Офицеры. Книга первая. Излом

– Не только я…

Робинзон с умилением смотрел на свою прелестную Пятницу. Да, если бы у персонажа Даниэля Дефо была бы такая же прекрасная соседка, он, наверняка бы, смог прожить на своем острове и побольше, чем каких-то двадцать семь несчастных лет.

Время, отпущенное им, пролетело, как одно мгновение. Казалось, что вот только-только отъехала машина, а пора уже было собираться в обратный путь.

Отдохнувшие, загорелые, довольные и счастливые, встречали они в среду вернувшегося за ними Марата. У них впереди еще столько дней вместе, курсантский отпуск в самом разгаре…

Подходил к своему логическому концу и, как казалось в самом начале, такой длинный курсантский отпуск. Теперь Дина с грустью считала оставшиеся дни. Пошла последняя неделя, и вот наступил четверг.

Небольшой самолет со ставшим самым дорогим для нее человеком на борту, не торопясь, вырулил на взлетную полосу и после короткой пробежки взлетел, а у Дины е было сил, чтобы тронуться с места.

Внутри все как-то опустело. Пока ехала и тряслась в автобусе, пыталась собраться с мыслями и привести в порядок пришедшие в полное смятение чувства.

Все, все в один голос говорило о том, что к ней пришла любовь. И не просто любовь, а настоящая, всепоглощающая, пугающая своей глубинной силой. И как ей теперь относиться к этому? Как?

Вот этот вопрос и хотела она решить для себя раз и навсегда. Отдаться всецело этому чувству или же… Довериться ему и больше ни о чем не думать или же…

7

А в городе на Волге собирались те, кто решил продолжить свое обучение в том же училище, куда направлялся и Рэм. Дальше летели уже вчетвером. Стало немного веселее. Кто-то из них когда-то уже бывал в славном городе-герое. Южный аэропорт со всеми присущими ему атрибутами, включая и веселых таксистов, предлагающих, на их взгляд, за совсем символическую плату отвезти в любой конец города, а если надо, то и в любую точку области. И стоит-то такое удовольствие всего-то пустячок, от которого у непривычных к такого рода сервису приезжих поначалу глаза на лоб повылезали, пока они не привыкли к этому.

Но ведомые своим опытным проводником друзья просто, не мудрствуя лукаво и не ища приключений, сели на желтый обыкновенный рейсовый автобус. Бесплатно, за каких-то двадцать минут, доехали до железнодорожного вокзала. Там таких, как они, уже ждали желающие сдать свои лишние и нелишние метры жилой площади приезжим и просто отдыхающим. У ребят в запасе еще было пару свободных дней, и им тоже не мешало бы на это время найти для себя какое-нибудь пристанище.

Прошло всего несколько дней, и Дина читала долгожданное послание:

«Дорогая Динушка!… Такое ощущение, что мы с ребятами вдруг попали в совсем другую страну. В магазинах невообразимое обилие продуктов. Если дома, кроме рыбных консервов и трехлитровых банок с прокисшими соками, на полках больше ничего и нет, то у них тут и колбаса, и мясо лежат совершенно свободно. Фрукты, овощи. Шоколадные конфеты на любой выбор. Короче, чего только нет. И люди здесь все другие: спокойные и общительные. Это, наверное, оттого что местные жители в отличие от наших земляков не замучены ежедневными стояниями в бесконечных очередях…

Красавец-город на самом берегу Черного моря. У меня за эти дни сложились внутри только самые приятные впечатления….

Этот город – самая настоящая жемчужина. Море зелени, море цветов, море самых красивых девушек. Только нет, нет среди них той единственной, которая нужна мне больше всех. Только закрою глаза – снова вижу одну лишь тебя, твои бездонные глаза, смотрящие на меня с теплотой и лаской. Твои, губы нежно шепчут дорогие для меня слова любви ко мне. Изгиб твоей шеи, словно созданной для моих поцелуев. Два трепетных птенчика твоей прекрасной груди замерли в ожидании моих прикосновений…»

Вчитываясь, Дина почувствовала, что начинает краснеть. «Вот негодник, – проскользнула мысль, – научила тебя чувственности на свою голову». Дочитав до конца, вздохнула. На душе было и радостно, и одновременно тревожно.

Неспокойно и тревожно чувствовал себя и Рэм. Тоскливо было у него на душе. Тягостно. Совсем не радовала парня атмосфера, что сложилась в первые дни пребывания в артиллерийском училище вокруг него и других таких же, как и он.

Представляя себе будущую жизнь в курсантском училище, он подспудно понимал, что попадет в совершенно иные условия, нежели те, что сложились в суворовском училище, что будет, верно, нелегко, особенно на первых порах. И готовился к этому. Но действительность превзошла все его ожидания.

