Принц Отто

– Верно это, господин канцлер? – спросил Отто, мрачно сдвинув брови. – Почему же вы не доложили мне об этом?

– Такая мера признана была необходимой, – уклончиво подтвердил Грейзенгезанг. – Приказ об аресте был формальный, скрепленный на основании полномочий, данных вашим высочеством, вашей властью и вашим именем. Я же в данном случае являлся только подначальным лицом и не имел полномочий препятствовать приведению в исполнение этого распоряжения.

– И мой гость был арестован? А что могло послужить поводом к этому аресту? Под каким предлогом прибегли к подобной мере? Потрудитесь ответить!

Грейзенгезанг мялся.

– Может быть, ваше высочество найдет ответ в этих бумагах? – заметил Готтхольд, указывая концом своего пера на сверток в руках канцлера.

Отто взглядом поблагодарил кузена.

– Дайте мне эти бумаги! – приказал он, обращаясь к канцлеру, глядя на него строго и серьезно.

Но старый царедворец, видимо, колебался и не желал исполнить приказание своего государя.

– Барон фон Гондремарк, – начал он, – взял все это дело в свои руки и принял на себя всю ответственность за него. Я же в данном случае не более чем посланник и в качестве такового не облечен властью передать эти бумаги другому лицу. Эти документы доверены мне… я не вправе нарушить это доверие. Господин доктор, я убежден, что вы не откажетесь выручить меня в данном случае и поддержите меня, не правда ли? Право, я не знаю… но я не имею на то разрешения.

– Признаюсь, я слышал много глупостей на своем веку, господин канцлер, – сказал Готтхольд, – и большую часть из них от вас. Но эта превосходит все остальные!

– Довольно, сударь! – крикнул Отто, встав со своего места и выпрямившись во весь рост. – Дайте сюда эти бумаги. Я вам приказываю!

Канцлер покорно протянул принцу сверток.

– С милостивого разрешения вашего высочества, – залепетал канцлер, – повергая к стопам вашим мои нижайшие верноподданнические извинения, я прошу позволения удалиться и буду ожидать дальнейших приказаний вашего высочества в государственной канцелярии, где меня ждут.

– Видите вы это кресло, господин канцлер? – спросил Отто. – Вот в нем вы будете ожидать моих дальнейших приказаний. А теперь ни слова больше! – крикнул он, видя, что канцлер опять раскрыл рот, чтобы сказать что-то, и властным жестом принц заставил его замереть на месте. – Вы в достаточной мере доказали свое усердие тому господину, которому вы служите, а мое долготерпение начинает уже утомлять меня, тем более что вы, господин канцлер, слишком злоупотребляете им!

Маленький старичок как будто совсем съежился; он покорно побрел к указанному ему креслу и, не подымая глаз от пола, молча сел, как ему было приказано.

– А теперь, – сказал Отто, развертывая сверток бумаг, – посмотрим, что это такое; если не ошибаюсь, это походит на рукопись книги.

– Да, – сказал Готтхольд, – это и есть рукопись будущей книги путевых впечатлений и наблюдений.

– Вы ее читали, доктор Гогенштоквитц? – спросил Отто.

– Нет, но я прочел заглавный лист, так как бумаги эти мне были переданы развернутыми и при этом никто мне не сказал, что они секретные или содержат чью-либо тайну.

– Так, – сказал принц, устремляя на канцлера строгий гневный взгляд. – Но я того мнения, что в наше время отбирать рукопись у автора, накладывать арест на частные бумаги путешественника в таком незначительном, маленьком государстве, как Грюневальд, положительно смешно и постыдно! Я очень поражен, господин канцлер, что вижу вас при исполнении столь неблаговидной обязанности: снизойти до того, чтобы принять на себя роль сыщика, воля ваша, этого я от вас не ожидал! А как же иначе прикажете вы мне назвать этот ваш поступок? Я уже не говорю о вашем поведении по отношению к вашему государю, это мы пока оставим в стороне, я только говорю об этих бумагах, которые вы позволили себе отобрать у английского джентльмена, бумагах, представляющих собой частную собственность путешествующего иностранца, быть может, труд всей его жизни! Отобрать, вскрыть и прочесть! Да какое нам с вами дело до них? Мы не имеем, слава богу, index expurgatorius в Грюневальде; будь еще это, мы представляли бы собой полнейшую пародию на государство, настоящее фарсовое королевство, которого не сыскать на всем земном шаре!

