Психоаналитические теории развития

Мелани Кляйн

Мелани Кляйн была одной из первых аналитиков, внесших вклад в развитие теории объектных отношений. Ряд своих положений она вывела из наблюдений за собственными детьми и анализа других детей, многие из которых, по ее мнению, являлись психотиками. В своих работах она демонстрировала важность ранних доэдиповых объектных отношений для развития и для возникновения психопатологии, тем самым оспаривая то значение, которое Фрейд придавал эдипову комплексу. Ее теория во многом основывается на двух моделях, разработанных Фрейдом, – модели аффективной травмы и топографической; Кляйн придерживалась теории влечения к смерти, которая была ею расширена, и разработала собственную своеобразную и сложную терминологию. Один из главных ее постулатов заключается в том, что всякий конфликт основывается на прототипичной борьбе между влечениями к жизни и к смерти (1948). Такие конфликты существуют и проявляются с момента рождения. Более того, само рождение переживается как тяжелейшая травма, которая порождает у человека страх преследования в его отношениях с внешним миром. Первым объектом ребенка, который существует в его психике как объект, отделенный от него самого, по мнению Кляйн, является материнская грудь, которая вследствие страха преследования воспринимается как враждебный объект. В своих работах Кляйн подчеркивает первостепенное значение влечений, которые, по существу, приравниваются к объектным отношениям (Greenberg, Mitchell, 1983, p. 146).

Кляйн утверждает, что уже у новорожденного ребенка имеются Эго и бессознательные фантазии, что он способен устанавливать объектные отношения, переживать тревогу и использовать защитные механизмы. Она рассматривает фантазию как психическую репрезентацию инстинкта, а потому любой инстинктивный импульс имеет соответствующую ему фантазию; это означает, что инстинктивные импульсы воспринимаются только через фантазию, а функция фантазии заключается в содействии инстинктивным импульсам.

Поскольку ребенок воспринимает мать с новой позиции или по-новому, Кляйн использует слово «позиция» для описания того, что аналитики, которые не относятся к кляйнианцам, называют стадиями развития (1935). Первая позиция – от рождения до трех месяцев – известна как паранойяльно-шизоидная позиция (1946, 1952а, 1952b). Паранойяльной она называется потому, что ребенок постоянно испытывает страх преследования со стороны внешнего плохого объекта, груди, который он интернализирует, или интроецирует, пытаясь уничтожить. Внешний, а ныне внутренний плохой объект возникает из влечения к смерти. Представление о шизоидности основывается на склонности ребенка к расщеплению всего внешнего и внутреннего на «хорошее» и «плохое». Кляйн ввела термин «проективная идентификация» в связи с обсуждением того, как в это время ребенок обходится со своими враждебными чувствами к себе и к своей матери (1946). В фантазии ненавистные и опасные части себя расщепляются (в дополнение к прежнему расщеплению объектов) и проецируются на мать, чтобы повредить объект, установить над ним контроль и им завладеть; ненависть, ранее направлявшаяся на части себя, теперь направляется на мать. «Это ведет к особого рода идентификации, которая устанавливает прототип агрессивных объектных отношений. Для описания этих процессов я предлагаю ввести термин “проективная идентификация”» (р. 8).

Как пишет Спиллиус, «Кляйн определила этот термин… почти мимоходом, в нескольких абзацах и, согласно Анне Сегал, тотчас пожалела об этом» (1983, р. 321). Он стал повсеместно использоваться в расширенном значении и часто приравнивался к проекции (р. 322; Meissner, 1980; Sandler, 1987).

Помимо влечения к смерти, влечение к жизни, или либидо, также связано с грудью – первым внешним объектом. Эта «хорошая» грудь тоже интернализируется посредством интроекции, что позволяет ее сохранить. Таким образом, борьба между влечением к смерти и влечением к жизни представляется как борьба между идеальной и пожирающей грудью. Та и другая «формируют ядро Супер-Эго в его хорошем и плохом аспектах» (1948, р. 118). Характерный для первых трех месяцев страх связан с тем, что плохой, преследующий объект угрожает вторгнуться в Эго и разрушить идеальную внутреннюю грудь и уничтожить самость. С этим связана и роль зависти, которая также существует у ребенка с рождения. Так как идеальная грудь понимается как источник любви и доброты, Эго стремится ей соответствовать. Если это кажется невозможным, Эго пытается атаковать и уничтожить хорошую грудь, чтобы избавиться от источника зависти. Ребенок старается расщепить болезненный аффект, и если защита оказывается удачной, благодарность, интроецированная в идеальную грудь, обогащает и усиливает Эго (Klein, 1957).

