Боги Бал-Сагота (сборник)

Пирр, казалось, пробудился от некоего мрачного размышления и покачал головой.

– Нет, друг мой. Если я кажусь рассеянным, то только из-за тени, что омрачила мой собственный ум.

Он говорил с грубым акцентом, но его голос звучал сильно и энергично. Остальные оглянулись на него с любопытством. То был начальник наемников Эанатума[8 - Эанатум был правителем (лугалем) шумерского города-государства Лагаш приблизительно в 2450–2425 годах до н. э. Предположительно, Урук (Эрех) был им завоеван лишь условно (то есть, сохранял собственного правителя, находившегося в номинальной вассальной зависимости от царя Лагаша), или завоеван, но лишь на короткий срок. А Ниппур не был завоеван вовсе. Тем не менее, в конце жизни Эанатум носил титул «покоритель всех стран».], аргивянин, о похождениях которого впору было слагать сказания.

– Вас тревожат мысли о женщине, господин Пирр? – со смехом спросил князь Энакалли. Пирр пригвоздил его мрачным взглядом, и князь почувствовал, как по спине у него пробежал холодок.

– Да, о женщине, – пробормотал аргивянин. – Такой, что приходит только во сне, чтобы тенью витать между мной и лунным диском. В ночных видениях я чувствую, как ее зубы вонзаются в мою шею, а проснувшись, слышу хлопанье крыльев и крик совы.

Все сидевшие на возвышении примолкли. Только из громадной залы под ними по-прежнему раздавался шум пиршества, говор и звон лютни; громко рассмеялась одна из девушек, и в смехе ее прозвучала любопытная нотка.

– На него наложено проклятие, – прошептала арабская наложница. Нарам-нинуб жестом приказал ей умолкнуть и хотел было заговорить сам, но тут Иби-Энгур прошепелявил:

– О, господин мой Пирр, это зловещий знак, отмщение богов. Не совершили ли вы чего-то, что оскорбило бы какое-нибудь божество?

Нарам-нинуб в раздражении закусил губу. Всем прекрасно было известно, что во время недавнего своего похода против Эреха аргивянин убил жреца Ану прямо у алтаря его храма. Пирр резко поднял золотогривую голову и уставился на Иби-Энгура, гадая, следует ли ему посчитать вопрос злым намеком или бестактностью. Князь начал бледнеть, но тут арабская наложница поднялась на колени и схватила Нарам-нинуба за руку.

– Взгляните на Белибну! – она указала на девушку, что так дико рассмеялась мгновением прежде. Ее соседи беспокойно отодвигались прочь, но та не обращалась к ним и даже, казалось, их не видела. Белибна запрокинула украшенную драгоценностями голову, и по пиршественной зале разнесся пронзительный смех. Ее изящное тело раскачивалось из стороны в сторону, золотые браслеты звенели и побрякивали всякий раз, когда она вскидывала белые руки. В ее глазах горело дикое пламя, а губы изогнулись в неестественной ухмылке.

– Она под властью Арабу[9 - Арабу – в шумерской мифологии птица недобрых предзнаменований, а также царство мертвых.], – испуганно прошептала арабская наложница.

– Белибна? – резко окликнул девушку Нарам-нинуб. В ответ раздался новый взрыв хохота. Затем девушка выкрикнула:

– В дом мрака, в обитель Иргаллы[10 - Иркалла – название царства мертвых в шумерской мифологии. Этим же именем иногда называется и правящая в нем богиня Эрешкигаль.], по дороге, с которой никто не возвращается. О, Апсу[11 - Апсу (Абзу) – в шумерском языке слово, обозначающее подземные воды. В вавилонской традиции становится хтоническим божеством, образованным из пресной воды, супругом Тиамат, рожденной из соленой воды. Из смешения их вод произошли другие боги, убившие Апсу ради власти. Разгневанная Тиамат породила драконов, в жилах которых вместо крови тек яд, но она была убита (в разных версиях мифа Ану, Эа или Мардуком), а из ее тела созданы земля и небо.], как горько твое вино!

Ее речь оборвалась пронзительным криком, и, внезапно вскочив с подушек, она прыгнула на возвышение с кинжалом в руке. Наложницы и гости с визгом бросились врассыпную, но Белибна, лицо которой было искажено от ярости, бежала прямо к Пирру. Аргивянин перехватил ее запястье, и даже невероятная сила безумия оказалась бессильна перед стальным захватом варвара. Он отбросил девушку от себя, вниз по усыпанным подушками ступеням, и она осталась лежать у подножия лестницы. Ее собственный кинжал пронзил сердце несчастной во время падения.

