Принц Отто

Принц Отто
Роберт Льюис Стивенсон

В историческом романе «Принц Отто» романтика приключений сочетается с точным воссозданием местного колорита и исторической обстановки.

Роберт Луис Стивенсон

Принц Отто

[1 - Стивенсон работал над романом «Принц Отто» с перерывами начиная с 1873 г., – больше и, во всяком случае, дольше, чем над любым другим своим романом. По свидетельству биографов, он много раз откладывал книгу, снова к ней возвращался, переписывал некоторые пассажи по девять-десять раз, писал в Калифорнии, Шотландии, Швейцарии и Англии, но так и не добился успеха. В конце концов роман был опубликован в 1885 г.Действие романа перенесено в вымышленное, опереточно бутафорское государство Грюневальд. По идее автора игрушечное государство должно было стать трагикомическим фоном для личности значительной и незаурядной, составить по отношению к ней контраст одновременно смешной и печальный. Однако и читатели и критики не приняли «Принца Отто» и безоговорочно отнесли его к неудачам автора. Мнение это в значительной степени справедливо: исполнение действительности не возвысилось до уровня честолюбивого авторского замысла представить важнейшие проблемы политической и общественной жизни в отвлечении от принижающих и обесцвечивающих обстоятельств английской действительности второй половины XIX в.]

Посвящение

Нелли вон дер Хрифт

    (мистрис Адульфо Санчец из Монтерея)

Наконец-то, после стольких долгих лет, я имею удовольствие снова представить вам моего «Принца Отто», которого вы, вероятно, помните еще совсем крошечным, не больше тех нескольких листков заметок, которые были написаны для меня вашим милым почерком. Увидев это имя, вы, вероятно, перенесетесь мысленно в старый деревянный дом, снизу доверху обвитый ползучими растениями и вьюнками и представлявшийся неразлучным с тем запущенным густым садом, среди которого он, казалось, вырос, как в лесу вырастает гриб; а между тем в молодости этот дом был смелым мореплавателем, и в свое время он обогнул мыс Горн, конечно, в разобранном виде, во чреве, то есть в трюме, корабля, где он слышал над собой и топот ног, и крики матросов, и призывный свисток боцмана, и иногда даже громовой голос командира. Оно напомнит вам и неописуемых бесчисленных обитателей этого дома, теперь рассеявшихся в разные стороны: двух лошадей, собаку, четырех кошек и котят, из которых один, другой, а быть может и несколько, заглядывают даже теперь вам в глаза, в то время как вы читаете эти строки; и бедную даму, столь несчастливо сочетавшую свою жизнь с автором этих строк; и маленького китайчонка, который теперь, быть может, насаживает червя на свою удочку где-нибудь на берегу реки в стране цветущих садов; а главным образом оно напомнит вам того шотландца, который тогда был при смерти, как все полагали, и для которого вы так много сделали, неустанно поддерживая в нем бодрость духа и стараясь заставить его вести себя как подобает.

Вы, я думаю, должны еще помнить, что он был преисполнен непомерного честолюбия и множества самых смелых планов, которые он собирался осуществить, как только к нему вернется здоровье; вы, вероятно, не забыли, что он собирался заработать целое состояние, что он должен был отправиться в дальнее путешествие, должен был испытать и пережить и заставить других испытать и пережить вместе с ним бесчисленные восторги, и в том числе создать настоящий шедевр из «Принца Отто».

Я не могу согласиться с тем, что мы окончательно разбиты по всем пунктам. Нет! Помните, мы тогда вместе с вами читали историю Брэддока? Припомните то место, где его, умирающего, приносят с поля сражения, на котором он потерпел жестокое поражение, и он дает себе слово впредь поступать умнее и лучше. Это место всегда будет трогать мягкие благородные сердца, и они с умилением будут читать трогательную предсмертную речь злополучного героя, достойную более счастливого полководца. Я напомнил вам об этом, потому что я тоже стараюсь подражать Брэддоку: я все еще надеюсь вернуть себе здоровье, и все еще намереваюсь и мечтаю, не так – так эдак, создать, если не в этой, то в следующей моей книге, настоящий шедевр, поистине образцовое произведение, которым я остался бы вполне доволен, и все еще надеюсь, не теперь, так после, увидеть еще раз ваше дорогое лицо и пожать вашу милую ручку.