Если развитие протекает благоприятно и, в частности, происходит идентификация с идеальной грудью, ребенок становится более терпимым к влечению к смерти и все реже прибегает к расщеплению и проекции, тем самым снижая остроту шизоидных чувств и содействуя интеграции Эго. Хорошие и плохие аспекты объектов начинают интегрироваться, и ребенок воспринимает мать и как источник, и как реципиента плохих и хороших чувств. Примерно в трехмесячном возрасте ребенок переходит на депрессивную позицию (Klein 1935, 1946, 1952а, 1932b). Теперь его больше всего беспокоит страх, что он разрушил или повредил объект своей любви, и он стремится интроецировать мать орально, то есть интернализировать ее, чтобы таким способом защитить ее от своей деструктивности. Однако оральное всемогущество ведет к страху того, что хороший внешний и внутренний объекты каким-то образом окажутся поглощены и уничтожены, и поэтому даже попытки сохранить объект воспринимаются как деструктивные. В фантазии мертвая, поглощенная, расчлененная на части мать находится внутри ребенка. Данную фазу характеризуют чувства потери и безнадежности, то есть депрессивные чувства. Однако эта депрессия содействует развитию, мобилизуя развитие Супер-Эго и эдипова комплекса. Под влиянием страха преследования и депрессивной тревоги и у мальчиков, и у девочек на пике орально-садистской фазы (в возрасте около восьми или девяти месяцев) происходит поворот от матери и ее груди к пенису отца как новому объекту орального желания (Klein, 1928). Вначале эдиповы желания фокусируются на фантазиях лишения матери пениса, телесного содержимого и детей. В конечном счете по мере консолидации Супер-Эго они попадают под влияние важных репаративных тенденций депрессивной позиции, и, мать, таким образом, восстанавливается в фантазии (Klein, 1940).

В этом кратком изложении невозможно в полной мере оценить идеи Кляйн, но оно демонстрирует некоторые основные разногласия между ее теорией и нашими представлениями. Теория Кляйн является скорее топографической, нежели основанной на более поздней структурной модели Фрейда, поэтому ее понятия не имеют отношения к функционированию Эго, как мы его себе представляем. Например, Эго в понимании Кляйн – это, скорее, самость, не обладающая ни одной из функций саморегуляции, представленных Фрейдом в его структурной модели. Далее фантазия, согласно Кляйн, представляет собой конкретное выражение влечения, а не компромисс между импульсами и защитами, возникающими благодаря функционированию Эго по мере того, как принимается в расчет реальность. Отстаиваемая Кляйн идея, что способность к фантазии доступна ребенку с рождения, не подтверждается данными когнитивной психологии и наук, занимающихся изучением нервной деятельности. Согласно Кляйн, тревога оказывает травматическое воздействие, постоянно угрожая сокрушить Эго; она не выполняет сигнальной функции, как полагал Фрейд в своей структурной теории страха (1926). Хотя Кляйн описала множество защитных механизмов, для сохранения внутренней гармонии, по ее мнению, гораздо важнее преобладание «хорошего» опыта над «плохим», нежели использование эффективных защитных механизмов, как это понимается в структурной теории.

С точки зрения Кляйн, основной конфликт, присущий человеку с рождения, – это конфликт между двумя врожденными влечениями, а не между развивающимися психическими структурами, и Эго не удается его ослабить. Соответственно главным техническим средством терапии является интерпретация бессознательных сексуальных и агрессивных импульсов, направленных на объекты. Более того, поскольку, по ее мнению, речь идет о конфликте между двумя наследственно обусловленными влечениями, последующие события могут повлиять разве что на форму развития; то есть влияние окружения и личный опыт не имеют большого значения для развития. Этот подход к развитию существенно отличается от того, что предлагается нами. Как сказал Сазерленд, «по мнению большинства аналитиков, она преуменьшает роль внешних объектов, сводя ее чуть ли не к роли подкрепления фантазий, [якобы] продуцируемых изнутри активностью влечений. Таким образом, кажется, что порой она создает своего рода биологический солипсизм, а не концептуальную систему развития структур (начиная с самых ранних стадий), основанную на опыте взаимодействия с объектами» (1980, р. 831). И, наконец, хотя теорию Кляйн принято называть теорией объектных отношений, объекты для нее не столь важны, как влечения; в ее теории практически не учитывается влияние реальных качеств объекта, а также роль в развитии ребенка диалога и взаимодействия с объектом.

Эти замечания позволяют понять, почему так мало сходства между теорией Кляйн и современными психоаналитическими подходами, основанными на структурной теории, несмотря на использование одинаковой терминологии. (Изложение и критику теории Кляйн см. в: Waelder, 1936; Glover, 1945; Bibring, 1947; Joffe, 1969; Kernberg, 1969; Yorke, 1971; Segal, 1979; Greenberg, Mitchell, 1983; Hayman, 1989.)

