Три цветка и две ели. Первый том

Надев платье, она с удивлением поняла, что оно ей тесновато – что у нее едва заметно округлился животик. Мало-помалу ее чрево росло…

________________

Если жениться можно было тайно, то развод всегда происходил открыто, – родня и друзья приглашались в храм, как на свадьбу, там же любопытствовали зеваки. Муж и жена стояли у алтаря, сцепив руки, а священник читал молебен. В конце супруги размыкали руки. После этого они считались свободными и с алтарного взлета сходили раздельно.

Что и говорить, для женщины церемония развода являлась унизительным действом – перед сотнями или даже тысячами глаз ее бросали – вернее, выбрасывали, как истрепанную вещь. Освобожденного от супружеских уз мужчину, как правило, встречала дома возлюбленная, а ее – одиночество, пересуды, куда бы она ни пошла, жестокая и лживая жалость.

Миновав женскую Алую гостиную, что выгодно отличалась от мужской Синей гостиной коврами и изящными безделицами, Рагнер прошел в покой, служивший хозяйке дома светлицей – комнатой для полезного труда. Хильде Хамтвир любила ткать. Стены здесь были завешены полотнами в извитом травяном узоре и с лебедиными парами, склонявшими лбы друг к другу, а под пестрыми покрывалами грелись две широкие скамьи. У их спинок геометрически аккуратно стояли подушечки, расшитые шелковой нитью, бисером и самоцветами. Треть комнаты занимал напольный ткацкий станок. Еще два маленьких станка, для шарфов и лент, устроились на столах.

Воспитательницей Хильде Хамтвир была бронтаянка, мона Фрабвик, – светловолосая, голубоглазая, полноватая и моложавая. Рагнера она боялась. Стоило Лодэтскому Дьяволу, проходя мимо, бросить на Пенеру Фрабвик исподлобья хмурый взгляд, как та впадала в убеждение, что ночью ее изнасилуют и убьют, если не убьют и изнасилуют. Свои внешние данные Пенера оценивала трезво: приятная, не увядшая, не красотка. Зато у нее имелось подлинное сокровище – чистота, какую она хранила без малого пятьдесят лет.

И сейчас, сообщая Рагнеру, что его супруга вскоре появится, да спрашивая его, чем скрасить время его ожидания, эта старая дева цепенела, бледнела, путала слова. Перед тем как удалиться, вместо «не желаете ли испить вина», она спросила: «Не желаете ли испить меня?». Лодэтский Дьявол вежливо отказался, что несильно успокоило Пенеру Фрабвик.

Оставшись один, Рагнер сел на скамью, взял в руки подушку и впечатлено поджал подбородок, оценив мастерство вышивальщицы: тончайшая вязь испещряла бархат, от цветов фиалки будто веяло сладостью, земляничные ягоды хотелось скушать. Фиалка, девичий цветок, олицетворяла очаровательную, даже обольстительную, кротость, земляника символизировала смирение – вкуснейшая ягодка, растущая у самой земли. Глядя на подушку, Рагнер вспоминал свою супружескую ночь.

В храме и за свадебным столом двенадцатилетняя Хильде Хамтвир из-за богатого платья, обуви на высокой платформе и помпезного головного убора казалась вполне взрослой. Но стоило Рагнеру ее увидеть в сорочке, как ему захотелось подарить ей куклу. И еще она плакала, ведь тоже до ужаса боялась мужа, Лодэтского Дьявола. Рагнер пожалел ее, поцеловал в лоб и больше не переступал порога ее опочивальни. На третий день грандиозного свадебного пиршества, он объявил гостям, что они могут продолжать веселиться сколько влезет, а он уходит на войну и уходит прямо сейчас. Старик Хильдебрант Хамтвир так тогда разъярился на нового внука, что едва не напал на него с тростью.

