Однажды в замке

– Сапоги, – холодно говорит он.

Евстафия как ветром сдувает.

– Ничего страшного, – примирительно говорит Карл, – я их все время выбрасываю в окно, поэтому они мне их и не приносят.

Герцог продолжает идти вперед, на слова Карла он даже не оборачивается. Карл шлепает следом. Вообще-то, Евстафий прав – действительно холодно.

На этот раз стол накрывают не в башне, а в покоях приора. Карл здесь никогда раньше не был, поэтому богатство комнат скромного настоятеля монастыря заставляет его улыбнуться: мебель явно выписана из Италии, на стенах висят весьма внушительные гобелены и даже несколько картин, не очень удачных, на взгляд Карла, но все же не настолько плохих, чтобы дискредитировать вкус их обладателя. Стол на этот раз накрыт на две полноценные персоны, а не как обычно, когда Карл смотрит как его посетитель – а его единственным посетителем за все эти годы была Марианна – ест, а ему только остается вспоминать свою баланду. Герцог садится за стол и машет Карлу рукой. Карл тоже садится. В комнате они одни, герцог поднимается и наливает вина сначала себе, а потом Карлу. Свой кубок он выпивает залпом, Карл следует его примеру. Вино тут же ударяет в голову, в глазах начинает двоиться, по телу разливается почти уже забытое тепло.

– Как тебе здесь? – спрашивает герцог.

– Есть места и получше, – отвечает Карл и улыбается во весь ряд желтых зубов. – Но я не жалуюсь.

– Еще? – герцог указывает на кувшин.

Карл поднимается.

– Если позволите, теперь моя очередь наливать.

Он наливает сначала отцу, а потом себе. Вообще-то его уже и после первого кубка пошатывает, а после второго он вообще должен упасть лицом в тарелку. Раньше это показалось бы ему всего лишь легкой разминкой, но не теперь. Герцог снова выпивает вино залпом. Карлу приходится поддержать, и почти сразу же он чувствует, что это было роковой ошибкой. Главное теперь – не начинать разговор о матери, о Марианне или о том, что сам Карл гниет заживо в этой дыре. С большим трудом Карл возвращается на место и решает, что неплохо бы и закусить. На столе на этот раз не только куропатка, но и солонина и какие-то овощные изыски монастырского происхождения. Короче, прям безудержный пир, если не сказать большего. После перловки, впрочем, для Карла и это кажется банкетом при высшем монаршем дворе.

– Надолго планируешь здесь остаться?

Карл скалится.

– Ну не знаю. Я вроде как пока еще не всю монастырскую библиотеку привел в негодность.

Герцог улыбается.

– Судя по счетам, ты их разоряешь.

– Они присылают счета? – удивляется Карл. – Я каждое утро работаю у них проповедником. Это они мне должны.

Герцог продолжает улыбаться.

– Поверь мне, они другого мнения. Я ожидал, что у тебя здесь королевские покои, штат наложниц и личный оркестр.

– Из всего этого великолепия мне достался только Евстафий.

– Евстафий? – герцог удивленно вскидывает брови.

– Тот монах, которого ты видел. Он хорошо обо мне заботится.

– Я рад, что даже здесь ты нашел себе друга.

Первый кувшин с вином заканчивается. Герцог оглядывается по сторонам, видит еще несколько кувшинов на небольшом столике в углу, берет один и снова наливает себе и Карлу. Если так пойдет и дальше, то я потеряю возможность изъясняться человеческим языком, думает Карл. У герцога-то нет проблем, он всегда имел способность пить как лошадь и сохранять при этом здравый рассудок. Вот у Карла достаточно тонкие и трепетные отношения с алкоголем: если уж он начинает пить, то не может остановиться, пока не напивается до поросячьего визга. Карл цепляет ножом кусок солонины и отправляет его в рот. Несмотря на то, что эту дрянь ему приходится есть почти два года с завидной периодичностью, никогда еще солонина не казалась такой вкусной.

– Ну ты же не о Евстафии разговаривать сюда приехал…

Карл слышит, как на башне часы бьют три раза.

– Нет, Карл. Я приехал, чтобы спросить тебя о Черном псе.

***

Два года… Два очень долгих года. Сначала он думал, что сошел с ума, метался, бился головой о стены, старался всеми силами понять, в чем же именно состоит его безумие. Но он видел у себя только один его признак: он не помнил, почему отец выгнал его из Аквина. Все остальное он помнил во всех подробностях – детство, юность, его загульные друзья, потом помолвка с Марианной, дочерью герцога Гасского[7 - Вымышленное название.], долгие – какие-то уж чересчур долгие – переговоры о приданом, а потом вдруг… Он здесь, заперт в клетке как животное, и несколько раз в день ему как зверю дают еду и воду. Карл пытался выяснить, в чем дело, он писал письма: Марианне, отцу, вообще всем, кого знал и кто умел читать. Марианна приезжала, но не отвечала на его вопросы, правда, вдруг выяснилось, что она вышла замуж за его отца и родила дочь, а потом и сына. Отец на письма не отвечал и никак не давал понять, что вообще помнит, что у него есть старший сын. Может, он сказал всем, что Карл умер? А что? Это было бы очень удобно: мертвый сын лучше сумасшедшего сына. Тем более, что и новая жена уже есть, может родить других детей, более нормальных.

