Дейлекронт: дитя чернильной течи

– Это мои воины, – проговаривал Кенваль, поглаживая каждую деревянную фигурку по голове. – Это копьеносец, этот с луком, а у этого два больших топора.

Элара подошла к полке и внимательно рассматривала нарисованные краской лица.

– Можешь взять в руки.

Она трепетно потянулась ладонью до игрушки и коснулась. После чего резко отдернула её назад.

– Не бойся, это мои игрушки, я разрешаю.

Элара вновь достала рукой до фигурки и схватила её. Руки и ноги двигались вперед-назад. А голова имела возможность совершить круговой оборот. На некоторых частях деревянной куклы были оторваны небольшие кусочки и имелись заусенцы. Не слишком тонкая работа. Но Кенваль не был ценителем искусства, для него было важно, чтобы его воины могли держать оружие и участвовать в кровопролитных сражениях. Наблюдая за тем, как она перебирает руками части воина, сердце Кенваля наполнилось необъяснимой теплотой. Её ловкие пальчики шустро извивались вокруг игрушки. Она что-то почувствовала и подняла взгляд на мальчика. Он не отрывал от её глаз. Ему было чрезвычайно интересно смотреть за её движениями. Элара застенчиво повернула голову и поставила бойца на место. Кенваль пришёл в себя.

– Ещё есть фигурки лошадок, – продолжил он демонстрировать свои владения.

Он двинулся к смежной стене и взялся за одну из них. Животные были выкованы из сплава версахской занны и залежей фетора в северной части Нильшерта. По весу они в несколько раз превосходили деревянные скульптуры. Элара робко подошла и схватилась за одну из них. Не ожидая, что лошадь окажется настолько тяжёлой – она вывалилась из её руки и с металлическим звоном упала на пол.

– Простите, я не хотела – взволнованно отскочила и взволнованно произнесла.

– Пустяки. Они всё равно железные, им ничего будет. И не нужно общаться со мной как со старшими, мы же одного возраста.

После этих слов Кенваль поднял игрушку и поставил на место. Виноватое лицо Элары, говорило о том, что она не может больше находиться здесь. Она чувствовала себя очень неловко.

– Я, наверное, лучше пойду.

– Куда? Мы же только пришли. Я не показал тебе свою крепость, – произнёс он и указал ладонью на неё.

Кенваль не хотел её отпускать. Что-то внутри него желало, чтобы она осталась. Но Элара начала многократно извиняться и пятиться к двери.

– Постой, куда же ты?!

Как только она оказалась на пороге, то развернулась и умчалась назад на своё место. Она уже тогда понимала, что эта дружба ни к чему хорошему не приведет. Царь и простая служанка. Слишком разные. Слишком другие.

Кенваль с растерянным видом стоял и смотрел на открытую дверь. Будто весь смысл жизни сейчас проскочил через неё. Он хотел её догнать, но потом понял, что раз она убежала, то не хотела здесь оставаться. Не заставлять же её силой играть.

Это был один из самых скучных вечеров в недолгой жизни Кенваля. Он безрадостно сидел за столом и крутил конечности воинов. Всё настроение улетучилось и желание играть пропало. "Дурацкий день", – сказал он и с размахом швырнул безделушку об стену. Она с треском развалилась на кусочки. Мать стояла в этот момент у порога и увидела удрученное состояние своего сына.

– Не стоит вымещать свою злость на предметах. Многие дети мечтаю о том, чтобы у них были такие игрушки, а ты пренебрегаешь своим изобилием.

– Зачем они мне, если мне не с кем ими поделиться, – с грустью произнёс мальчик.

– Знаешь, дружбу часто переоценивают. – Грендель подошла и села рядом с Кенвалем. Он повернул голову в её сторону и стал внимательно слушать. – Люди непостоянны, эгоистичны, ненадёжны. По большей части ты разочаровываешься в них и это приносит тебе очень много боли.

– Как же быть? Неужели мне всю жизнь быть одиноким?

– Всему своё время. Ты найдёшь человека, который будет ценить не только отношения с тобой, но и любить твое сердце.

Наставнический и в то же время ласковый голос матери воодушевил его. Он положил голову ей на плечо и обнял.

– Эх, Кенваль, почему эта тяжёлая ноша выпала такому душевному мальчику как ты…

– Я справлюсь, мама, обещаю.

– Верю, сынок, верю.

Она нежно поцеловала макушку его головы. Кенваль закрыл глаза и начал засыпать на коленях Грендель.