С другой стороны, Шарфман (1988) указывает на то, что благодаря усилиям Кляйн психоаналитики обратили внимание на важность доэдиповой стадии в развитии ребенка и, в частности, на доэдиповы объектные отношения. Понятия репрезентаций объекта, формирующихся в результате проекций и интроекций, вошли в психоаналитический лексикон. Аналитики более традиционного – фрейдистского – направления могут отличаться от Кляйн в своем понимании этих терминов, но именно она первой использовала некоторые основные понятия, известные нам теперь по теории объектных отношений.

Анна Фрейд

Одним из наиболее резких критиков идей Мелани Кляйн и ее подхода к лечению, в особенности детей, была Анна Фрейд. Несколько попыток вступить в дискуссию скорее вызвали у той и другой бурные эмоции, нежели способствовали их сближению.

Представления Анны Фрейд о развитии объектных отношений сформировались на основе ее наблюдений за младенцами и маленькими детьми, надолго разлученными с родителями и помещенными в Хэмпстедский военный детский дом (1942). Она описывала младенца как существо, руководствующееся в первые месяцы жизни ощущениями своих потребностей, а мать – как человека, удовлетворяющего эти потребности. Фрейд отмечала, однако, что малыши, разлученные со своей матерью, уже на этой ранней стадии развития обнаруживают признаки расстройства, которые отчасти можно объяснить нарушением порядка жизни, отчасти – утратой специфической близости с матерью (р. 180).

Во вторые шесть месяцев жизни отношения с матерью выходят за рамки, определяемые физическими потребностями. Впоследствии Анна Фрейд описывала этот период как стадию константности объекта, то есть мать является постоянным либидинозным объектом, а вложение в нее ребенком своего либидо продолжается независимо от степени его удовлетворения (1965).

Анна Фрейд считала, что на втором году жизни взаимная привязанность матери и ребенка приобретает силу и многогранность зрелой человеческой любви, поскольку привязанность достигает своего полного развития, а все инстинктивные желания ребенка сосредоточиваются на матери (1942, р. 181–182). Она отмечала, что в дальнейшем эти «счастливые отношения» ослабевают и сменяются чувством амбивалентности, а затем – соперничества; с появлением этих противоречивых эмоций ребенок «включается в сложные переплетения чувств, которые характеризуют эмоциональную жизнь человека» (р. 182).

На следующей стадии, между тремя и пятью годами, неизбежные эдиповы разочарования и переживание потери любви родителей, все больше стремящихся «цивилизовать» ребенка, делают его гневливым. Сиюминутные вспышки желания смерти родителей вызывают огромное чувство вины и сильнейшее страдание. В Хэмпстедском детском доме Анна Фрейд наблюдала, как это страдание примешивалось к радости ребенка от встречи с родителями, если такая встреча происходила. Более того, Фрейд поняла, что сильные страдания, вызванные разлукой, могли иметь серьезные последствия для дальнейшей адаптации, и указала на возможные последствия разлуки на каждой стадии развития.

Многие наблюдения Анны Фрейд отличались удивительной проницательностью, они во многом совпадают с данными, полученными в современных исследованиях развития. Но, к сожалению, выводы наблюдений затерялись в первом «Годовом отчете Военного детского дома» и большого внимания к себе не привлекли. Кроме того, Анна не занималась их разработкой или подтверждением, а концепция линии развития объектных отношений, которую она сформулировала позднее (1965), не опиралась на ее предыдущие богатые и тонкие наблюдения, не относилась к ним и не подтверждала их правильность.

Джон Боулби

Джон Боулби начал свою работу в Военном детском доме Анны Фрейд, но в то же время находился под влиянием идей Кляйн, а также этологических исследований. Он придавал особое значение привязанности младенца, что оказалось продуктивным для исследования детского развития. (См. критику в: Hanly, 1978; Brody, 1981). Теория Боулби нашла сторонников прежде всего среди детских психологов, изучавших поведение, обусловленное привязанностью (см. Ainsworth, 1962, 1964; Ainsworth et al., 1978); не так давно они использовали его идеи при исследовании способностей младенцев и их интеллектуального развития (см. Papousek, Papousek, 1984). Боулби внес существенный вклад в теорию отношений матери и ребенка (1958, 1960а, 1960b, 1969, 1973, 1980).