И, говоря это, Отто продолжал разворачивать рукопись, и когда она наконец лежала раскрытой перед ним, взгляд его упал на заглавный лист, на котором красными чернилами старательно были выписаны следующие слова:

«Записки о посещении разных европейских дворов

баронета сэра

ДЖОНА КРЕБТРИ»

Далее следовал перечень глав; каждая из них носила название одного из государств современной Европы, и в числе других девятнадцатая, и последняя по порядку, глава была посвящена Грюневальдскому двору.

– А-а, Грюневальдский двор! – воскликнул Отто. – Это должно быть весьма забавное чтение.

Его любопытство было задето за живое, но он не решался дать ему волю.

– Этот методичный старый пес, англичанин, добросовестно писал и заканчивал каждую главу на месте! – заметил Готтхольд. – Я непременно приобрету его книгу, как только она выйдет в свет.

– Интересно было бы заглянуть в нее сейчас, – промолвил Отто нерешительно.

Лицо Готтхольда заметно омрачилось; он отвернулся и стал глядеть в окно.

Но Отто, хотя и понял этот молчаливый упрек доктора, все же не мог устоять против соблазна.

– Я полагаю, – сказал он, неестественно усмехнувшись, – я полагаю, что могу так, вскользь, взглянуть на эту главу.

И с этими словами он поудобнее придвинул кресло к столу и разложил на нем рукопись англичанина.

Глава 2

«О Грюневальдском дворе» – часть рукописи путешественника

«Невольно напрашивается вопрос (так начинал англичанин свою девятнадцатую главу), почему именно я остановил свой выбор на Грюневальдском дворе из числа такого великого множества столь же мелких, столь же бесцветных и развращенных дворов второстепенных и третьестепенных государей Европы. Случайность, скажу я, чистейшая случайность; это вовсе не я выбирал, за меня выбрал случай. Но я не имею ни малейшего основания сожалеть о случившемся, потому что видеть это маленькое общество, изнуряющее себя, истощающее последние свои соки во славу самообмана и своих заблуждений, было не скажу поучительно, но в высшей степени забавно. Благополучно или, вернее, неблагополучно царствующий принц Отто-Иоганн-Фридрих, молодой человек, неудовлетворительно воспитанный, сомнительной храбрости или мужества и без малейшей искорки способностей, допустил себя до полного презрения в общественном мнении. Я с большим трудом мог добиться свидания с ним, потому что он очень часто отлучается из дворца и от двора, среди которого его присутствие и отсутствие остаются одинаково незамеченными, где его роль состоит исключительно в исполнении обязанностей ширмы для амурных дел его супруги. Но наконец при третьем моем посещении дворца мне удалось застать этого государя при исполнении его постыдных обязанностей, с супругой по правую руку и любовником супруги по левую его руку. Он недурен собой, можно даже сказать красив, имеет золотистые волосы, вьющиеся от природы, и при этом большие темные глаза – сочетание, которое, насколько я мог заметить, всегда является признаком какого-нибудь врожденного недостатка, физического или морального; черты лица его не строго правильные, но приятные и привлекательные; нос прямой, красивый, но, может быть, немного более короткий, чем следовало бы, а рот несколько женственный. Манера его одеваться безукоризненна, точно так же, как и манера держать себя; обращение его весьма приятное и располагающее, и говорить он умеет превосходно, выражаясь красиво, элегантно и с большой точностью. Но если заглянуть глубже под эту внешность, то наткнешься на полное отсутствие всяких положительных качеств; это какая-то полнейшая моральная распущенность и легкомысленность и та характерная непоследовательность и неустойчивость в намерениях и действиях, которые являются отличительными чертами периода упадка.