Прошла триада часа, прежде чем Хильде появилась, – появилась в высоком колпаке, многослойной вуали, тяжелом от жемчугов и каменьев платье. Роста она была крайне невысокого, около внушительного ткацкого станка казалась еще хрупче и меньше; лицом осталась кротка и невзрачна. По бронтаянской моде ей полностью выщипали брови, выбрили затылок, виски и волосы почти что до макушки, отчего лоб выглядел непомерно высоким. Темно-карие, с округлыми веками без ресниц, глаза-угольки достались ей от деда, надменная верхняя губа – от бабки, Валоры Хамтвир, бронтаянской герцогини.

– Приветствую, Хильде, – поднялся Рагнер и поцеловал ее руку. – Я пришел поговорить.

Когда они сели на скамью, он продолжил:

– Скажу прямо. Напиши деду, чтобы он сюда явился. Принц Баро обещал привезти к Сатурналию наш развод – мне надо…

Хильде резко встала и в волнении прошла к окну.

– …обсудить с ним это. Хильде, я тебя не обижу: получишь графство Хаэрдмах в приданое и золото. Такая невеста, как ты, долго в девицах не засидится. Хииильде… – понимая, что она плачет, и скривив лицо, позвал Рагнер супругу. – Всего каких-то жалких шесть минут позора в храме – и после ты сможешь выйти замуж по любви, сможешь с родовым именем Хаэрда сама выбрать себе супруга и не слушаться ни брата, ни деда.

Хильде молчала, смотрела в окно на море. По ее щекам текли слезы, какие она не утирала. Рагнер снова вздохнул, сам устало потер руками лицо и поднялся на ноги.

– Ладно… Я всё сказал. Напиши деду.

– Я убью себя, – услышал Рагнер, открывая дверь в Алую гостиную.

Совесть его кольнула, но тем не менее он равнодушным голосом проговорил:

– Меня это вполне устраивает: к позору мне не привыкать. Лишь сбережешь мне время.

________________

Рагнер нашел Маргариту одетой в восхитительное фиалково-синее платье с широкой черной каймой на подоле. Чтобы скрыть животик, она приподняла юбку, закрепив ее сбоку булавками, – слева получился каскад пышных складок, а талия обрисовалась еще острее. Красавица, встав у зеркала, умещала на голове свой лучший эскоффион – громоздкий и неудобный, зато роскошный и модный.

«Моя ты оса, – усмехнулся про себя Рагнер, глядя на ее тонкий стан, – Хильде при виде тебя помрет от зависти, а бабуля – с досады, понимая, что против силы твоей красы она бессильна. И я тебе помогу. Пожужжим вместе да пожалим им глаза как следует».

Глава III

Сатир

Несмотря на обширность земель, блеск столиц, богатства вод и лесов, к концу одиннадцатого века Лодэния являлась крайне бедным королевством. Здесь добывали руду, но металлургия пришла в упадок; камня было с избытком, да для возведения модных, светлых и легких, построек приходилось нанимать иноземных зодчих; кораблестроение, былая гордость мореходов-лодэтчан, погибало, верфи хирели. Войны, особенно Тридцатилетняя война, когда брат пошел против брата, ввергли Лодэнию в отставание в культуре, науках и искусствах от других королевств Меридеи, – и это отставание только росло. А аристократы, нуждавшиеся в роскоши, забирали последнее у своих землеробов, – из-за этого здешние сильване стали умелыми охотниками и рыбаками, ведь только «лесной разбой» спасал многих от голода.

Началась Тридцатилетняя война после гибели десятилетнего принца Диторка, последнего из рода Кагрстор. Морамна в тридцать шестом цикле лет была королевством, Хамтвиры – королями; и по праву королевской крови герцог Морамны, восемнадцатилетний Хильдебрант Хамтвир, готовился к коронации. Да пришла весть: у герцога Тидии, Рэмильва Раннора, и кронпринцессы из Орзении, двенадцатилетней Маргрэты, родился сын. Согласно крови да обширности наследных земель, этот младенец имел столь же равные права на лодэтский престол, как и Хильдебрант Хамтвир. Экклесия в таких случаях не могла встать на чью-либо сторону, – двум герцогским кланам предстояло договориться. Однако древняя неприязнь тидианцев и морамнцев не позволила решить спор миром: герцоги не желали уступать друг другу даже в мелочах. Хильдебрант Хамтвир был женат на бронтаянской герцогине, поэтому Бронтая встала на сторону этого рода. Договором о двадцатилетнем торговом союзе Раннорам удалось привлечь на свою сторону силы Аттардии, супружествами – герцогов Улы, Хвитсуров, и маркграфов Сиюарса, Нэсттгоров. Цальвия Раннор, урожденная баронессой Нэсттгор, стала матерью Гонтера и Рагнера.