Он критиковал психоаналитическую теорию за то, что в ней, как он полагал, делается акцент на базисной потребности младенца в пище, а потребность в привязанности к матери рассматривается лишь как вторичная. Он считал, что главная потребность младенца – это желание быть привязанным к матери. По его мнению, эта склонность обусловлена биологически, представляет собой врожденную инстинктивную систему реакций и является не менее важным фактором поведения младенца, чем удовлетворение орального влечения. Базисное предположение Боулби состоит в том, что ребенок вступает в жизнь, обладая по меньшей мере пятью высокоорганизованными системами реакций: он способен сосать, плакать, улыбаться, цепляться, а также следовать за другим или ориентироваться. Некоторые из этих систем активны с рождения, другие формируются позднее – они активизируют систему материнского поведения, обеспечивающую обратную связь на проявления ребенка. Это инициирует у него определенные формы поведения, ведущие к появлению привязанности. Если инстинктивные реакции младенца активированы, а мать недоступна, возникают страх разлуки, протестное поведение, чувства печали и горя.

Хотя большинство аналитиков соглашалось с выводами Боулби о наличии у младенца склонности к построению отношений привязанности, его сомнения в правильности дуалистической теории влечений, его представления о связи ребенка с матерью и утверждение, что реакции горя и страдания у ребенка сопоставимы с реакциями взрослого, вызвали резкую критику. Шур (Schur, 1960; см. также A. Freud, 1960) утверждал, что первичные биологически обусловленные системы инстинктивных реакций нельзя сравнивать с либидинозным влечением в психоаналитической концепции, поскольку оно относится к психологическим переживаниям и психическим репрезентациям (хотя Фрейд не всегда был последователен в употреблении этого понятия – см. Strachey, S. E., v. 14, p. 111–113). Шпиц (Spitz, 1960) добавляет, что хотя врожденные формы реагирования могут служить катализатором первых психологических процессов и, следовательно, лежать в основе либидинозных влечений и объектных отношений, одних лишь этих биологических и механических форм недостаточно. Врожденные реакции постепенно приобретают психологическое значение в ходе развития, которое включает развитие Эго и научение на основе реакций со стороны окружения. Шпиц также оспаривал представления Боулби о переживании ребенком горя, поскольку переживания потери и горя предполагают наличие определенной степени перцептивной и эмоциональной зрелости, а также дифференциации себя и объекта, необходимой для сохранения объектных отношений.

Полемика продолжается и поныне. Боулби уточнил свои представления в контексте теории информации. Он рассматривает поведение, обусловленное привязанностью, как опосредствованное организованными поведенческими системами, которые активируются определенными сигналами внутреннего или внешнего происхождения. Он утверждает, что его нельзя объяснить накоплением психической энергии, которая в дальнейшем разряжается (1981). Он представляет свою гипотезу как альтернативу концепции либидо и не считает, что ее можно интегрировать в психоаналитическую теорию в ее современном виде. По мнению Боулби, психоанализ застыл на модели разрядки влечений.

Британская школа

В то время как Эго-психологи развивали свои теории, в Великобритании начал разрабатываться альтернативный подход, связанный с новаторскими идеями об объектных отношениях, например, о том, что объектные отношения, а поэтому Эго и отчасти образ себя, существуют с самого рождения. «Британская школа» (нельзя путать с «английской школой» Мелани Кляйн и ее последователей) создала свою собственную традицию и концепцию «самости». Представители этой школы впоследствии составили значительную часть Независимой группы Британского психоаналитического общества, существовавшей наряду с кляйнианцами и группой «Б», состоявшей из аналитиков фрейдистского направления (теперь их называют неофрейдистами). Известными представителями Независимой группы были Балинт, Фэйрберн, Гантрип, Винникотт (Sutherland; 1980; Kohon, 1986).

Наиболее последовательными теоретиками в Британской школе анализа были Фэйрберн (1954, 1963) и Гантрип (1961, 1969, 1975, 1978). Они работали в основном с группой взрослых пациентов, очень сложных для терапии, которых в диагностическом отношении описывали как шизоидные личности. Придавая особое значение ранним объектным отношениям, эти аналитики – в противоположность кляйнианцам и фрейдианцам – пришли к выводу, что влечения в формировании психических структур важной роли не играют. Они считали, что инстинктивная активность – это лишь одно из проявлений активности структур, включая и структуру самости. Балинт (1959, 1968) подчеркивал важность доэдиповых диадических отношений, утверждая, что проявляющиеся впоследствии психопатологические симптомы проистекают из нарушений ранних отношений между матерью и ребенком.