Этот принц хватался бесцельно то за одно, то за другое, но ничего не доводил до конца; он ничем не овладел вполне. «Мне скоро надоедает всякое дело или занятие», – сказал он мне, смеясь, и можно было подумать, что он как будто даже гордится своей неспособностью к чему бы то ни было и хвастает полным отсутствием у него настойчивости и решимости. Результаты его вялого дилетантизма сказываются во всем: он плохо фехтует, он неважный наездник, второстепенный танцор, слабый музыкант и посредственный или, во всяком случае, не первоклассный стрелок. Он и поет, я имел даже случай слышать его, но поет, как ребенок, хотя голос у него мягкий и красивый; кроме того, он еще пишет скверные стихи на весьма подозрительном французском языке. Словом, нет конца всему тому, что этот человек делает, и при этом он ничего не делает хорошо или хотя бы удовлетворительно. Единственное достойное мужчины пристрастие его – это охота. Но в общей сложности это «plexus» бессилия; это поющая на сцене горничная, выряженная в мужское платье и посаженная на цирковую лошадь. Мне случалось видеть этот бледный призрак принца, когда он выезжал один или с несколькими егерями на охоту, не возбуждая решительно ничьего внимания, всеми незамеченный, никому не интересный и никому не нужный, и, признаюсь, мне стало даже жаль этого беднягу, влачащего такую пустую, ненужную и печальную жизнь или, вернее, такое жалкое существование! Вероятно, последний из Меровингов[7 - Меровинги – первая королевская династия, правившая во Франкском государстве с конца V в. до 751 г. Последний представитель этой династии Хильдерик III, ничтожный и безвольный человек, был в 751 г. мирно сменен на троне Пипином Коротким, основателем династии Каролингов.] походил на него.

Принцесса Амалия-Серафина, происходящая из дома великих герцогов Тоггенбург-Таннгейзеров, была бы столь же незаметной и незначительной особой, если бы она не была режущим орудием в руках честолюбца-авантюриста. Она значительно моложе принца, своего супруга, – ей всего двадцать два года, – но она заражена честолюбием, полна претензий, поверхностно умна, а на самом деле в высшей мере безрассудна и неразумна. У нее слишком большие, ярко-карие, очень подвижные глаза на сравнительно миниатюрном личике; глаза искристые, живые и в то же время злые и свирепые, высокий узкий лоб, гладкий и белый, как алебастр, и стройная, несколько сутуловатая фигура. Ее манеры и разговор, густо пересыпанный французскими словами и выражениями, ее вкусы и склонности – все у нее кажется заимствованным; и эта деланность и неестественность ее слишком заметны; вся она, можно сказать, ходульна; это какая-то дешевенькая комедиантка, разыгрывающая Клеопатру![8 - Клеопатра VII (69–30 гг. до н. э.) – египетская царица (с 51 г. до н. э.) из династии Птолемеев. В борьбе за власть и в дальнейшем ее сохранении не брезговала никакими средствами; отличалась непомерной любовью к роскоши. Не сумев сохранить власть, покончила с собой.] Я бы сказал, что эта женщина совершенно не способна быть правдивой. В частной жизни такие девушки вносят горе и беспорядок в семью, нарушают мир и спокойствие в доме, таскают за собой целый хвост мрачных ухажеров и неизбежно проходят в жизни через один или два развода; это, в сущности, весьма распространенный и весьма малоинтересный, кроме разве только для циников, тип женщин; но на троне такие женщины, да еще если они находятся в руках такого человека, как Гондремарк, легко становятся причиной серьезных общественных бедствий.