А тем временем этот маленький бумажный странник, этот смелый маленький путешественник отправляется вместо меня в дальний путь через безбрежный океан, через долы, через горы и, совершив весь свой длинный путь, дойдет наконец до ваших дверей и принесет вам мой сердечный привет в Монтерей. Примите его, прошу вас, ведь он пришел к вам, этот маленький бумажный вестник, из дома, где, как и у вас, собраны кое-какие забытые обломки нашей милой совместной жизни в Окленде; из дома, где, несмотря на его чужестранное название и на его отдаление, вы горячо любимы.

    Р. Л. С.

Часть первая

Принц Отто

Глава 1

Принц отправляется искать приключения

Вы напрасно стали бы искать на карте Европы исчезнувшее с лица земли маленькое государство Грюневальд, минимальную частичку Германской империи, независимое княжество, игравшее в продолжение нескольких столетий свою маленькую роль в раздорах европейских держав и в конце концов, когда пробил его час, благодаря умствованиям нескольких лысых дипломатов исчезнувшее бесследно, как ночной призрак поутру. Менее счастливое, чем Польша[2 - Менее счастливое чем Польша… – Имеется в виду более чем на 100 лет исчезновение Польши как государства в результате трех разделов Польши в конце XVIII в.], оно не оставило по себе ни славы, ни сожалений, и даже сами границы его стерлись и забылись.

Это была страна холмистая, почти сплошь поросшая густым зеленым лесом. Многие реки брали здесь свое начало. В зеленых долинах Грюневальда они вращали множество мельниц для счастливых жителей этой страны, в которой был всего только один город и множество живописных деревень, селений и деревушек, раскинувшихся повсюду, по долинам и по холмам, сползая по их крутым склонам так, что крыши домов громоздились одна над другой в несколько ярусов. Сообщение между городом Миттвальденом и многочисленными деревушками и селениями поддерживалось с помощью высоких крытых мостов, перекинутых через большие, глубокие и бурливые потоки и реки. Шум водяных мельниц, плеск и рокот стремительно бегущих вод, живительный запах свежих сосновых опилок, тихий шелест и аромат, приносимый на крыльях легкого ветерка, дувшего между рядов бесчисленной армии горных сосен, догорающий костер, разведенный охотниками, глухой стук топоров дровосеков, работающих в лесу, непригодные для езды дороги и свежая форель, только что пойманная в реке на ужин, и этот ужин в пустынной, опрятной, но несколько темной зале деревенской гостиницы, несмолкаемый щебет и пение птиц и тихий вечерний звон колоколов деревенских церквей – вот те воспоминания, какие увозил из Грюневальда путешественник, побывавший в этом лесистом уголке Европы.

И к северу, и к востоку холмы Грюневальда разнообразными мягкими склонами и живописными уступами спускались в большую, беспредельную, казалось, долину соседних государств: Грюневальд граничил со многими мелкими немецкими княжествами и герцогствами, в том числе и с безвременно угаснувшим великим герцогством Геролынтейн. С юга же Грюневальд соприкасался с землями сравнительно сильного и могущественного королевства Приморской Богемии, славившейся своими цветами и горными медведями и населенной народом, отличающимся странной, удивительной простотой и нежностью сердечной. Целый ряд перекрестных браков сблизил и сроднил царствующие роды Грюневальда и Приморской Богемии, и последний принц Грюневальда, историю которого я намереваюсь рассказать в этой книге, происходил от Пердиты, единственной дочери короля Флоризеля I Богемского. Эти частые перекрестные браки, несомненно, смягчили характер, нравы и вкусы грубой мужественной породы первых властителей Грюневальда, и это возбуждало неодобрение всего населения. Горные угольщики, дровосеки, пильщики, обладатели широких топоров и широких ртов, жившие среди темных могучих сосен грюневальдских лесов, гордившиеся своими жилисто-мозолистыми руками, здоровыми кулаками и мощными плечами, а также и своим грубым невежеством, которое они считали древней мудростью, смотрели с нескрываемым презрением на мягкость характера, на деликатную сдержанность и ласковость обхождения представителей их царствующего рода и питали затаенную злобу против своих государей.

