– Ладно. Как вам угодно. Но на вашем месте я бы, как минимум, поговорил с сержантом Гарри Эссексом. Вы с ним знакомы?
– Нет. Но наслышан.
– Значит, вам известно, чем он занимается? – Мне рассказывали. Сатанистами.
В его словах Паттерсону послышалось неверие, может быть, даже издевка.
– Верно. Существует специальная группа или, самое меньшее, руководитель специальной группы. Множество людей относятся к сатанизму с предельной серьезностью. Я не говорю о женах конгрессменов, которые метят черным музыкальные альбомы. Я не говорю о профессиональных ведьмах. Я говорю о полицейских, которые находят мертвых подростков и обезображенные младенческие тела. Я говорю о священниках, которых просят изгнать дьявола из того или иного дома. Я говорю о полицейском по фамилии Эссекс, а про него с виду никогда не подумаешь, будто он верит в привидения и в прочую нечисть.
Отвернувшись, он вернул носилки Кении Гоча в бокс. Затем снова посмотрел на Свистуна, который, сняв меж тем маску, стоял как вкопанный.
– Ничто не ново под солнцем, Уистлер. Мы по-прежнему носим боевую раскраску и норовим затаиться во тьме.
Внезапно он спросил у Свистуна:
– А вы не простыли?
– Похоже на то. Что посоветуете?
– Две таблетки аспирина, а утром вызовите врача.
И Паттерсон наконец ухмыльнулся.
Глава двадцать третья
В кампусе Калифорнийского университета легко заблудиться. Каждое место для парковки похоже на все остальные, а посторонним посетителям, как правило, приходиться парковаться так далеко от места назначения, что в любой час дня и вечера здесь можно увидеть с полдюжины автомобилистов, покинувших свои машины и расспрашивающих о том, как пройти, студентов, пребывающих разве что в чуть меньшем недоумении.
Тридцать шесть тысяч студентов и преподавателей; целый город – и более крупный, чем соседний Беверли Хиллз.
Свистун запарковался на стоянке, предварительно купив в автомате билет. Сегодня за все на свете приходится платить – не одним способом, так другим. Мир держится на деньгах, набегающих со стоянок, с платных мостов, с трехдолларовых билетов в музеи, хотя все это сравнительно недавно было бесплатно.
Сорок пять минут понадобились Свистуну, чтобы найти нужный офис в дальнем конце нужного коридора в нужном здании, входящем в нужный комплекс. Табличка на дымчатом стекле двери гласила, что вы пришли в офис Джонаса Килроя, второго профессора, гуманитарный факультет. Постучав, Свистун услышал: «Войдите», а войдя, понял, как ему не повезло.
Больше всего этот офис напоминал крысиную нору. Окно было открыто, и погода за окном стояла прекрасная; в противном случае здесь можно было бы задохнуться. Пахло тут тунцом, капустой, книжной пылью и нестиранными носками.
Хрупкий молодой человек с пышной рыжей шевелюрой, смахивающей на парик, в очках с толстыми стеклами на курносом носу, сидел в деревянном кресле-вертушке. Ноги в огромных ботинках были водружены на свободный краешек стола. Парень жевал тунца с капустой на белом хлебе и читал какой-то журнал.
Посмотрев на Свистуна, он помахал журналом.
– Туринская плащаница. Опять за нее принялись. Завернули в нее Христа после снятия с креста или не завернули? Это как эпидемия. И возобновляется раз в три года. Новые анализы. Новые доказательства. Новые выводы. А вас интересует туринская плащаница?
– Слышал я про нее, но она меня, честно говоря, не интересует, – признался Свистун.
– Так, может, вас заинтересует библиотека Наг-Хаммади?
– Что?
– А чем же вы занимаетесь?
– Стараюсь не выйти из ста восьмидесяти фунтов, – ответил Свистун.
– Отлично сказано. Лишний вес приводит к сердечным расстройствам, – заметил Килрой. – А какое у вас ко мне дело?
– Мумифицированные пальцы. Мумифицированный палец ребенка.
– Ах вот как.
Килрой спустил ноги со стола и встал во весь рост. Он оказался тощим и долговязым.
– Интересует меня также "Теория и практика магики".
– Именно магики, а не магии?
– Именно так.
– Значит, сатанизм. Крайне модная тема. А что конкретно вам хочется выяснить?
– Честно говоря, сам не знаю. Конкретно – только про палец и про книгу. У меня в этом отношении нет никаких познаний.
– Познаний у вас наверняка больше, чем вам самому кажется. Как-никак, идет Эра Водолея.
– А мне казалось, что он должен наступить только в двухтысячном году.
– Плюс-минус, – ухмыльнувшись, сказал Килрой.
– И мне казалось, что Эра Водолея связана со всеобщей гармонией и любовью.
– Вот видите? Я же вам говорил: вы на самом деле знаете куда больше, чем вам кажется.
– У меня есть друг, который читает все, что печатается, а потом пересказывает это мне, – пояснил Свистун. – И все-таки, как Эра Водолея связана с сатанизмом?
Килрой взял грубо заточенный плотницкий карандаш и провел по листу бумаги жирную линию. Вернее, лишь в начале она были жирной: по мере проведения он ослаблял нажим, так что она становилась все бледнее и бледнее. В итоге дело выглядело как мастерски нарисованная шкала.
– Скажешь что-нибудь благое, а другие непременно обратят твои слова во зло. Каждая человеческая активность, поддающаяся изучению, может быть описана в аксиологическом смысле, может быть нанесена на ценностную шкалу. Смотрите, здесь линия совсем черная, а здесь гораздо светлее. – Он прикоснулся пальцем к центру линии. – Применительно к каждой произвольно выбранной точке надо решить лично для себя, является ли она скорее светлой, чем темной, или скорее темной, чем светлой. Кое-кто утверждает, что в Эпоху Водолея человечество ждут благоденствие и процветание, а другие, напротив, ожидают невиданной вспышки зла.
Килрой говорил как человек, которому крайне некогда. Казалось, он не говорит, а мчится куда-то, рассыпая по своему следу жемчуга мудрости и информации. Как ни старался Свистун, ему было трудно поспеть за профессором, и это проступило у него на лице.
– Символом веры для христиан является крест, – рассказывал Килрой. – Сатанисты в ходе черной мессы переворачивают его вверх ногами и делают символом разрушения. Вы за мной поспеваете?
– Еле-еле, – признался Свистун.
– Если нет Бога, значит, нет и Сатаны. И наоборот. Такая логика вам понятна?
Свистун пожал плечами.
– Вам нужно взглянуть на это с высоты птичьего полета.
– Мне нужно выяснить про палец.