Гондремарк – действительный правитель Грюневальда – более сложная фигура; положение его в этой несчастной стране, где он является чужеземцем, крайне ложное, и уже одно то, что он удерживает за собой это положение фактического правителя страны, является, так сказать, чудом ловкости и наглости. Его речь, его внешность и его политика – все в нем двулично: то хвостиком виляет, то головкой кивает, а разобраться, где у него хвост и где голова, положительно нельзя. И надо иметь большую смелость для того, чтобы сказать, что вам вполне удалось разгадать изнанку этого человека Но я рискну высказать предположение: мне кажется, что, служа двум господам, то есть и правительству и народу в одно и то же время, он придерживается выжидательной политики, нащупывая почву и тут и там, ждет, когда судьба или случай укажет ему легким, едва уловимым намеком, откуда должны посыпаться дары фортуны, – намеком, столь понятным для людей рассудительных и ловких.

С одной стороны, в качестве министра двора при совершенно неосведомленном и ничем не интересующемся принце Отто, пользуясь, с другой стороны, алчущей любви принцессой как орудием и как уздой и обманывая народ, он держится политики неограниченной власти и территориального расширения. Он призвал на военную службу все способное носить оружие мужское население страны; призвал обманом, лживой приманкой; он накупил вооружения, сманил десятки выдающихся офицеров из иностранных армий, суля им золотые горы, и начинает уже в своих международных отношениях принимать аллюры хвастливого выскочки и смутно угрожающий тон забияки-фанфарона. Идея о расширении территориальных владений Грюневальда может казаться абсурдом со стороны, но на самом деле это маленькое княжество расположено крайне благоприятно; все его соседи совершенно беззащитны, и если бы в любой момент раздоры более крупных государств нейтрализовали друг друга, активная политика Грюневальда могла бы легко удвоить и утроить как объемы, так и население маленького княжества. Во всяком случае, в подобную схему верят, и ее поддерживают при Грюневальдском дворе, и даже я, со своей стороны, не считаю нечто подобное совершенно невозможным. Ведь разрослось же маркграфство Бранденбург из такого же игрушечного государства в весьма грозную державу, и хотя теперь несколько поздно для политики авантюрной, если можно так выразиться, и времена войн как будто миновали, все же не следует забывать, что слепая фортуна вертит колесо судеб и отдельных личностей, и целых народов. Согласно с этими военными приготовлениями и как неизбежное их следствие появляются непосильные налоги, обременяющие население; газеты закрываются из опасений, что они могут раскрыть кое-кому глаза на истинное положение дел, и страна, которая всего каких-нибудь года три назад была богатой и счастливой страной, теперь изнывает в вынужденном бездействии: в промышленности и торговле наблюдается полный застой; золото давно стало здесь невиданной редкостью, а бесчисленные мельницы на бурливых горных потоках стоят неподвижно как заколдованные.

Но, с другой стороны, в качестве народного трибуна этот самый Гондремарк является воплощением свободных идей, он восседает во главе тайных обществ, являясь центральной фигурой организованного грандиозного заговора против правительства. Ко всякого рода освободительным движениям я смолоду питал симпатии, и я очень бы не хотел сознательно произнести такое слово, которое могло бы повредить, затруднить или хотя бы отсрочить момент революции, но чтобы доказать, что все высказанное мной выше не голословно, что я доподлинно знаю то, о чем говорю, а не передаю репортерские сплетни, я могу сказать здесь о том, что я сам лично присутствовал на одном очень многолюдном митинге, где обсуждались потребности республиканского государственного строя, и могу добавить, что этот Гондремарк не только играет во всем этом первенствующую роль, но что и все ораторы без исключения постоянно упоминали о нем как о главе движения, как о предводителе и как о безапелляционном судье в их спорах и разногласиях Очевидно, что этот ловкий господин внушил одураченным им людям, что его сила сопротивления воле принцессы имеет свои пределы и, в сущности, не особенно велика и что во многом он должен подчиняться ей; но, с другой стороны, при каждом новом взрыве народного негодования против нового проявления самовластия он убеждает народ новыми вескими доводами отсрочить еще на некоторое время момент восстания.