В каком именно году христианской эры начинается наш рассказ, я предоставляю догадаться читателю; что же касается времени года, что в данном рассказе является несравненно более важным, чем точность даты, то я скажу, что весна шагнула уже так далеко вперед, что горные жители Грюневальда, слыша с раннего утра и до поздней ночи звуки охотничьих рогов в северо-западной части княжества, говорили: «Верно, сегодня принц Отто и его охота выехали в последний раз в поле до наступления осени».

На северо-западной границе Грюневальда горы и холмы круто обрывались в долину и местами представляли собой совершенно неприступные скалы и утесы. Эта дикая местность являлась резкой противоположностью прекрасной, тщательно обработанной равнине, лежащей у подножия этих гор. В ту пору в этой местности пролегали всего две дороги; одна из них – имперский тракт, полого спускавшийся по самим отлогим склонам, идущий прямо на Бранденау в Герольштейне, другая – пролегавшая по самому гребню гор, извивавшаяся между скал, спускавшаяся местами в глубокие ущелья и овраги, местами вся мокрая от брызг бесчисленных мелких водопадов и то тут, то там пересекающих ее ручьев. Эта дорога вела мимо большой старинной башни или замка, стоящего высоко на горе, на самом краю высокого скалистого утеса, с которого открывался обширный вид на всю пограничную линию грюневальдских владений и на кипящую трудовой жизнью равнину Герольштейна. Фельзенбург, так назывался этот замок или башня, временами служил тюрьмой и местом заточения, а временами – мирным охотничьим замком. Несмотря на то, что он стоял так уединенно среди диких неприступных скал, затерянные в глуши бюргеры Бранденау со своей обсаженной липами террасы, куда они выходили гулять по вечерам, могли с помощью небольшой подзорной трубы сосчитать окна в этом замке.

В той части лесистых холмов Грюневальда, которая врезалась клином между двумя дорогами, весь день не переставая трубили рога, слышался лай собак и звуки голосов, внося шум и оживление в лесные чащи этих зеленых холмов. Но когда солнце начало клониться к горизонту, торжествующие, радостные крики возвестили о том, что охотникам наконец удалось затравить зверя. Спустя немного охотники, стоявшие на номерах первый и второй, отскакав от места сборища, с вершины небольшого пригорка стали внимательно вглядываться в даль во всех направлениях. Чтобы лучше видеть, они прикрывали глаза рукой, защищая их от солнца, которое теперь опустилось уже совсем низко и светило им прямо в лицо. Впрочем, на этот раз величественный закат дневного светила казался более бледным сквозь частую сетку ветвей еще обнаженных, не одевшихся листвой тополей, и сквозь облака дыма, медленно струившегося из печных труб жилых домов, в которых теперь всюду готовили ужин, и сквозь прозрачную дымку вечерних паров, поднимавшихся с полей. И на фоне этой прозрачной дымки и бледного заката крылья ветряной мельницы, стоящей на вершине одного из холмов, двигались бесшумно и лениво, как сквозь сон, точно длинные уши мула или осла. Тут же, подле мельницы, точно шрам по лицу зеленых холмов, тянулась прямая, как струна, широкая проезжая дорога, прямо в направлении низко опустившегося солнца.

Есть в природе еще одна многим людям знакомая песня, которую люди еще до сих пор не переложили на свою музыку, – это песнь, манящая человека странствовать по свету, песнь, так властно звучащая в душе цыган и некогда громко звавшая наших отдаленных предков вечно кочевать и искать новые страны. В этот момент и в это время дня и в это время года весь окрестный пейзаж и все в природе трогательно сливалось в один общий призывный аккорд. Высоко в воздухе плавно неслись на север и на запад стаи перелетных птиц; они пролетали над Грюневальдом целыми роями черных точечек, едва уловимых для глаза там, в вышине, а тут, внизу, туда же, в неизвестную, беспредельную даль бежала и широкая, ровная, бесконечная, как казалось, дорога.

Но двум всадникам, остановившимся на вершине пригорка, эта песня была не слышна; может быть, потому, что оба они были чем-то, видимо, сильно озабочены. Они внимательно вглядывались в каждую ложбинку между холмов, в каждую просеку или прогалину в лесной чаще, и при этом их лица и движения выражали не то гнев, не то досаду и нетерпение.

