Чужак в стране чужой

– Бен, это Джилл.

Дверь скользнула в сторону.

А затем, когда они вошли в квартиру, снова закрылась. Джилл подумала было, что Бен дома, но никто их не встречал; судя по всему, ей просто повезло угадать новый пароль. Задумано, нужно понимать, в виде приятного для нее сюрприза, только лучше бы уж без сюрпризов – а заодно и без отчаянного ужаса перед не желающей открываться дверью.

Смит замер на краю лужайки, поросшей густой, высокой травой. Ему здесь очень понравилось, хотя быстро грокнуть столь новое и необычное место было совершенно невозможно. То, движущееся место, где они только что находились, захватывало и потрясало, зато это больше подходило, чтобы объять себя.

Смит никогда не видел окна и даже не был знаком с таким понятием, – корпус Бетесдинского центра, куда его положили, имел новомодные глухие стены. Немудрено, что панорамное окно он принял за «живую картину», вроде как дома, на Марсе, – и искренне восхитился глубиной и живостью изображения. Очевидно, работа великого художника. До этого момента ничто не указывало, что у этих существ есть искусство; новое познание послужило углублению и расширению гроканья; Смит преисполнился теплым чувством.

Краем глаза уловив движение, он повернулся и увидел, что новый брат снимает с ног фальшивые шкурки и обувь.

Блаженно вздохнув, Джилл погрузила босые ступни в зеленую, прохладную траву.

– Господи, до чего же ноги-то устали! – Она подняла голову и встретила взгляд Смита – младенческий, но в то же самое время чем-то встревоженный. – Ты тоже разуйся и походи, тебе понравится.

– Как разуться? – недоуменно моргнул Смит.

– Вот же, все время забываю. Иди сюда, я помогу.

Джилл сняла с него сперва туфли, а затем – предварительно отлепив лейкопластырь – и чулки.

– Ну как, приятно ведь?

Смит неуверенно ощупал ногой траву, а затем робко поинтересовался:

– Но ведь они живые?

– Можешь не сомневаться, это – самая настоящая трава, Бен угрохал на нее не знаю какие деньги. Да тут одно специальное освещение стоит больше, чем я зарабатываю за месяц. Так что погуляй по травке, получи удовольствие.

Смит не понял почти ничего – только то, что травинки – живые существа и что ему предлагают по ним ходить.

– Ходить по живым существам? – Он не верил своим ушам.

– Чего? А почему и не ходить? Этой траве ничего не будет, она специальная, для таких вот домашних газонов.

Это, напомнил себе Смит, мой брат по воде, а брат никогда не посоветует плохого, ведущего ко злу.

Он позволил провести себя по лужайке – и обнаружил, что ему самому это нравится, а живые существа ничуть не протестуют. Он обострил свою чувствительность до крайнего предела – все верно, брат конечно же прав. Они привыкли, что по ним ходят, это – их естественное состояние. Решение объять и восхвалить новый факт, принятое Смитом, по мужеству и самоотверженности было сравнимо разве что с попыткой рядового земного горожанина оценить по достоинству все прелести каннибализма (обычая, по мнению Смита, вполне естественного и достойного).

– Ну ладно, – вздохнула Джилл, – побалдели, и хватит. Я ведь даже не знаю, насколько – и надолго ли – мы здесь в безопасности.

– В безопасности?

– Нам нельзя здесь задерживаться. Вполне возможно, они сейчас проверяют каждую машину, покидавшую Центр.

Она сосредоточенно нахмурилась. Домой нельзя, здесь оставаться нельзя… к тому же Бен собирался отвезти Смита к Джубалу Харшоу. Но она-то сама не была знакома с Харшоу, не знала даже толком, где тот живет, – Бен вроде говорил, что где-то в Поконских горах. Ну что ж, не знаем, так узнаем – деваться больше некуда…

– Почему ты несчастлив, брат?

Резко выдернутая из раздумий, Джилл взглянула на Смита. Да ведь это бедное дите знать не знает, ведать не ведает о каких-то там бедах и опасностях. Она попыталась взглянуть на происходящее с его точки зрения – и не сумела. Ясно одно, Смит даже не подозревает, что они в бегах… а от кого, собственно? От копов? От больничной администрации? Джилл не очень себе представляла, что за проступок она совершила, какие законы нарушила, – она просто понимала, что встала на пути больших шишек, высокого начальства.

