги, ничего не понимая. Пытался успокоить маму, но она распалялась всё сильнее.

«Они догадались, догадались! Уже едут сюда, мне звонил Дима, предупредил!».

Я не понимал, о чем она говорит, причём тут дядя Дима, мамин брат, работающий врачом, – да-да, тот самый, который приезжал сегодня. И я спросил её. Спросил, кто к нам едет. В этот момент мама набросилась на меня. Пыталась повалить, кричала как в бреду, что я немедленно должен уйти, иначе смерть Влада не будет ничего значить. У меня, поверишь, пол ушёл из-под ног! – Ярослав покачал головой, уставившись на покрытое инеем окно. – В голове билась одна мысль: «Смерть. Смерть – это значит, что Влад умер». Я и не заметил, как произнёс вслух эту фразу, и мама, словно очнувшись, остановилась. Она села на пол, обхватила себя за плечи руками и посмотрела как прежде, когда я был маленьким, – с любовью и лаской.

А потом еле слышно произнесла: «Он жив пока что. Но тебе нужно уходить. Спрячься где-нибудь. Показывал ли тебе Витя какое-нибудь скрытое от глаз место?». Виктором звали моего отца, – пояснил Яр, – и я ответил маме утвердительно. Показывал старую заброшенную волчью нору.

Отец зачастую упоминал её, объяснял, как маскировать вход, как обезопасить от зверей… Мама сказала, что нужно укрыться в ней. Много вещей с собой не брать, и… И я перестал её слушать. Мне казалось, что она совсем свихнулась после побега Влада. То избегала меня, то теперь выгоняла. Я решил поговорить с отцом. Оттолкнул мать, выбежал из дома…

Отца я нашёл около поленницы. Он с остервенением рубил дрова, раздевшись по пояс. Пот заливал его спину, плечи, руки. Лицо тоже было влажным, но я не мог разобрать, от пота ли, или это были слёзы. Потому что когда отец поднял на меня взгляд, я словно наткнулся на стену: такая в его глазах застыла боль. Я начал рассказывать о маме, о звонке дяди Димы, о возможной гибели брата, но отец молча продолжал своё дело, не обращая на меня внимания. И тогда я, растерянный и разозлённый, выхватил у него топор. Закричал, что мне это всё надоело, и он обязан объяснить, что происходит, иначе я действительно уйду из дома, и никогда меня никто не найдёт. На что отец улыбнулся так же, как и брат улыбался той ночью. Безумно. Жутко. А после он рассмеялся, и эхо ночного леса вторило ему, наводя нечеловеческий страх.

Подойдя ко мне вплотную, отец взял меня за плечи и встряхнул: «Это будет лучшим решением. Если и правда сможешь спрятаться – беги. Возьми топор, нож, спички, деньги, – этого хватит на первое время. Мы, как могли, отсрочили этот момент, но теперь они придут за нами. Потребуют объяснений. Я попытаюсь обмануть их, предоставлю одно из тел. Скажу, что ты погиб в драке. Мальчишки, что с вас взять…».

«Каких тел?», – одними губами спросил я, чувствуя, как перехватывает дыхание.

«Той пары. Я сохранил их, знал, что пригодятся… Мы отдали Влада кордтеррам, потому что были обязаны отдать своего ребёнка».

«Кто они?», – я пытался собраться с мыслями, но усталость, страх, злость, – всё это путало моё сознание.

Отец ответил не сразу.

«Это зло, сын, которое идёт из самого сердца земли. Я наделал столько ошибок, за которые приходится расплачиваться моей семье… Расплачиваться Владу. Если бы мог – я никогда бы не…».

Он не успел договорить. Из дома выбежала мама и, задыхаясь, кинула мне рюкзак.

«Тебе нельзя оставаться здесь! Ты не понимаешь, это тебя они должны были забрать, тебя! Уходи! Иначе жертва Владика напрасна!», а затем повернулась к моему отцу. Сказала, что «они» уже едут вместе с неким «Ортом».

Родители больше не смотрели на меня. Отец, чертыхнувшись, бросился в сторону дома, мама последовала за ним. Я стоял в темноте наедине со своими сомнениями и страхами, держа в руках рюкзак и отцовский топор, и повторял про себя: «Они отдали Влада кому-то, кто его может убить. Отдали вместо меня. А избегают и мучают они меня, потому что ненавидят за это…».