– Воля твоя, но я нигде его не вижу, Куно! – сказал первый охотник. – Он даже следа не оставил; ну хоть бы волос из хвоста его белой кобылы!.. Как видно, выждал удобную минутку, да и утек!.. А теперь ищи ветра в поле! Его теперь с собаками не сыщешь!..

– Может быть, он домой уехал, – заметил Куно, но в его тоне не было уверенности.

– «Домой»! – воскликнул первый охотник. – Полно! Можешь благодарить Бога, если он через двенадцать суток домой вернется! Нет, брат, раз уж это у него началось, так уж, верно, то же самое будет, что три года назад, перед его женитьбой. Запропадет бог весть куда, с собаками не найдешь, словно цыган какой; позор, да и только! И это прирожденный принц! Прирожденный самодур какой-то, прости господи!.. Глянь, вон оно, наше правительство-то! Мчится на своем белом коне прямо через границу!.. Впрочем, нет, я, кажется, ошибся!.. Да все равно, только я даю тебе слово, что я дал бы больше за английскую гончую или хорошего полукровка мерина, чем за твоего принца Отто!

– Да он вовсе не мой Отто, – пробурчал Куно.

– Если так, то я, право, не знаю, чей он! – возразил насмешливо собеседник.

– Полно, ты положил бы за него руку в огонь, – сказал Куно.

– Я?! – воскликнул первый охотник. – Я желал бы увидеть его на виселице! Я грюневальдский патриот, я числюсь в рядах территориальной армии и имею медаль, и чтобы я встал на защиту Отто! Никогда! Я стою за свободу.

– Да-да… это мы знаем, – сказал Куно. – Но скажи при тебе кто-нибудь другой то, что ты сейчас сказал, ты бы упился его кровью – и ты это отлично знаешь.

– У тебя все только он на уме, – огрызнулся собеседник. – Да вон он скачет! Смотри!

Действительно, на расстоянии мили от холма спускался под гору всадник на белом коне. Он быстро проскакал по открытому месту и минуту спустя скрылся из виду в густой чаще леса по другую сторону оврага.

– Через четверть часа он будет по ту сторону границы, в Герольштейне, – сказал Куно. – Как видно, он неизлечим!

– Но если он загонит эту кобылу, я ему этого никогда не прощу! – сердито заявил первый охотник, подбирая поводья.

В тот момент, когда они оба повернули своих коней и стали спускаться с пригорка с тем, чтобы присоединиться к остальным товарищам-охотникам, солнце окончательно скрылось за горизонтом и леса мгновенно как бы потонули в серой мгле наступающей ночи.

Глава 2

Принц разыгрывает Гаруна аль-Рашида

[3 - Гарун аль-Рашид (763–809) – багдадский халиф с 786 г; типичный восточный деспот: мелочный, завистливый, жестокий. Персонаж «1001 ночи».]

Ночь окутала своей мглой леса и застигла принца, в то время как он пробирался по поросшим травой тропинкам той части леса, что раскинулась в долине. Хотя звезды одна за другой зажигались у него над головой и при их трепетном свете стали ясно видны бесконечные ряды верхушек высоких сосен, ровных и темных, как могильные кипарисы, слабый свет мигающих звезд не мог принести большой пользы запоздалому путнику в густой чаще леса, и принц поскакал вперед наугад. Мрачная красота окружающей его природы, неизвестный исход его пути, открытое звездное небо у него над головой и свежий лесной воздух восхищали и веселили его, как вино; а глухой плеск реки слева от него звучал в его ушах, как тихая мелодия.

Было уже больше восьми часов вечера, когда старания его выбраться на дорогу увенчались наконец успехом, и он выехал из леса на прямую белую большую проезжую дорогу. Дорога впереди спускалась под гору, слегка уклоняясь на восток и как бы светясь между темными чащами кустов и деревьев. Отто придержал коня и стал глядеть на дорогу; она уходила милю за милей все дальше и дальше, все такая же белая, ровная и прямая; ее пересекали или к ней подходили еще другие такие же дороги, и так до самого края Европы, где извиваясь по самому берегу моря, а где пролегая через залитые светом многолюдные города. И бесчисленная армия пеших и конных путников вечно двигается по ним то в том, то в другом направлении, во всех странах, как будто все они движимы одним общим импульсом, и в данный момент все они, все эти путники, точно по общему уговору, спешат или плетутся к дверям гостиниц и ищут приюта для ночлега. Целые вереницы подобных картин зарождались и мгновенно исчезали в его воображении; то был прибой искушения. Кровь приливала к голове, и как будто что-то могучее, манящее подымалось в нем, в его груди или в его душе – он не мог разобраться, – и побуждало его всадить шпоры в бока скакуна и нестись вперед, к неизведанному, вперед без оглядки. Минута, и это настроение прошло; голод и усталость давали о себе знать, и привычка к полумерам во всех наших действиях и поступках, эта половинчатость во всем, если можно так выразиться, которую мы обыкновенно величаем здравым смыслом или рассудительностью, взяли верх, предъявив свои права и в данном случае, и принц не без удовольствия остановил свой взгляд на двух светящихся среди мрака, слева от него, между дорогой и рекой, окнах какого-то жилья.