Наверное, больше всех известен в этой группе Винникотт – педиатр, взрослый и детский аналитик, а также плодовитый писатель. Он не занимался построением систематизированной теории, но сделал ряд комментариев, важных в клиническом отношении, которые оказались исключительно полезными для понимания разных аспектов процесса развития в раннем детском возрасте. Например, его хорошо известный афоризм (1952): «Нет такой вещи, как младенец», – означает, что любые теоретические формулировки, касающиеся младенца, должны включать в себя формулировки, касающиеся и его матери, поскольку, по мнению Винникотта, диадические отношения важнее, чем роль каждого из партнеров; этим подчеркивается, что рассуждения о привязанности младенца должны быть дополнены рассуждениями об эмоциональном вкладе «достаточно хорошей» матери в своего ребенка. Концепция Винникотта об «истинной» и «ложной самости» (1960) отразила его убеждение в том, что младенец с самого рождения связан с объектом и что обычная любящая «достаточно хорошая» мать неминуемо будет совершать ошибки в отношениях с ребенком. В результате ребенок начинает уступать ее желаниям, пожертвовав потенциалом своей истинной самости. Винникотт полагал, что оптимальное развитие самооценки связано со способностью матери к аффективному «зеркальному отражению» (1967); если мать депрессивная или по какой-то иной причине неспособна выражать младенцу свою радость и удовольствие, получаемые от него, это может патологическим образом повлиять на его развитие.

Исследуя то, как младенец использует мать для достижения независимого функционирования, Винникотт (1953) ввел понятие переходных феноменов. Например, он видел, что любимое одеяло помогает ребенку успокоиться, поскольку оно ассоциируется с приятным взаимодействием с матерью. Он предположил, что переходный объект – это символ, помогающий установить связь между миром «я» и миром «не-я», когда ребенок осознает разлуку. Эта идея породила массу некритичной литературы (за исключением Brody, 1980), посвященной переходным феноменам, которая не ограничивается младенческим возрастом и касается, в частности, темы творчества (например, Grolnick, Barkin, 1978).

Идеи Винникотта особенно благосклонно были приняты американским психоанализом. Его акцент на движущих факторах взаимодействия матери и ребенка привел к большему осознанию поведения аналитика в аналитической ситуации. Например, Моделл (1969, 1975, 1984) предлагает в ходе психоанализа переместить центр внимания с рассмотрения одного человека на оценку системы отношений между двумя людьми, при этом возрастает роль аналитика в аналитическом процессе. Моделл также использовал идеи Винникотта и других аналитиков Британской школы для объяснения связи между переживаниями в раннем детском возрасте и последующими эмоциональными нарушениями. Кохут (1971, 1977) и его коллеги также широко использовали идеи Винникотта, в частности его концепцию зеркального отражения: они описывают движущие силы взаимодействия матери и ребенка, которые, по их мнению, могут приводить к эмпатическим ошибкам и психопатологическим симптомам у взрослых.

Рене Шпиц

Рене Шпиц был пионером в использовании метода наблюдения за поведением младенцев, который позволил нам лучше понять объектные отношения в раннем детском возрасте, а также влияние взаимодействия с другими людьми на развитие и функционирование психических структур. Вскоре после Второй мировой войны Шпиц, как мы упоминали в предыдущей главе, провел ряд исследований, основанных на наблюдении за поведением младенцев в детских учреждениях и приютах, где дети находились в благоприятных условиях с точки зрения гигиены и питания, но получали недостаточно поощрений или проявлений любви со стороны постоянного воспитателя. Фильмы Шпица (1947), в которых сняты эмоционально обедненные, отстающие в развитии малыши, безучастно смотрящие в камеру, наглядно иллюстрируют, какие разрушительные последствия имеет для детей потеря матери. Помимо документального подтверждения нарушенных объектных отношений, Шпиц продемонстрировал дефекты развития в сфере влечений, Эго, когнитивных и двигательных функций и показал, что в крайних случаях утрата матери приводит к смерти ребенка (1946а, 1946b, 1962; Spitz, Wolf, 1949).

Шпиц развивал свои представления с помощью лабораторных экспериментов (1952, 1957, 1963, 1965; Spitz, Cobliner, 1965), в которых особое внимание уделялось роли аффектов и диалога. Он ввел понятие взаимности матери и младенца (1962) в контекст широко известной работы Харлоу с детенышами обезьян, которых вскармливали с помощью суррогатных матерей – проволочных каркасов с бутылочками внутри, при этом некоторые из них были покрыты махровой тканью (1960а, 1960b). Шпиц пришел к выводу, что аффективная взаимность между матерью и младенцем стимулирует ребенка и позволяет ему исследовать окружающий мир, способствуя развитию двигательной активности, когнитивных процессов и мышления, интеграции и формированию навыков. Он считал, что взаимность матери и младенца – это сложный и многозначный невербальный процесс, оказывающий влияние как на младенца, так и на мать, и включающий в себя двухсторонний аффективный диалог, который представляет собой нечто большее, чем просто взаимная привязанность матери и ребенка.