Ну и как прикажете объяснить несчастному младенцу, против кого им приходится бороться, если она и сама этого не знает? Вот, скажем, полиция – да есть ли у них на Марсе полицейские? У этого – разве у него узнаешь? Говорить с ним – все равно что кричать в кадку для дождевой воды.

Да есть ли на этом самом Марсе кадки для дождевой воды? Или хотя бы дождь?

– Не будем вдаваться, – отмахнулась она. – Просто делай, что я скажу, – вот и все.

– Да.

Безграничное приятие, вечное и бесконечное «да». Джилл неожиданно подумала, что Смит по первому ее слову прыгнет из окна, – и ничуть не ошиблась. Он действительно прыгнул бы, восторженно впитал бы в себя каждую секунду падения с двадцатого этажа, а при заключительном ударе об асфальт принял бы развоплощение без тени удивления или сожаления. И не то чтобы он не знал, что падение ведет к смерти, он просто не понимал, что это такое – страх смерти. Если бы брат по воде избрал для него такую странную методику развоплощения – Смит восприял бы ее, восхвалил и постарался, по возможности, грокнуть.

– Ладно, хватит так стоять, надо по-быстрому поесть, переодеть тебя и убираться отсюда, пока не поздно. Ты раздевайся, а я тут пошарю.

Подобрав из Бенова гардероба дорожный костюм, берет, рубашку, исподнее и ботинки, Джилл вернулась в гостиную. Сейчас Смит напоминал котенка, игравшего-игравшего с клубком, да и запутавшегося в нитках. Одна его рука была прижата к телу и не могла пошевелиться, юбка намоталась на голову. Он начал снимать платье, даже и не подумав о пелерине.

– Господи боже, – безнадежно пробормотала Джилл, бросаясь на помощь.

Выпутав Смита из одежек, она засунула их в утилизатор – совершенно ни к чему, чтобы это хозяйство попадалось на глаза полиции, а с Эттой Шир, медсестрой, уж как-нибудь расплатимся.

– Тебя, милый, в больнице совсем запустили, так что прими-ка ты ванну, прежде чем надевать чистое.

Как медсестра, Джилл относилась к не очень приятным ароматам, исходящим от человеческого тела, с полным безразличием, однако – опять же, как медсестра – она была ярой фанатичкой мыла и мочалки… а этого пациента, похоже, так ни разу и не удосужились выкупать. Не то чтобы от Смита воняло, просто от него пахло, как от лошади в жаркий день.

Зрелище воды, льющейся в ванну, преисполнило Человека с Марса восторгом. В туалетной комнате палаты К-12 была ванна, но он не знал, что это такое и зачем. Его обмывали прямо в кровати, да и то не очень часто – мешали поминутные уходы в транс.

Джилл потрогала воду:

– Ну вот. Залезай.

На лице Смита отразилось полное недоумение.

– Да быстрее ты, – прикрикнула Джилл. – Забирайся в воду.

Все слова были знакомыми, порядок их тоже не оставлял места для сомнений. Брат хочет, чтобы он погрузил все свое тело в воду жизни! Его никогда не удостаивали подобной чести – более того, насколько он знал, такая привилегия не предлагалась никому и никогда. Смит уже начал понимать, что эти другие ближе знакомы с первоосновой жизни, – факт, далеко еще не грокнутый, однако не вызывающий сомнений.

Он ступил в ванну одной, дрожащей от волнения, ногой, другой, а затем погрузился в воду полностью, с головой.

– Да ты что! – закричала Джилл, хватая Смита за волосы, – и с ужасом обнаружила, что вытаскивает из воды не живого человека, а самый натуральный труп. Господи, да не мог же он за какие-то две секунды захлебнуться! Мог – не мог, а все равно страшно.

– Эй, ты! – встряхнула она Смита. – Очнись! Кончай свои штучки!

Смит находился очень далеко, однако услышал зов своего брата и вернулся. Остекленевшие было глаза оживились, пульс ускорился, грудь начала мерно вздыматься и опадать.

– Как ты там, – все так же испуганно спросила Джилл, – в порядке?

– Я в порядке. Я очень счастливый. Мой брат.

– Ну и перепугал же ты меня. Слушай, не забирайся ты больше под воду. Вот как сейчас сидишь, так и сиди.