Три цветка и две ели. Первый том

– Ладно, Инглин… – вздохнул Рагнер. – Черт, бедолага же ты… Ты там лечись, что ли, не забывай…

Секретарь кивнул и снова стал перебирать бумаги.

«Врагу не пожелаешь, – подумал Рагнер, отходя от стола. – Черт, Боже, прости меня, неблагодарного, за всё… Как оказывается мало надо для счастья – всего лишь увидеть Инглина…»

Но скоро Рагнеру захотелось убить Инглина Фельнгога – время шло, он ждал и ждал, начиная беситься, а Инглин всё покашливал и покашливал.

«Только кашляни еще раз! – раздраженно думал герцог Раннор. – Ну сил же нет никаких! Ясно, чего он тут сидит. Инглин Фельнгог – это пытка!»

Пытаясь отвлечься, Рагнер стал рассматривать стены и потолок, – их обили резным деревом, хотя в моде были яркие фрески. Рагнер погладил панели, пригляделся к ним и понял, что трогает дуб, а вовсе не какой-нибудь заморский палисандр.

«Дубов возле Ларгоса навалом, – задумался он. – Зимой в дубовых стенах будет тепло. А фрески – блажь одна: завтра выйдут из моды, и всё… Да, кстати, а что я с Рюдгксгафцом делать буду, если уеду в Ларгос? Если зимой там не топить, штукатурка обвалится по весне, погниет всё от сырости. Минимум две сотни золотых в год на замок, где я жить даже не буду?! Дааа, кровопийца, а не замок, да продавать жалко – всё же дворец в столице».

Тут Инглин снова кашлянул – и Рагнер решил, что с него хватит – сейчас пойдет и сломает Инглину шею: всё равно тот не живет, а мучается. Однако открылась дверь парадной залы, спасая секретарю жизнь.

На пороге стоял Гизель Кальсингог, высокий, широкоплечий мужчина сорока шести лет, черноволосый и черноглазый, как Инглин, но со свежим цветом лица, – вообще, канцлер будто бы источал дух могучего здоровья и жизнелюбия. Он носил короткие камзолы, открывая сильные ноги, широко опоясывался кушаком, подчеркивая плоский живот, одевался броско и ярко. Красный тюрбан скрывал обширную лысину канцлера, а вот что скрывала загадочная улыбка, никто не знал, – на первый взгляд думалось, что Кальсингог всегда пребывает в отличном настроении. Рагнеру канцлер тоже улыбался – Рагнер мрачнел: тот, кто появился за спиной Гизеля Кальсингога, оказался Хильдебрантом Хамтвиром.

И «паучья черепаха» выглядел неплохо в свои семьдесят два, разве что сутулился – ходил, опираясь на трость с крупным ярким изумрудом на набалдашнике. Богато расшитый нарамник с резными краями и высоким воротником, алая туника под ним и алый пышный шаперон с петушиным гребнем сливались в нечто целое, как панцирь, в отверстии которого виднелось умное, вдумчивое лицо. Черепаху он напоминал еще и вялой, изжеванной кожей на шее, округлыми веками, складками морщин под глазами и самими глазами, темневшими, будто угольки, на бледном, бесцветном лице. Кроме того, иногда при разговоре, то ли из-за сутулости, то ли из-за того, что опирался на трость, Хильдебрант Хамтвир тянул голову вперед, словно высовывал ее из панциря.

– Дедуля! – весело воскликнул Рагнер, продолжая хмуро смотреть на деда жены. – Не спится? С утра пораньше – да на прогулку!

– Внучок, – холодно ответил Хильдебрант Хамтвир, подходя ближе к Рагнеру. – Я старик – и мало сплю. И потому опережаю молодость.

Кальсингог остался у дверей парадной залы. Рагнер пошел провожать старика до дверей приказной.

– Пригласить тебя к себе хочу, дедуля, – говорил Рагнер по пути. – Приходи на обед, а? А то сам приду – и даже стены Госсёрца меня не сдержат.