Шпиц также уделил особое внимание ранним стадиям развития объектных отношений и компонентам, необходимым для установления либидинозного объекта, появляющегося тогда, когда младенец ясно дает понять, что всем остальным объектам он предпочитает мать. Шпиц выдвинул положение о наличии трех стадий формирования либидинозного объекта: (1) дообъектной, или безобъектной стадии, которая предшествует психологическим отношениям; (2) стадии предтечи объекта, которая начинается с социальной улыбки в два или три месяца и указывает на начало психологических отношений; (3) стадии собственно либидинозного объекта. Особенно Шпица интересовало то, как эти последовательные стадии влияют на здоровое развитие Эго.

Работа эго-психологов

С появлением структурной теории Фрейда возрос интерес к роли объекта в формировании психической структуры и, как следствие, к непосредственному изучению младенцев и маленьких детей. В историческом аспекте важно отметить, что три-четыре десятилетия исследователи могли опираться лишь на отчеты о работе Хэмпстедского детского дома и на результаты проводившихся в то время исследований Шпица, а также на реконструкции, создаваемые в ходе аналитической работы с детьми и взрослыми, – никаких других данных, связанных с систематическими наблюдениями за детьми с психоаналитических позиций, тогда еще не было. Тем не менее такие концепции, как «среднеожидаемая среда» Гартманна (1939) и «достаточно хорошая мать» Винникотта (1949, 1960), отражали интерес к развитию в раннем детском возрасте и признание важности матери для оптимального развития ребенка.

Гартманна особенно интересовало развитие Эго (1939, 1953, 1956). Он не был согласен с утверждением Фрейда (1923а), что Эго – это часть Ид, изменившаяся под влиянием внешнего мира, и что главную роль в развитии Эго играет конфликт с матерью. Он считал, что определенные функции Эго доступны с рождения, имеют «первичную автономию», не возникают в результате конфликта, а являются частью «бесконфликтной сферы». Он также полагал, что все психические структуры вначале не дифференцированы, отмечая, что Эго в том смысле, в каком оно проявляется позднее, наблюдать нельзя и что структура Ид также неизвестна. Поэтому невозможно отделить функции, которые впоследствии будут служить Эго, от тех, что следует отнести к Ид.

В соответствии с метапсихологическими веяниями того времени Гартманн занимался также прояснением понятия Эго (1950, 1952). Термин Фрейда «das Ich» (который Стрейчи перевел как «Эго») в немецком языке имеет два значения: основанное на опыте чувство себя (то есть ощущение себя отдельной, непрерывно существующей личностью) и – после введения структурной модели – значение гипотетической структуры психики. Гартманн провел понятийное разграничение между Эго как подструктурой личности, или системой, характеризующейся своими определенными функциями (1950, р. 114), самостью как «собственно личностью» – то есть личностью в целом (р. 127) – и представлением о себе как частью системы Эго, в которой она выступает противоположностью представления об объекте (там же). Его попытки прояснить термин «Эго» привели к пересмотру концепции нарциссизма. Вместо либидинозного катексиса Эго (понимавшегося как самость в то время, когда Фрейд ввел это понятие, но которое легко можно спутать с Эго в структурной теории) Гартманн в соответствии со структурной теорией предложил рассматривать нарциссизм как либидинозный катексис самости, или, точнее, представление человека о себе.

Согласно Бреннеру, Гартманн провел это разграничение на собрании членов Нью-Йоркского психоаналитического общества, так сказать, мимоходом, и хотя разграничение Эго и самости не было главной темой его доклада, последующая дискуссия, несомненно, оказала огромное влияние на аналитиков. Бреннер вспоминает, что «на Эдит Якобсон, присутствовавшую в аудитории, выступление Гартманна произвело большое впечатление, и между ними завязалась живая дискуссия… идея использовать термин “самость”, несомненно, ее привлекла… с тех пор “самость” стала привычным психоаналитическим термином» (1987, р. 551).

Якобсон с энтузиазмом восприняла предложенное Гартманном разграничение между Эго как психической структурой, самостью как личностью в целом и представлениями человека о себе и объекте. Она сочла эти понятия особенно полезными для понимания процессов интернализации в период раннего психического развития и формирования определенных видов патологии, имеющих источники в раннем детстве. Она разработала концепцию развития, основанного на опыте чувства себя, предположив, что представления маленького ребенка о себе и объектах группируются вокруг приятных и неприятных переживаний, и поэтому представления о «плохом» и «хорошем» себе и «плохом» и «хорошем» объекте возникают еще до интегрированных репрезентаций. К сожалению, Якобсон была неточна в терминологии, используя понятия «чувство себя», «чувство идентичности», «самосознание» и «самоощущение» как взаимозаменяемые (1964, р. 24–32), поскольку в то время еще не придавалось большого значения более тонким разграничениям.