Двадцать девять лет города переходили под власть то одного, то другого клана, войска сходились в битвах, в перемириях накапливали силы. Однако ни одна из сторон не могла добиться твердой победы, пока не появились санделианцы. Кроме такого же торгового договора, как у аттардиев, они желали сделать свою принцессу королевой Лодэнии.

Мощь сверхдержавы Санделии, самого большого королевства Меридеи, ее великолепные суда, пушечные орудия и многочисленное войско, решили исход, – через год в грандиозном морском сражении у берегов Тидии, в Алой битве, были утоплены все бронтаянские парусники, а корабли санделианцев взяли курс на Морамну. Хильдебрант Хамтвир сдался, выкупив жизнь себе и своему роду за половину вотчины. По итогу из его наследников выжил единственный сын, женой которого спустя время стала бронтаянская принцесса, мать Хильде. Этим единением семей король Бронтаи показал, что не отказался от союзника, герцога Хильдебранта Хамтвира.

Отец Рагнера умер за четыре дня до коронации, от открывшейся раны, – он истек кровью во сне. Так, в возрасте двадцати двух лет на царство венчался дядя Рагнера, Ортвин Раннор, уже женатый на Мальде Хвитсур и уже имевший наследника Зимронда, ставшего женихом еще не рожденной принцессы из Санделии. Но сперва сам король Ортвин Хитрый, после смерти его первой супруги в монастыре, вновь женился – на аттардийской принцессе, получив за ней небывало большое приданое – восемь тунн серебра, не считая платьев и иной роскоши, из-за чего его вторая жена Гэнна получила прозвище Богатая. Чтобы не ссориться с санделианцами, король Ортвин сделал канцлером того, кому они доверяли, – Гизеля Кальсингога – наполовину лодэтчанина с острова Сиюарс, наполовину санделианца, женатого на дочери санделианского банкира.

После Тридцатилетней войны санделианцы и аттардии двадцать лет брали даром пушнину, рыбу, железную руду и строевой лес Лодэнии, а свои товары завозили без пошлин. И Бронтая тем временем стремительно богатела, торгуя бронзовыми сплавами и сталью, производя из металла редкости, хитрые механизмы и оружие, вот только доставлять эти товары в другие королевства являлось занятием рискованным. Южные моря кишели морскими разбойниками, а в Водовороте Трех Ветров тяжелые, груженые металлом корабли частенько тонули из-за бурь. Бронтаянцы желали прорыть канал, отделив полуостров Тидия от Меридеи, но договориться с лодэтчанами не смогли. Ставленник санделианцев, канцлер Гизель Кальсингог, отметал любые предложения – такой соперник, как второе великое королевство Бронтая, сверхдержаве Санделии был не нужен. Тогда Бронтая решила силой отобрать перешеек в графстве Ормдц у Лодэнии. После шести с половиной лет войны Бронтая уж одерживала верх, ведь у нее были лучшие пушки и ружья, но с Бальтина вернулся Рагнер Раннор – появился в Брослосе на рыцарском турнире Великих Мистерий. Он предстал в жутковатых вороненых доспехах, испещренных бальтинской вязью из звериных морд, с хихикающими рожицами Смерти на оплечьях, с бальтинским мечом Ренгаром, каким он в последнем поединке убил Валера Стгрогора, позорно поддавшись рыцарскому Пороку, Бессмыслию.