– Мы будем сегодня, – скупо ответил старик, останавливаясь. Он вытянул к Рагнеру голову и внимательно посмотрел в его глаза – Рагнер не отводил взгляда: глаза-угольки сражались с ледяным стеклом – и они были достойными противниками. Рагнер почувствовал, что его охватывает бешенство, и так распаленное неурядицей с ружьями, долгим ожиданием и кашляющим Инглином. И тогда Хильдебрант Хамтвир впервые улыбнулся.

– До вечера, герцог Раннор, – сказал он, втягивая голову и снова начиная идти. – Мы будем всей семьей к часу Трезвения.

– Жду не дождусь… – пробурчал Рагнер.

Старик больше ничего ему не сказал. Рагнер вежливо придерживал дверь, пока тот выходил – Хильдебрант Хамтвир благодарно ему кивнул.

________________

В Малой Парадной зале было светло, ярко и просторно. Из мебели – лишь стол и несколько стульев, вместо громоздкого камина – две изящные изразцовые печки в углах. Высокие окна в полукруглых нишах показывали еловую аллею, Малый дворец и Восьмиугольный пруд. Белесость стен веселили багряные полотна с голубым водоворотом и золотым солнцем; пестрый потолок заполнили квадраты резного, золоченого и раскрашенного дерева. Красный ковер лежал на возвышении, а там, под сенью небесного цвета драпировок, укрылся дубовый, с позолотой трон; на его спинке голубел малый герб. На троне же сидел король Ортвин I Хитрый – моложавый, высокий мужчина с грубоватыми, резкими чертами лица. Несмотря на летнюю пору, его тело облекала багряная мантия, и ее широкий горностаевый воротник, обнимал пелериной царственную шею. Стрижку король предпочитал рыцарскую – короткую, цвет волос определить уж стало затруднительно из-за обильной седины, – грязно-серый, землистый оттенок.

Корона лодэтских правителей представляла собой широкое золотое кольцо с частыми, невысокими зубцами и двенадцатью бриллиантами разных цветов, – символизировала корона солнце и двенадцать месяцев. Эта золотая инсигния власти увенчивала ныне сжатое крутыми складками чело короля – он гневно хмурился, глядя на вошедшего в парадную залу Рагнера. Правый голубой глаз Ортвина I разил молниями, зато левый, травмированный, будто хитро прищуривался. Неуловимое сходство у дяди и племянника имелось, да вот в чем оно заключалось, никто точно сказать не мог. Впрочем, кисти рук у них были одинаковыми – угловатые, изрезанные протоками вен.

Рагнер низко поклонился, присев на одно колено, после чего опустился на поставленный для него стул. Кальсингог встал у трона короля. Все трое мужчин молчали. Первым заговорить должен был король, но он не спешил этого делать, а продолжал испепелять Рагнера взглядом.

– Господин Кальсингог, – наконец проговорил со сталью в голосе король Ортвин. – Оставьте нас. Сперва дела семейные.

Кальсингог поклонился и вышел. Король продолжал молчать.

– Ну что?! – не выдержал Рагнер, когда за канцлером закрылась дверь. – Давай, начинай орать, хватить уж пялиться!

– У меня было такое хорошее утро! – раздраженно ответил ему дядя. – Но как всегда! Рагнер, что ты за человек такой? Чего тебе всё неймется? Я, клянусь, издам ордер – и запрещу пускать тебя в Брослос!

– Сам с удовольствием уеду! Дядя, – мягче заговорил он, – просто не вмешивайся, прошу. Я тебе золото привез, всякие милости от Ивара и четверть своих трофеев честно отдал. Взамен прошу о такой мелочи: просто не вмешивайся – пошли ты к черту Хильдебранта!

– Рагнер, – встал король с трона и заходил по зале, – это тебе не потехи какие-то! Ты мирный договор порушить удумал! Считаешь, я хочу родства с Хильдебрантом? Или мать моя? Или я хотел жениться на Бешеной Мальде? Мне пятнадцати не было, а ей уж тридцать! Я ее боялся, как огня! А ты что? Столь милая девочка тебе досталась! Кроткая, юная, ткет себе – и пусть бы ткала! Мешает?! Но ты сбегаешь из-за свадебного стола – это раз! Приводишь на глазах супруги в дом другую жену – это два! И три – это мирный договор рвешь?! Нет, нет и нет! Как ты, вообще, сдружился с принцем Баро?!

