Убийство журналиста

– Игорь, это совсем не то, о чем ты подумал, – ничего, кроме избитой фразы, где-то услышанной в кино, в голову женщине так и не пришло. – Александр Николаевич заехал обсудить кое-какие вопросы по поводу…

– В нашей постели, – обманутый муж в два шага достиг спальни.

Смятое постельное белье и приплюснутые подушки сами говорили за то, чем тут занимались. В его отсутствие. Пока он все бегает по полям, отыскивая ржавые осколки, выслушивая бредни выживших из ума дедов и старушек, оставшихся в живых свидетелей давно прошедшей войны.

– Дрянь! – рука оскорбленного занеслась для звонкой пощечины.

Сзади обиженно хлопнула входная дверь. Как истинный джентльмен, гость ушел по-английски, не попрощавшись, оставив их вдвоем выяснять вмиг осложнившиеся отношения. Не царское дело в навозе ковыряться.

– Дрянь! – карающая десница опустилась, и звук хлесткой оплеухи, дребезжа, поплыл по всей квартире.

– Я… дрянь? – испытав на себе праведный гнев мужа, женщина отшатнулась, уперлась в стенку, в ее глазах зажегся яростный огонь. – А ты, ты не дрянь? Ты… ты об этом ничего не знал и даже не догадывался?

– Не знал, – в голосе Игоря не осталось прежней уверенности.

– Он не знал! Думаешь, тебя, заштатного учителя, за красивые глазки пригласили в престижный институт? Дали жилье, а люди годами ждут его? Ты об этом не задумывался? Ты… ты смог бы сам защитить свою работу? Твою никчемную писанину о том, чего никогда не было. Тебе дали заказ в угоду времени, и ты его выполнил. Ты прекрасно обо всем знал и молчал. Тебе, мой дорогой Игорек, было удобно. А потому-то ты и закрывал на все глаза, охотно и старательно надевал на нос розовые очки.

– Я ничего не знал… – тупо твердил мужчина, выставляя перед собой несуществующий щит обиженной невинности.

– Ты делал вид, что ничего не знал. А теперь знаешь. Но учти, если ты еще раз мне скажешь, то… – пылающий женский взгляд, полный ненависти и презрения, в один миг разбил в дребезги все его бастионы.

Муж поднял на нее глаза, полные невысказанной муки, позора и собственного бессилия. Несколькими фразами его низвергли с высоты положения, на котором он удобно устроился в собственном мнении, в глубине души приписывая все свои успехи своим способностям. На что-то он и прикрывал глаза, почитая это за ничего не значащий флирт.

– Здесь ты жить не останешься. Квартира моя. Я ее получила. Теперь ты знаешь. В институте тебя терпят исключительно благодаря поддержке со стороны Шестакова. Выбирай. Или развод, или мы с тобой отныне делаем вид, что ничего между нами не произошло. Но ты, мой дружок, предоставляешь мне полную свободу и ни во что не вмешиваешься…

Вокруг рушился мир, еще несколько минут назад казавшийся таким весь удобно обустроенным и незыблемым. Часто-часто моргая, мужчина протянул вперед руки в надежде решить все миром, невнятно мямлил.

– А теперь ты убирайся! – брезгливо поджимая свои наполненные презрением губы, женщина вытянула решительную руку в сторону двери.

– Куда? – затряслись губы, потерянный взгляд метнулся по коридору.

– Куда хочешь, – Надя безразлично пожала гордо распрямленными плечами. – Ты еще два дня должен находиться в своей командировке. И порядочные и хорошо воспитанные люди сами заранее предупреждают об изменившихся обстоятельствах, чтобы не попасть в нежелательное и крайне неловкое положение. Через два дня придешь и дашь мне ответ. Ключи свои пока положи на стол. Может, они тебе больше не пригодятся.

Униженный и раздавленный, Игорь тихо канючил, унижался…

– Что тебе еще? – тонкие женские губы нервно искривились. – Ты что-то не понял? Повторить?

– Я… я, Наденька, согласен на все, на все, – сломленный муж упал перед женщиной на колени. – Только не прогоняй меня…

С той самой поры ложь и лицемерие поселились в их доме. На словах родители говорили одно, а сами делали совсем другое. Мальчик, как губкой, впитывал в себя всю окружавшую его атмосферу ханжества и притворства. Отец на лекциях проповедовал перед своими студентами одно, а дома сам же над всем этим едко посмеивался. На зачетах и экзаменах он строго карал за незнание истории КПСС, а сидя за своим рабочим столом, цинично хаял всю окружающую их действительность.

Быстро осмыслил Виталик, что люди делятся на разные категории. Понял, что с такими, как их домашняя прислуга, как Клава, можно особо не церемониться. Это люди второго сорта. И поступать с ними можно в соответствии с этим. С ними можно особо не считаться, на них можно кричать, срывать на них все накопившееся раздражение, вымещать свою злобу. И ничего за это не будет. Эти люди все стерпят. Смиренно утрутся они и пойдут дальше, молчаливо склонив свои покорные головы.

Однажды мать популярно объяснила ему, что, да, есть девочки, с которыми можно гулять, позволить себе с ними многое, но на которых никогда и ни при каких обстоятельствах не женятся.

Для этой цели существует девушки из их высшего общества. С ними себя следует вести в соответствии с их положением. Не грубить им, не хамить. Но если они сами этого хотят, то, извольте, почему бы и нет.

А мальчик-то подрастал, и мать на его шестнадцатилетие привела в дом женщину, преподавшую Виталику необходимые уроки, практически восполнив пробелы в его половом воспитании. Для полного закрепления пройденного материала она приходила к ним еще несколько раз…

К этому времени он покуривал, попивал винцо на деньги, которые дворовая ватажка себе добывала, выходя на промысел и ловко шаря по карманам в переполненных вагонах трамвая в часы пик.