И вот тогда-то и появился Черный пес. Огромная псина, которую Карл видел из окна своей комнаты почти каждую ночь. Сначала он решил, что это монастырский питомец, спросил Евстафия, но тот решительно отверг его догадки. Пес продолжал приходить каждую ночь, огромный, черный, лохматый и тощий как скелет. Через год Карл начал думать, что это его смерть, но для смерти это были слишком долгие свидания. Карл читал молитвы – пес оставался на своем месте. На него не действовало ничего: ни брань, ни священное писание. Пес продолжал приходить. Каждый день между третьим и четвертым часом ночи он медленно проходил по монастырскому двору мимо окна Карла, останавливался, смотрел прямо на него и шел дальше. Иногда, когда в небе светила полная луна, она отражалась в глазах пса, и они начинали сиять ярким зеленым светом.

Карл пытался найти в происходящем хоть какое-то рациональное зерно. Он заставил Евстафия перенести в его комнату чуть ли не все манускрипты монастыря в надежде найти в них зацепку, которая могла бы соединить то, что он видит, с реальностью. Сначала у него ничего не получалось. Первые полгода почти довели его до края той пропасти, которую на самом деле называют безумием. Потом он начал кое-что находить. Сначала только отголоски, признаки, намеки, ничего конкретного – всего лишь несколько слов или странные заметки, сделанные каким-то уже умершим монахом на полях книги. Но это давало ему шанс на то, что он не безумен, и проклятая псина не галлюцинация и не плод его воображения. Оказалось, что Черный пес был известным персонажем – страж мира мертвых, охраняющий вход в царство тьмы, предвестник несчастий, оборотень, который похищает детей, посланец из мира, который лежит за гранью реальности. Грань реальности – это именно то состояние, в котором находился Карл. К тому времени он уже чертовски устал: от однообразия монастырских дней, от визитов Марианны, которые приносили только боль, от незнания того, почему именно он здесь оказался. Что он такого сделал? Сколько раз он спрашивал об этом Марианну, но она так ему и не ответила… Почему она не ответила? Она же любила его когда-то! Почему она не может ему рассказать, как он здесь оказался? Он же не требует его отпустить, он хочет понять, в чем дело… А еще эта проклятая псина, которая пялится на него каждую ночь, и непонятно, существует она на самом деле или нет. В какой-то момент Карл сдался. Все ведь давно твердят, что у него с головой не в порядке, даже заперли, как будто он на людей бросается. Ладно. Сумасшедший, так сумасшедший… В ту ночь он ждал Черного пса так, как будто бы его появление было залогом его жизни. Наверное, так оно и было: нормальный человек больше не имел права на жизнь, но безумец, который каждое утро вещал голым из своего окна, был сейчас как никогда кстати. Всходила полная луна. Карл до рези в глазах всматривался в монастырский двор и ждал. И вот появился Черный пес. Тощее лохматое существо устало начало свой еженощный проход по монастырскому двору. Карл пилил его взглядом. Пес вдруг остановился, он поднял свою черную косматую голову и посмотрел на Карла. Прямо ему в глаза. Хотя их и разделяло весьма приличное расстояние, Карл видел глаза пса так, как будто бы он наклонился почти вплотную к его морде. Зеленые горящие глаза. Точно такие же Карл видел в зеркале. Почти его отражение. Хотя нет – не его отражение. В этих глазах горела старость, мудрость, годы, века, тысячелетия… Карл вдруг почувствовал страх, он отпрянул от окна, но глаза оставались так же близко к нему, как и раньше.

– Что ты такое? – прошептал Карл.

Пес наклонил голову – совершенно человеческий жест, усталый, с таким жестом взрослый собирается ответить на вопрос надоедливого ребенка.

– Что ты такое? – снова спросил Карл.

И на этот раз пес ответил.

***

– Я видел Черного пса, ты с ним как-то связан, – отвечает Карл.

Герцог откидывается на спинку кресла.

– У меня никогда не было собаки, Карл.

Тут уж приходит очередь Карла улыбаться.

– Ты забыл обо мне на два года, а стоило мне написать тебе о Черном псе, как ты на всех парах прискакал в монастырь.

Герцог смеется. Карл продолжает улыбаться. Вот уж действительно – как же это смешно. Обхохочешься.

– Отец…

Улыбка сползает с лица герцога. Карл слишком поздно понимает, почему именно – он уже много лет так его не называл.

– Ты опять решил надо мной поиздеваться?

Герцог не отвечает. Карл думает, что вряд ли ему представится более подходящий момент, чем сейчас.

– Думаешь, я не понимаю, к чему ты клонишь? Ты запер меня здесь, ты женился на женщине, которую я люблю, ты назвал вашу дочь именем моей матери, ты назвал вашего сына моим именем, и ты заставлял Марианну приезжать сюда, чтобы у меня не было ни единого шанса забыть об этом! Я страдал, отец! Ты даже не представляешь, как я страдал! Я думал, что сойду с ума. И знаешь что?

Герцог вопросительно смотрит на него.

– Я не сошел с ума.

Хотя мог бы.