– Захватил его в плен… Да, тут еще, – достал Рагнер сложенный конвертом пергамент. – Он мне родным братом по крови стал, а я его сватом.

Король взял конверт, подозрительно разглядывая сургучную печать, сломал ее, сел на трон и молча стал читать. После задумался и спросил:

– И как ты Алайду представил для принца Баро?

– Как до?лжно. Что высока душой, чиста, прекрасна, пример благой для прочих дев… И кто взойдет на ложе с ней, наисчастливым будет из людей.

– Ну да, ну да… – одобрительно покивал король. – Не перестарался?

– Нет, – с хитрыми глазами помотал головой Рагнер.

Где-то с минуту король раздумывал – молчал, подпирая кулаком щеку.

– Если ты даешь добро, то Алайде это еще передай, – достал Рагнер из кошелька маленький, но богато вышитый красный мешочек.

Внутри оказалась жемчужная капля, чуть поменьше голубиного яйца, украшенная четырьмя рубинами. Король взял подвеску, поднес ее к лицу и угрюмо на нее уставился.

– Дорогая? – негромко поинтересовался Рагнер.

– Дорогая, – сердито ответил король Ортвин, убрал подвеску в мешочек, а его вложил в согнутое письмо. После чего опять заходил по зале.

– Так, давай теперь о других делах, – сказал он, кладя письмо на стол и беря грамоты, что принес Рагнер. – Что за самоуправство?! – звонко потряс он ими. – Везде только твое имя! А ты – никто! Ни король, ни канцлер! Грамоты – пустая бумага!

– Может, грамоты и бумага, но мое имя нет! – резко ответил Рагнер. – Я – Лодэтский Дьявол! И не свинцовые висюльки эту грамоты заверяют, а страх! Их передо мной!

– А это еще хуже! Какого-то герцога боятся больше короля, Божьего избранника! Всё, надоело с тобой нянькаться. Мне нужно это громовое оружие! И не ври, что у тебя оно закончилось! Более не поверю.

– Клянусь своим именем, закончилось, – серьезно произнес Рагнер. – И тогда я тебе вовсе не лгал. Я думал, что закончилось – ждал поставки, но алхимик взорвался в своем подвале, и вовремя бронтаянцы образумились – повезло. А затем я нашел одну бутыль – завалялась в соломе… Я же больше года на Орензу потратил, а не палил всё, как в Бронтае. Всего одна бутыль была – и уж нет ее. Всё. Погиб Лодэтский Дьявол, но сам понимаешь, для мира он должен быть живой – просто на отдыхе. Да и в Южной Леони?и я воевал без громовых бочонков тоже.

– Лучше бы ты не вспоминал про Южную Леонию! Честное слово, что ты за человек такой, Рагнер?! Что за рыцарь?! Позор на славе, слава на позоре!

– Какой уж есть. Послушай, дядя, Ивар тоже мне единокровным братом стал, – он всё золото отдаст до крупицы. Всё же для него это было делом чести и мести. И потом: Сиренгидия опять его, – золота у него хватит и для себя, и для нас. А прежде чем ты начнешь орать о святотатстве в Великое Возрождение, то знай, что я аж десятину от тунны золота Мери?диану пожертвовал. Написал первому кардиналу письмо с покаяниями… И… дядя, – осторожно заговорил Рагнер. – Я хочу, наконец-то, заиметь геройские шпоры. Я тебе на верность тогда опять присягну.

– Забудь! – отрезал король Ортвин. – Ты бы получил их, если бы не воевал с бронтаянцами в зимних восьмидах Любви и Веры. А сейчас… Может Экклесия и простит тебе святотатство, а я уж – изволь, нет! Я тебя слишком хорошо знаю! Покаялся он! А завтра опять выкинешь что-нибудь, что ужаснет всю Меридею. Нет!

Рагнер тяжело вздохнул.

– Герцог Лиисемский чеканит золотую монету, – сказал он. – Дай мне право печатать хоть медную.

– Нет!

Рагнер раздраженно прорычал сквозь зубы.