С введением понятия чувства себя на передний план выступила проблема формирования у ребенка чувства идентичности и его нарушений. Эриксон (Erikson, 1946, 1956) предположил, что формирование идентичности – это процесс, продолжающийся в течение всей жизни и являющийся частью психосоциального – а не только психосексуального – развития, тесно связанного с культурной средой и конечной ролью индивида в обществе. Согласно Эриксону, чувство идентичности включает в себя сознание как «непрерывности синтезирующих механизмов Эго» (1956, р. 23), так и элементов, общих для определенной культурной группы.

Гринэйкр предложила более точную формулировку, подчеркнув, что чувство идентичности появляется в отношениях с другими людьми и в сравнении с ними (1953а, 1958). По ее определению, самосознание связано с формированием отдельных психических репрезентаций себя и объектов и появляется одновременно со способностью сравнивать эти репрезентации. Самосознание сопровождается появлением «стабильного ядра» идентичности. Гринэйкр отличала самосознание от способности простого сравнения перцептивных образов, которая имеется уже в раннем детстве в рамках когнитивного функционирования. Она отмечала, что, несмотря на наличие «стабильного ядра» идентичности, чувство идентичности всегда тонко реагирует на изменения отношения индивида к своему окружению.

Концепции репрезентаций себя и объекта в применении к теории идентичности и нарциссизма позволили другим исследователям прояснить аффективные аспекты самости, регуляции самооценки, роли Супер-Эго и их связь с нарциссическими нарушениями (см., например, Reich, 1953, 1960). По мнению Сандлера (1960b), на раннем этапе формирования представлений о себе и объекте происходит активное восприятие объекта; это восприятие служит защитой от натиска неорганизованных стимулов и поэтому сопровождается четко выраженным ощущением безопасности, которое Эго пытается сохранить. Сформировавшись, представления о себе и объекте образуют то, что Сандлер и Розенблатт (1962) называют «репрезентативным миром», который Ротштейн (1981, 1988) предлагает рассматривать как подструктуру Эго, играющую активную роль в психической жизни.

Гартманн, Якобсон и Сандлер рассматривали развитие и сохранение представлений о себе и объекте в качестве базисных функций Эго и Супер-Эго. Вместе с тем дальнейшая разработка этого понятия со временем легла в основу различных теорий, в которых главное внимание уделяется отношениям человека к себе и объектам, то есть теорий, которые отделились от структурных концепций (см. обзор и обсуждение в: J. G. Jacobson, 1983a, 1983b).

В результате возникли и по сей день сохраняются терминологическая путаница и расхождение во взглядах на формирование структуры психики. Разграничение понятий Эго и самости, а также представление о бесконфликтной сфере Эго побудили некоторых теоретиков ограничить свои исследования формирования психической структуры эдиповым комплексом и детским неврозом. Например, Кохут (1977) и его последователи (см. Tolpin, 1978; Stechler, Kaplan, 1980) утверждают, что рассмотрение конфликта и структур в рамках трехсторонней модели больше отвечает позднему периоду раннего детства, то есть тому периоду, когда конфликты эдипова комплекса разрешены (дело обстоит так, будто Супер-Эго возникает только в это время, и поэтому только тогда об Ид, Эго и Супер-Эго можно говорить как об интернализированных структурах). Этот подход распространился на теорию возникновения патологических синдромов, в которой утверждается, что детский невроз, по-видимому, особого значения не имеет, в результате чего возникло общее представление, что психопатология, отражающая в первую очередь доэдиповы элементы, лучше всего объясняется в рамках теории объектных отношений. В результате появилось искусственное противопоставление психопатологии, возникающей вследствие дефицита, и психопатологии, возникающей вследствие конфликта. Из-за этого в теориях, основанных на концепции объектных отношений или на психологии самости, делаются подчас необоснованные выводы об этиологической роли неблагоприятного внешнего окружения и игнорируется значение конфликтов и неврозов, а также пригодность структурной модели для объяснения невротических симптомов более поздней этиологии.