Принц свернул на проселок и спустя несколько минут уже стучал рукояткой своего хлыста в дверь большого двухэтажного дома фермера; целый хор свирепо залаявших собачьих голосов был ответом на его стук. Затем в приотворившейся двери показался и вышел на крыльцо очень высокий седовласый старик с зажженной свечой, которую он заслонял от ветра рукой. Видно было, что в свое время он обладал недюжинной силой и был весьма красивый и видный из себя человек; но теперь он немного сгорбился и вообще сдал: зубов у него совершенно не было, а голос его, когда он говорил, часто ломался и звучал фальцетом.

– Простите меня, – сказал Отто, – я путешествую, и места эти мне совсем незнакомы; я заблудился, как видно, потому что сбился впотьмах с дороги.

– Вы сейчас у Речной фермы, сударь, может быть, вы слыхали, а ваш слуга покорный, что стоит теперь перед вами, Киллиан Готтесхейм, готов служить вам чем возможно, – степенно проговорил старик своим дрожащим голосом. – Мы здесь находимся в шести милях расстояния как от Миттвальдена в Грюневальде, так и от Бранденау в Герольштейне; дорога в обе стороны превосходная, но на всем этом протяжении вы не встретите ни одной корчмы или пивной лавчонки, и вам придется воспользоваться моим гостеприимством на эту ночь. Не могу вам предложить ничего достойного вас, сударь, но то, чем я богат, я предлагаю вам от души, потому что у нас говорят: «Гость в доме – Бог в доме!» – И при этом он почтительно поклонился своему гостю, предлагая ему войти.

– Аминь, – произнес Отто, отвечая на поклон старика, – сердечно благодарю за радушие.

– Фриц! – крикнул старик, обращаясь к кому-то в горнице. – Отведи лошадь этого господина в конюшню, а вы, сударь, соблаговолите войти.

Отто вошел в большую просторную комнату, занимавшую почти весь нижний этаж дома; вероятно, некогда она была разделена на две комнаты, потому что пол одной ее половины значительно возвышался над полом другой половины, так что ярко пылавший в камине огонь и накрытый белой скатертью стол, на котором был приготовлен ужин, находились как бы на эстраде. Кругом по стенам стояли все темные дубовые с медными скрепами и скобами шкафы и комоды; темные дубовые полки были уставлены старинной глиняной и фаянсовой посудой; под ними красовались развесистые оленьи рога, охотничьи ножи и ружья, картины на сюжеты старых баллад висели тут и там на стенах; высокие часы с розами на циферблате стояли гордо между двух комодов, а в одном из углов заманчиво приютилась на своих дубовых подставках бочка с вином, сияя своими медными обручами. Все в этой большой горнице с низким темным потолком было уютно, красиво, оригинально и до чрезвычайности опрятно.

Рослый здоровый парень поспешил заняться чистокровной кобылой гостя, а Отто, после того как старый Готтесхейм познакомил его со своей дочерью Оттилией, также прошел в конюшню взглянуть на свою лошадь, как и подобает хотя не принцу, но каждому хорошему наезднику. Когда он вернулся обратно, прекрасная дымящаяся яичница и изрядное количество больших ломтей копченой баранины ожидали его; затем последовало вкусное заячье рагу и сыр. Только после того как гость утолил свой голод и все маленькое общество перешло к камину и расположилось у огня в приятной компании, со стаканами доброго виноградного вина, изысканно любезный и благовоспитанный хозяин позволил себе наконец обратиться с вопросами к своему гостю.