Рокот внезапно замерших разговоров возобновился, стражи утащили прочь тело, и разукрашенные танцовщицы вернулись на свои подушки. Но Пирр обернулся к рабу и, взяв у него широкий алый плащ, накинул себе на плечи.

– Останьтесь, друг мой, – попросил Нарам-нинуб. – Нельзя позволить такой мелочи помешать нашему веселью. На этом свете довольно безумия.

Но Пирр раздраженно мотнул головой.

– Нет, довольно с меня выпивки и обжорства. Я возвращаюсь в свой дом.

– В таком случае, наш пир подошел к концу, – объявил семит, поднимаясь на ноги, и хлопнул в ладоши. – Я прикажу доставить вас до подаренного вам царем дома в моем паланкине. Ах нет, я забыл, вы же гнушаетесь ездить на спинах других. Раз так, я сам провожу вас. Господа, присоединитесь ли вы к нам?

– Идти пешком… как простолюдины? – с запинкой произнес князь Ур-илишу. – Это что-то новенькое. Видит Энлиль[12 - Энлиль («Владыка-ветер») – один из трех великих шумерских богов (наряду с Ану и Эа), персонификация природных сил, бог воздуха, покровитель Ниппура. Согласно мифам, Энлиль отделил небо от земли, создал сельскохозяйственные орудия, божеств скотоводства и земледелия, приобщил к культуре людей. В то же время считалось, что Энлиль насылает стихийные бедствия. Так, в эпосе о Гильгамеше Энлиль назван одним из инициаторов всемирного потопа с целью уничтожения человечества.], я с вами. Но мне нужен раб, который понесет шлейф моего одеяния, чтобы оно не волочилось в уличной пыли. Пойдемте, друзья, милостью Иштар, проводим господина Пирра до дома!

– Странный он человек, – прошепелявил Иби-Энгур на ухо Либит-ишби, когда гости вышли из просторного дворца и спустились по широкой украшенной плиткой лестнице, которую сторожили бронзовые львы. – Ходит по улицам без слуг, как простой торговец.

– Осторожнее, – прошептал тот в ответ. – В гневе он скор на расправу, и Эанатум ему благоволит.

– Даже любимцу царя следует остерегаться гнева бога Ану[13 - Ану – в шумерской мифологии верховный бог неба, отец всех богов, воплощение сущности царской власти.], – ответил Иби-Энгур столь же тихо.

Компания неторопливо двигалась по широкой белой улице, и простолюдины, склонявшие перед ними бритые головы, изумленно смотрели вслед. Солнце взошло лишь недавно, но Ниппур уже вполне пробудился ото сна. Торговцы раскладывали свой товар; люди сновали между прилавками, образовывая постоянно изменявшееся полотно, составленное из ремесленников, торговцев, рабов, потаскух и солдат в медных шлемах. Вот возвращался со своего склада торговец, почтенная фигура в строгой шерстяной одежде и белой накидке. Тут торопился куда-то раб в льняной тунике. Там семенила размалеванная девка в короткой юбке с разрезами, на каждом шагу обнажавшими гладкую кожу ее бедер. И надо всеми ними синева неба начинала белеть от жара поднимавшегося солнца. Покрытые глазурью стены домов сияли. Все строения в городе были с плоскими крышами, некоторые – три или четыре этажа в высоту. Ниппур строился из высушенного на солнце кирпича, но выложенные эмалевыми плитками фасады превращали его во взрыв ярких цветов.

– О Баббар[14 - Баббар – «лучезарный», эпитет, обозначавший бога солнца Уту (Шамаш).], добродетель обращает к тебе взор… – распевал где-то жрец.

Пирр негромко выругался. Они прошли мимо храма Энлиля, на три сотни футов уходившего ввысь, к неизменно синему небу.

– Башни выступают против неба, как будто они – часть его, – пробормотал Пирр, отбрасывая влажные пряди с лица. – Небо выложено эмалями, и все вокруг – дело рук человеческих.

– Нет, друг мой, – возразил Нарам-нинуб. – Эа создал этот мир из тела Тиамат[15 - Эа (Энки) – в шумерской мифологии один из трех великих богов (наряду с Ану и Энлилем). «Энума элиш» описывает, как Эа убил Апсу, супруга Тиамат. Из-за этого случилась война богов с Тиамат. Сын Эа Мардук разделил тело Тиамат на три части, породив мир, и стал верховным богом Вавилона.].