Эти теории, по всей видимости, основываются на двух неправильных представлениях: первое – что предложенное Гартманном разграничение самости как личности в целом и Эго как структуры означает их взаимоисключение, и второе – что Фрейд в структурной модели отказался от эмпирического значения термина «das Ich». Таким образом, в английском переводе и в предложенных Гартманном и Якобсон разграничениях богатство и яркость первоначального понятия Фрейда были утрачены. Эти разграничения и классификации, вначале внесшие ясность, впоследствии привели к значительной теоретической путанице и неопределенности. Например, многие аналитики теперь ограничивают термин «Эго» абстрактным значением системы, рассматривают его как реликт устаревшей механистической структурной метапсихологии и обращаются в основном к эмпирической части понятия, рассматривая трансформации представлений о себе и объекте.

Но едва ли возможно всерьез говорить о психоаналитической психологии, не обратившись к внеэмпирическому, понятийному, внутреннему пространству психических структур. Следовательно, исходно эмпирическое понятие «самость» стало описываться как структура, которой присущи различные функции отвергнутого понятия «Эго». В результате, как отмечает Спрюэлл (1981), понятие «самость» приобрело множество неопределенных значений, которые относились к сфере «das Ich». Это относится к понятию Кохута «вышестоящая самость», к идее Штерна (1985) о том, что чувство себя выступает организатором развития, а также к указаниям Сандлера (1962, 1964, 1983) и Эмде (1983, 1988а) на присущие самости процессы организации и саморегуляции. Более того, их описания удивительно похожи на формулировки Фрейда (1923а, 1926), а также на рассуждения Гартманна об организующей, регулирующей функции Эго (1950). Рассуждая о роли Гартманна в прояснении психоаналитических понятий, Бреннер отмечал, что нынешним брожением умов в американском психоанализе «мы обязаны прежде всего Хайнцу Гартманну» (1987, р. 551).

Следствием разделения структурных концепций и теорий объектных отношений стало появление двух видов теории мотивации. В одном случае мотивация рассматривается в связи с поиском удовлетворения влечений, а роль объекта расценивается как вторичная по отношению к инстинктивному удовольствию. Во втором случае первичным считается желание повторять приятные переживания при взаимодействии с другими людьми в раннем возрасте. При этом врожденная склонность к привязанности (Bowlby, 1958, 1969) либо желание сохранить ощущение безопасности (Sandler, 1960b, 1985) по мотивационной значимости приравниваются к удовлетворению влечений.

К сожалению, два вида теорий, обособившись друг от друга, оказались поляризованными. В одних преуменьшается важность или даже отрицается существование иных мотивов, кроме удовлетворения влечений, тогда как в других делается акцент на объектных отношениях и функциях Эго и при этом недооцениваются потребности, обусловленные влечениями.

Гартманн занимался изучением процесса развития, а также того, как отношения с другими людьми ведут к формированию стабильных, независимо функционирующих психических структур. Он критиковал упрощенные представления о «плохой» или «хорошей» матери, в которых учитывается только один аспект процесса развития. Он отмечал, что порой последующее развитие Эго компенсирует «плохие» ранние объектные отношения, и наоборот, так называемые хорошие объектные отношения могут стать препятствием для развития, если ребенок не использует их для усиления своего Эго, а остается зависимым от объекта (1952, р. 163). Гартманн считал, что конечный результат развития зависит от устойчивости детской психики и опыта, приобретенного на поздних стадиях развития, и утверждал, что развитие Эго по-разному соотносится с развитием объектных отношений, например, с тем, в какой мере достигнута константность объекта. Он писал: «От объекта, который существует лишь до тех пор, пока он удовлетворяет потребности, до той формы удовлетворительных объектных отношений, которая включает в себя константность объекта, лежит долгий путь» (р. 63). Он считал важной разработанную Пиаже (1937) концепцию «объективации» объекта (достижения в возрасте восемнадцати – двадцати месяцев интегрированной когнитивной психической репрезентации [см. Fraiberg, 1969]), но полагал, что психоаналитическое понятие константности объекта содержит нечто большее.

Вслед за Гартманном другие авторы использовали различные понятия константности объекта, но отсутствие согласованности между ними приводит к значительной путанице. Одни теоретики делают акцент на привязанности ребенка к матери, которая сохраняется даже в угрожающих жизни патологических ситуациях, таких, как жестокое обращение с ребенком (Solnit, Neubauer, 1986), но эта привязанность не способствует независимому психологическому функционированию. Другие теоретики придают большее значение интрапсихической репрезентации матери. Эти различия становятся важными, когда мы пытаемся помочь детям, которыми пренебрегали или которые подвергались жестокому обращению, или понять взрослых, сохранивших тяжелые воспоминания о своем детстве, психическое функционирование которых тем не менее внешне остается нормальным. Для иллюстрации спектра различных значений, вкладываемых в сходные термины, рассмотрим формулировки Шпица, Анны Фрейд и Малер.