Далее Рагнер Раннор отправился на войну, где ужаснул мир таинственным громовым оружием, взрывающимся как на суше, так и под водой. Жесткостью, нет – жестокостью, не соблюдая зимнего перемирия, не щадя врагов-рыцарей и даже погубив двух бронтаянских принцев, он за год и одну восьмиду добился победы, а сам прославился в Меридее как Лодэтский Дьявол.

________________

Следующим утром, после прибытия в Брослос, герцог Рагнер Раннор нарядился в парадный камзол с хихикающими рожицами Смерти, украсил себя золоченым кинжалом, Анаримом, золотыми шпорами и новой нагрудной цепью из чистого золота, подарком короля Орензы. Его голову покрывал знакомый берет с пером и черной брошью в золоте, но за плечами развевался иной черный плащ – короткий, с черным атласным подбоем. Рагнер направлялся в Лодольц, к королю Ортвину I Хитрому, своему дяде.

По левую руку, если стоять на набережной лицом к Королевскому мосту, находилось здание Канцелярии, по правую руку был Конный дом, то есть конюшни. Два этих белесых, зеркально отображенных, неровных пятиугольника казались трехэтажными, но на самом деле имели по четыре этажа. Их разделяли воротные башни, парадные ворота и мост, а связывала свинцово-серая крыша. Вообще, по слухам, подвалы и подземные ходы соединяли все шесть домов Лодольца, и один из ходов вел в город.

За мостом, за Королевскими воротами, простирался Парадный двор. Большой дворец, дом короля, особенно эффектно выглядел с этой стороны: по бокам выступали две квадратных башни, увенчанные резными шпилями, а из их углов будто шагнули вперед еще две башенки – тонкие, изящные, скрывавшие внутри себя винтовые лестницы. Королевский дворец был бел, три его этажа – предельно просты, – разве что заслуживали внимания просторные, полукруглые окна. Зато о крутую, равную по высоте двум верхним этажам дворца, темно-серую крышу, будто со всех сторон бились волны, рассыпаясь пеной на помпезные порталы слуховых окон, столбы каминных труб и зубцы смотровых башенок. Из города или с моря виднелась лишь верхняя часть этой крыши: вскипая каменным кружевом из-за крепостных стен и других дворцов, она дразнила воображение – и тем сильнее человек удивлялся, когда, попадая в Парадный двор Лодольца, он обнаруживал контраст между простым, тяжеловатым, светлым низом и темным, стремительным, перегруженным верхом Большого дворца, – гармоничный и приятный взгляду контраст.

Едва Рагнер пересек Королевский мост, сразу поругался со стражами на воротах – его охранителям приказали сдать ружья и сообщили, что назад они их не получат. «Со всем почтением, Ваша Светлость, – безапелляционно изрек глава стражи, – но мы исполняем приказ короля. Никому в Брослосе нельзя иметь ружей без королевского дозволения. За нарушение обычно отрубают руку».

Рагнер оставил у Королевских ворот всех своих охранителей, сказав, чтоб глаз с ружей не сводили, и, разозленный, в одиночестве, с плоской шкатулкой в руках, быстро пошел дальше, пересекая Парадный двор.

Большой дворец стоял в центре островка-Лодольца и на холме; а к холму вела рябая, серая дорога из гладкой брусчатки; по сторонам дороги разбили сад с клумбами, вензелями газонов, стриженым можжевельником. Далее на холм попасть можно было как по розоватой мраморной лестнице, так и по двум дорожкам-спускам, обрамлявшим лестницу полукругом. Рагнер выбрал ступени и, гордый собой, преодолел их на одном дыхании (все сто двадцать восемь ступеней!), радуясь, что тело его не подводит. Король Ортвин тоже предпочитал ступени и взбирался по ним на холм легкой поступью юноши.