– А я говорю, что Шумер построили люди! – воскликнул Пирр. Его взор затуманился от выпитого вина. – Эти земли плоские, как пиршественный стол, на котором нарисованы реки и города, а над ним – небо из синих эмалей. Видит Имир, я был рожден в землях, которые создали боги! В стране гигантских синих гор, долин, лежащих между ними как длинные тени, и блистающих на солнце снежных вершин. Где реки в вечном бурлении и пене обрушиваются с утесов, и широкие листья деревьев трепещут от дуновения могучих ветров.

– Я также родился в земле простора, Пирр, – ответил семит. – По ночам в свете луны пустыня становилась белой и ужасающей, а днем растягивалась в коричневую бесконечность под лучами солнца. Но только здесь, в переполненных людьми городах, в этих ульях из бронзы, позолоты и эмалей можно отыскать богатство и славу.

Пирр хотел было ответить, но тут его внимание привлекли громкие завывания. По улице в их сторону двигалась процессия, сопровождавшая раскрашенные резные носилки, в которых лежала скрытая под цветами фигура. За носилками шли юные девушки в изорванных одеждах, со спутанными, беспорядочно развевающимися волосами. Ударяя в обнаженные груди, они восклицали:

– Айлану! Таммуз мертв!

Толпы на улицах подхватывали их крик. Носилки проплыли мимо, покачиваясь на плечах служителей, и на мгновение среди груды цветов мелькнул ярко раскрашенный глаз деревянного истукана. Отдающиеся эхом среди улиц крики верующих постепенно затихли вдали.

Пирр пожал могучими плечами.

– Скоро они примутся скакать и танцевать, восклицая: «Адонис жив!», и девицы, что теперь так жалостливо воют, станут в восторге отдаваться мужчинам на улицах.[16 - Данный ритуал был впервые описан Максимилианом Дункером в первом томе «Истории древности» (Geschichte des Alterthums, 1852–1857 гг., английский перевод Эвелин Эббот вышел в 1877–1882 годах). Трудно понять, откуда он брал информацию, но оттуда эти сведения стали распространяться по другим текстам, включая «Историю Ассирии» Зинаиды Рагозиной (The Story of Assyria, вышла в США на английском языке в 1887 году, на русском в России – где-то около 1902 года), которая пишет: «Что и космогония финикиян, и главнейшие их мифы сходны с космогонией и мифами древней Халдеи, это точно так же верно, как и то, что искусство их по большей части заимствовано из того же источника. Мы поэтому не удивимся, встретив халдейского Думузи под именем Адониса-Фаммуза в наиболее чтимом святилище финикийского богослужения, в Джебале. («Адонис» значит просто «господин», «владыка»; это то же еврейское слово «адон», которым иудеи часто величали Господа Бога.) Как ни груба и несимпатична этика хананеев, однако и они не смогли лишить поэтической прелести чудное сказание о трагической судьбе юноши-Солнца. Его любила богиня Баалат (по-гречески Бельстис, та же Бэлит, Иштар и Ашторет), а похитил его у нее жестокий случай: на охоте в Ливанских горах его пронзил клык свирепого вепря, посланного его лютым врагом, Огненным Молохом. Случилось это в самую середину лета, в июле месяце, который у семитов посвящен юному, застигнутому изменой богу. Река, текущая близ города Джебал, была названа Адонисом, и существовало поверье, будто она в этом месяце окрашивалась кровью молодого бога. Поверье это было основано на факте: родники реки протекают местами через красную глину, которая сохнет и крошится в жаркое время и отчасти смывается ее водами. Мифический смысл сказания весьма ясен: он означает победу злого, свирепого Солнца-Истребителя над благодатным Солнцем, прекрасным богом весны, женихом обновленной природы. Конечно, он возвращается к жизни. Его праздник приходился раннею весною. Начинался он печально, шествием плачущих женщин, которые рвали на себе платье и волосы и вопили, что бог умер. Они, и с ними народ, призывали его имя, повторяя возглас «Айлану! Айлану!» («Горе нам!»). Они клали деревянное изображение его, облаченное в царственную одежду, на роскошный одр, умащивали его елеем и благовонными маслами и совершали над ним все посмертные обряды, соблюдая при этом строгий пост. Одр носили в торжественном шествии, за которым следовала толпа, предаваясь обычным на Востоке исступленным изъявлениям печали. Затем воскресение бога из мертвых праздновалось с не менее исступленными изъявлениями радости, и воздух оглашался ликующими возгласами «Адонис жив!» вместо жалобного вопля «Фаммуз умер!». Само собой разумеется, что это празднество, и в том, и в другом фазисе его, отличалось вполне оргастическим характером».] Сколько, черт побери, тут богов?