– Пойдём я тебя уложу.

Она аккуратно подняла его и повела в спальню. Большая упругая кровать и мягкая подушка уже заждались своего постояльца. Грендель помогла снять с него верхнюю одежду и накрыла одеялом. Он сладко укутался в него и закрыл усталые глаза. Что бы не произошло он всё равно останется её маленьким мальчиком. Грендель любила сына, любила всей своей сущностью и очень боялась, что когда-нибудь он отступиться от своих принципов и станет посредственным политическим деятелем, коим его видят другие. Можно ли сохранить человечность оставаясь у власти, когда на тебе лежит ответственность за тысячи людских жизней? Этот груз настолько тяжелый, что ломает под собой даже самый волевой характер. Он превращает все человеческие чувства в камень и обращает в прах все проявления сострадания, милосердия, любви. Жалостливый взгляд матери застыл на спящем сыне. Её сердце с болью сжималось. Мысль о том, чтобы Кенваль родился девочкой постоянно металась в её разуме. Тогда бы она могла с радостью наблюдать за взрослением своего ребенка, не опасаясь за его будущее. Но всё случилось так как случилось. И теперь ей оставалось только молится, чтобы Бог сопровождал и хранил его на всех путях. Грендель тихо встала с края постели и захлопнула за собой дверь.

К царевне подбежал харон и задыхаясь еле произнёс:

– Ваше величество… Там… Петория…

– Что случилось?

– Ей совсем плохо.

Она торопливо начала перебирать ногами. Длинное платье не давало ей делать большие шаги. Быстрые постукивания каблука скользили по всем коридорам. Одна из её самых близких слуг была тяжело больна. Лучшие лекари пытались привести её в чувства, но тщетно. Её бросало то в жар, то в холод. По лбу стекали капли пота. Стоны не прекращались уже несколько часов. В лихорадочном состоянии она видела какие-то образы и говорила с ними. Маленькая девочка сидела на полу рядом с постелью и повторяла одно и тоже:

– Мама, мама…

Но она не слышала её голоса. Бред полностью затмил разум, она растеряла остатки рассудка. Взбудораженная Грендель влетела в комнату и с её глаз начали наворачиваться слёзы. Это безнадежное состояние она встречала: её мать погибла в такой же агонии. Взгляд перекинулся на Элару, которая крепко держала руку Петории. Тогда она вспомнила себя, ту боль, которую испытывала, когда смотрела в застывшие глаза умирающей матери. Прошло уже много времени с того дня, но те переживания навсегда остались внутри неё. Никакое время не сможет их стереть. И когда она вновь столкнулась с этой ситуацией, то будто перенеслась на тридцать лет назад. Будто это она плачет у кровати и ждёт, когда мать поправиться. Ждёт, когда она снова улыбнётся и поцелует мягкими губами. Грендель прошла вперёд и села на стул рядом с Петорией.

– Держись, милая. – Проговаривал она сквозь скорбь. – Ты сильная, ты должна справиться.

Но та даже не поворачивала головы. Смотрела куда-то в сторону и шептала непонятные окружающим слова. Элара не должна этого видеть.

– Увидите её, – твёрдо приказала она прислуге.

– Что?! – завопила девочка. – Нет! Я останусь с ней! Не трогайте меня!

Двое харонов взяли её за руки и начали тащить из комнаты. Она сопротивлялась как могла: всеми силами пыталась вырваться из хватки, тормозила ногами об каменные выступы и просто кричала. Последнее не сильно ей помогало, однако воспринимать ситуацию спокойно она не могла. Элара не понимала почему царевна так поступает. Ведь это возможно последние минуты близости с самым родным человеком, а она их отнимает. Как только они вышли стража закрыла дверь снаружи.

– Цейден, вы давали ей измельчённый тиллидалар? – обратилась Грендель к лекарю.

– Да, жар всё равно не спадает.

– Эта болезнь так просто не отступит…

– Откуда вы знаете?

– Принесите новое полотенце на лоб и приготовьте ещё отвара.

– Да, ваше величество.

Цейден принялся за работу. Грендель сидела и всматривались в нежные черты лица своей подруги. Лекарь передал компресс и отошёл к стойке со снадобьями. Царевна аккуратно начала убирать пот со лба больной. Каждый раз, когда она чувствовала прикосновение ткани, то немного вздрагивала, будто её тыкали иголкой.

– Тише, родная, тише…