На втором году, сорокового цикла лет, королю Лодэнии Ортвину I Хитрому исполнилось сорок восемь. Приблизившись ко второму возрасту Страждания, он остался бодр духом и силен телом – регулярно занимался фехтованием и упражнялся с копьем, вкушал и выпивал умеренно. На предстоящем зимнем турнире он собирался сразиться, как простой рыцарь, восславив победой имя своей прекрасной дамы, третьей супруги, Хлодии Синеокой. Прозвище «Хитрый» славный король получил еще при коронации: за левый глаз, «прищуренный» из-за мелкого ранения, но двадцать шесть лет его мудрого правления в самые непростые для Лодэнии годы подтвердили справедливость такого народного имени. Рагнеру нравился его дядя, а он нравился дяде, но почему-то они часто ссорились. Тем не менее король многое прощал дерзкому племяннику, как многое прощал и своему старшему сыну. «Наши враги мечтают о том, чтобы мы, Ранноры, перебили друг друга, – всегда говорил король Ортвин, примиряя Зимронда и Рагнера, – иначе им нас не одолеть».

Покои королевы находились на втором этаже Большого дворца, покои короля над ними, на третьем этаже. Кроме опочивальни там имелись комнаты слуг, придворных из «службы тела» и парадная зала – в ней король решал державные дела. После передней, где размещались охранители, Рагнер прошел в длинную приказную залу для прислужников, оттуда попал в просторную широкую комнату со световыми оконцами под потолком. В покоях королевы подобная зала отводилась под обеденную, в покоях короля здесь ожидали приема посетители. Называлась она секретарской залой. Ныне в ней стоял единственный стол и за ним сидел всего один человек – болезненного вида черноволосый и черноглазый мужчина двадцати двух лет, поражающий худобой: «кожа да кости», – это был секретарь Инглин Фельнгог, троюродный племянник жены канцлера Гизеля Кальсингога. Родство с богатой банкирской семьей Лима?ро помогло Инглину получить образование законника в университете и место при королевском дворе. Более его судьбой ни канцлер, ни его жена не интересовались. Все при дворе знали, что Инглин чрезвычайно беден. И еще то, что он болен какой-то таинственной, но незаразной болезнью, от какой кашляет, какая сосет из него соки и от какой он умрет лет в тридцать. На лекарей Инглин тратил все средства, что зарабатывал на службе.

Секретарь попросил у Рагнера грамоты – тот отошел в дальний угол и, отвернувшись от Инглина, открыл пустую шкатулку, после чего нащупал под бархатом рычажки, нажал на них – и дно шкатулки выпало. Две грамоты, звякнувшие свинцовыми печатями, он переложил в обычное отделение шкатулки, конверт сунул к груди за камзол. Инглин терпеливо ждал. После, поклонившись, секретарь принял шкатулку, молча отнес ее в парадную залу, а воротившись, сел за свой стол. Он перебирал какие-то бумаги и неприятно покашливал в тишине.

– Инглин, – не выдержал Рагнер и подошел к столу, – может тебе службу сменить? Сидишь тут без окон – света не видишь. Подыши воздухом – глядишь, там и поправишься.

– Эта хворь, Ваша Светлость, не имеет отношения к роду занятий, – ответил секретарь. Когда он говорил, то на его лице проступали очертания черепа – чудилось, особенно в полумраке этой залы, что через него вещает сама Смерть. – Это наследная хворь. Проклятие крови Лимаро.

– Даа?.. Но жена Кальсингога вот явно не проклята. Этой даме не помешало бы хорошенько схуднуть. И ее батюшка еще жив, насколько я знаю.

– Госпожа Кальсингог счастливица – хворь сделала ее тучной, и хотя она едва вкушает пищи, похудеть не может. Зато она не кашляет – счастливица. А ее батюшке, господину Лимаро, долгие годы удавалось бороть хворь, но нынче он плох. Господин Кальсингог передал мне, что со дня на день Смерть посетит икх… дом…. – закашлялся он. – Это прокх… лятье.

– А что святош… священники говорят?

– Мы не забываем о молитвах в надеждах, что однажды проклятье падет. Госпожа Кальсингог известна своей набожностью.

– Ну даа… Слушай, Инглин, а кто вас проклял-то? И за что?

Инглин убрал ото лба черные волосы, сжал тонкие губы и покачал головой, говоря, что сам был бы рад знать.