Нарам-нинуб указал на громадный зиккурат Энлиля, высившийся над ними грубым воплощением сна безумного бога.

– Видите ли вы эти семь ступеней? Первая выложена черной плиткой, вторая – красной, третья – синей, четвертая – оранжевой, пятая – желтой, шестая облицована серебром, а седьмая – чистым золотом, которое так и полыхает на солнце. Каждая ступень обозначает одно божество: солнце, луну и пять планет, что Энлиль и его племя установили на небосводе в свою честь. Но Энлиль превыше всех божеств, и Ниппур находится под его покровительством.

– Превыше Ану? – пробормотал Пирр, вспоминая горящий жертвенник и жреца, на последнем издыхании изрыгающего ужасное проклятие.

– Какая нога треножника важнее? – ответил вопросом Нарам-нинуб.

Пирр открыл было рот, чтобы ответить, но тут же отпрянул, с проклятием выхватывая меч. У самых его ног подняла голову змея, мелькая раздвоенным язычком как алой молнией.

– В чем дело, друг мой? – Нарам-нинуб и князья уставились на него с изумлением. – Что случилось?

Аргивянин выругался.

– Вы что, не видите змею под самыми своими ногами? Посторонитесь, дайте мне размахнуться… – его голос оборвался, глаза затуманились сомнением. – Она пропала, – пробормотал он.

– Я ничего не видел, – сказал Нарам-нинуб, а остальные покачали головами, обмениваясь изумленными взглядами.

Аргивянин провел по глазам ладонью и потряс головой.

– Наверное, все из-за вина. – Но я готов поклясться сердцем Имира, что видел гадюку. На мне лежит проклятие.

Остальные отодвинулись от него, одаряя беспокойными взглядами.

В душе Пирра всегда жило беспокойство, преследовавшее его во снах и гнавшее в долгие скитания. Оно привело воина из синих гор его народа на юг, на плодородные равнины и омываемые морями степи, среди которых стояли микенские хижины, а оттуда – на остров Крит, где жившие в примитивном городе из неотесанного камня и бревен темнолицые рыбаки перебивались меном с египетскими кораблями. На одном из таких кораблей он попал в Египет, жители которого сгибались под ударами хлыстов, возводя пирамиды для фараонов. Здесь, в рядах светлокожих наемников-шерданов[17 - Шерданы – один из «народов моря», согласно древнеегипетским источникам, населявших Средиземноморье во 2-м тысячелетии до н. э. Шерданы, промышлявшие пиратством и участвовавшие во вторжениях на территорию Египта, были разгромлены египетскими войсками и со временем стали источником пополнения личной гвардии фараонов. Точная этническая принадлежность не установлена. На древнеегипетских изображениях показаны в рогатых шлемах.] он обучился хитростям воинского дела. Но страсть к скитаниям вновь погнала его через море, к землебитным стенам торгового городка на берегу Азии, называемому Троей, откуда он направился на юг, в самое пекло охвативших Палестину грабежей, в земли, коренные жители которых гибли под гнетом варварских ханаанских племен. И в конце концов окольными путями он оказался в плодородных землях Шумера, где город шел войной на город, а жрецы множества соперничающих богов плели интриги и заговоры с начала времен и на протяжении многих веков, пока в далеком приграничье не поднялся никому не известный городок Вавилон, возвысивший своего бога Меродаха над всеми прочими под именем Бэл-Мардука, победителя Тиамат.

Краткий пересказ саги о Пирре-аргивянине отрывочен и скучен, он не может передать даже отзвука того громогласного разгула, что сопровождал его по всему пути: гулянки и пиры, сражения, грохот сталкивающихся и разбивающихся в щепки кораблей, натиск колесниц… Достаточно сказать, что аргивянин удостоился королевских почестей, и во всей Месопотамии не было другого, кто вызывал бы такой страх, как этот золотоволосый варвар, чье проворство и ярость в бою позволили одолеть орды эрехских воинов и сбросить ярмо Эреха с плеч Ниппура.

Путь Пирра вел с гор прямиком в отделанный нефритом и слоновой костью дворец. И все же даже в смутных, почти животных видениях, наполнявших часы его отдыха в те времена, когда юнцом он лежал на груде волчьих шкур в хижине своего лохматоголового отца, не было ничего столь чудовищного и странного, как в снах, что одолевали его на шелковом диване во дворце отделанного бирюзой Ниппура.