Не прошли даром уроки, преподанные Виталику старшим дружком. Тот, правда, пошел уже на вторую свою отсидку. Костик попался на том, что подрезал сумочку у одной стильно одетой дамочки. Фря оказалась подружкой крутого начальника. И местная братва сдала своего человечка в обмен на то, чтобы от нее отстали и не мешали ее промыслу.

Виталик приглядывался и плотоядно облизывался на дочку прислуги Клавки, которую знал с самого детства. И росли они, когда были еще маленькие, как братик и сестренка. Мать девочки всегда брала дочку с собой, и та могла целыми днями находиться в квартире Иванчуков.

Простодушная Клавка, не задумываясь, загоняла детишек в ванную, когда те чумазые, грязные и перемазанные возвращались с улицы.

Бывало, что и спали детки в одной узкой кроватке. Когда родители мальчика разъезжались по своим командировкам, Клавка у них ночевала. Дети баловались, шумно шалили, играли «в доктора и больного». Всем известные шалости. Вместе росли и нисколько друг друга не стеснялись.

Частенько Виталик сам ходил в гости к подросшей Леночке, когда та, начала отчего-то избегать его родителей и перестала у них появляться.

Понимала, что не ровня она им всем, Иванчукам. А вот мальчика она никогда и нисколько не стеснялась. И с ним одним соглашалась ходить купаться на море, ночью, совсем голышом. Страшно и дико романтично. Девочка всерьез считала его своим парнем. Наивно полагала она, что когда вырастет, то обязательно выйдет за него замуж. Поэтому Лена могла позволить ему делать с собой все, что только он ни пожелает.

Виталик чувствовал это и понимал, когда взасос целовал ее, когда его рука крепко сжимала юную и нежную грудь, когда целовал напрягшиеся соски. Рука его бродила по девичьему телу, не зная никакого стеснения. А Леночка прикрывала глаза, покусывала губы и тяжело дышала.

Она ждала. Но что-то парня все сдерживало и не давало сделать ему один последний оставшийся шаг. Познавший к тому времени женщину и даже не одну, он никак не мог переступить черту. В нем еще боролись остатки того хорошего, что вместе с генами от рождения было заложено в нем, но со временем методично вымывалось под прямым воздействием получаемого им от матери и от бабки, во дворе и в школе воспитания.

Он помнил слова матери о том, что такие, как Леночка, в невестки ей не годятся. И никогда мать не примирится с тем, что он когда-нибудь женится на нищей девочке. Может, именно это и останавливало его от самого последнего шага. Может, он тогда еще не хотел, одним махом сорвав этот чудный цветок, поломать ей всю дальнейшую судьбу.

А она этого не понимала и сама торопила, летела навстречу своей судьбе. Лена все больше и больше недоумевала. Ну, почему ее Виталик все не хочет воспользоваться щедрым даром, который она совершенно бескорыстно готова ему преподнести, хоть прямо сейчас и здесь…

Но время неумолимо шло, приближало к неминуемой развязке, и с каждым разом остановиться было все труднее и трудней. И вот случилось то, что обязательно должно было случиться. Родители с утра уехали на дачу, и Виталик в тот день бездумно затащил смущенную девушку, несмотря на все ее кажущиеся слабые протесты, к себе домой.

Как обычно скинули одежды и устроились в его узкой кровати. Две юные упругие груди нависли перед его лицом, дразня и возбуждая его. Они оба тяжело дышали, и тогда Леночка, решившись, потянула парня на себя. Сами собой согнулись в коленях и раздвинулись ее ноги. Зов дикой природы двигал ею, отбросил в сторону все сдерживающие условности.

Самка сама осознанно поманила самца, почувствовав, что полностью созрела для этого шага. Сама обхватила и направила парня, раздвигая узкие хрящики. Мгновенная острая боль пронзила все тело и тут же пропала, ушла в сторону. Осталась одна сладкая мука.

Сладкая и тягостная мука, выворачивающая все внутренности и жилы. Она столько ждала этого момента и была готова. И тело ее было готово. Вспышка и взрыв не испытанных дотоле эмоций…

Они убегали с уроков. Чувственное наслаждение захватило их обоих, и они стремились снова и снова испытать это упоительное чувство.

Но пришло неотвратимое, и случилось неизбежное. Как-то Леночку затошнило, потом снова. День за днем. Труднее всего было скрыть свое болезнетворное состояние от матери. А Виталику она вообще ничего не говорила и не показывала, что с ней творится что-то неладное…

Спустя годы, Лена поняла, что сама загнала себя в жизненный тупик. Тем, что вовремя не открылась своей матери. Тем, что твердо не настояла на немедленной свадьбе. Впрочем, о свадьбе в те дни речи и не шло.

А Клава опомнилась, до нее дошло тогда, когда увидела, как дочка стоит перед зеркалом и разглядывает свой выпирающий живот.

– Кто, кто отец? – только и хватило у нее сил на то, чтобы спросить.

Считая, что ей нечего скрывать, девушка простодушно открылась.

– Вот дура! У-у-у! – мать села камнем на пол, покачивая головой, противно завыла, уткнулась лицом в свои ладони. – Что же ты наделала!

Любовно оглаживая животик, Лена поспешила успокоить ее:

– Мама, мы поженимся. Вот… школу окончу…

– Поженитесь? Он тебе обещал? – бесцельно бегающие сумрачные материнские глаза замерли, ожидая неминуемого приговора судьбы.