Чьими-то стараниями обстановка внутри нового набора была накалена до предела. И тому были причины. Слишком разношерстная по любым меркам подобралась у них публика. От семнадцатилетних юнцов до парней, уже успевших отслужить срочную службу в армии. А два-три года в таком возрасте разница довольно приличная.

В предельно жесткой конфронтации сошлись интересы и претензии на возможное доминирование над всеми другими некоторых групп. И из этого клубка неразрешимых, на первый взгляд, противоречий впоследствии и были сформированы новые курсантские подразделения.

Самой большой по численности была аморфная масса бывших абитуриентов, поступавших с «гражданки», крайне бестолковых и неопытных. Но это еще не говорило о том, что они были лишены амбиций…

Сплоченно держались выпускники суворовских училищ с уже сформировавшимися понятиями о чести и товариществе. Но их было, по сравнению с бывшими школьниками не так много…

И, наконец, третья – бывшие солдаты или, как их еще называли, «сапоги», отслужившие в армии по году и более, многие с сержантскими нашивками, сразу ставившими их обладателей на одну голову выше остальных, уже с иными понятиями, сильно испорченными армейской «дедовщиной».

Вот эта группа и рвалась к власти над сослуживцами. Насмотревшиеся в войсковых частях на прелести безбедной жизни «дедов» и сержантского состава, многие из них понимали, какие привилегии это может им принести.

Будучи старше всех остальных, они и внешне выглядели более опытными и умудренными жизненным опытом, выгодно выделялись на общем фоне. Именно на них делали ставку командиры учебных батарей и взводов, подбирая кандидатуры на исполнение обязанностей младших командиров.

Поэтому поначалу все должности старшин батарей и заместителей командиров взводов заняли исключительно бывшие солдаты. Естественно, что к ним-то в подчинение и попали все остальные, включая и командиров отделений, подобранных преимущественно из числа «кадетов». Столкновения между представителями столь разных категорий людей были неизбежны.

Неизвестно, чем руководствовался командир первого взвода, делая свой выбор, но он почему-то сразу поставил Рэма на должность командира третьего отделения. Вышел перед взводом, зачитал фамилии всех младших командиров.

Так уже было, первый взвод и тоже третье отделение. Может быть, это хороший знак? Рэм занял соответствующее его положению место в походном строю взвода во главе своего отделения. Снисходительно наблюдая за продолжающейся суматохой, он старался настроить себя на новый уклад жизни, не обещавшей быть легкой и веселой, похожей на последние полгода учебы в уже казавшемся таким далеким суворовском училище. Да, это уже не игрушки в войнушку…

Реальная действительность не заставила себя долго ждать и упрашивать, чтобы убедить его в этом. Нетерпимый с самого детства к проявлениям любого вида несправедливости он сразу вошел в жесткий конфликт с невысокого роста усатым сержантом, по злой иронии судьбы оказавшимся впоследствии старшиной их батареи. Фамилия сержанта Шустрик явно соответствовала хозяину. Он так угодливо бегал перед комбатом чуть ли не на задних лапках, так рьяно шустрил перед всеми офицерами, что вскоре был вознагражден за все свои усилия назначением на должность старшины, дающую человеку, ее исполняющему, огромную власть над сотней курсантов.

Логика офицера, может быть, и непонятная для кого-то, непосвященного в некоторые тонкости весьма непростого управления подчиненным личным составом была очевидна. Комбату, как воздух, был нужен человек, способный в короткий срок организовать во вверенном ему подразделении беспрекословное соблюдение воинской дисциплины, быстро навести в казарме уставной порядок и руководить повседневной жизнью батареи, забрав при этом львиную долю работы самих офицеров. С виду бойкий, исполнительный, постоянно заглядывающий в рот своему прямому начальнику, может быть, и не всегда достаточно сообразительный сержант просто идеально подходил на эту роль. Чем меньше думаешь, тем легче исполнить любой приказ…

Случайно проходя мимо и услышав, скорее всего, программную речь Вани Шустрика о том, как он представляет себе ожидающие их порядки, Рэм заметил, что такими откровенно солдафонскими методами совершенно невозможно и просто нельзя воспитывать будущих офицеров. Как-никак, а все они находятся-то не в сержантской учебке, а в высшем училище. И высказал вполне логичное соображение о том, что такое руководство не сможет долго продержаться. Сержант промолчал, но запомнил.

Шесть часов тяжелых занятий до обеда, еще четыре после, частые дополнительные и порой ничем не объяснимые тренировки, постоянно и почему-то обязательно захватывающие личное время, изматывали. Месяц такого курса молодого бойца смогли выдержать не все, и кое-кто снова ушел на «гражданку». Даже привыкшим к всякого рода тягостям и лишениям воинской службы «кадетам» было временами несколько не по себе. Плюнул на все и ушел выпускник их суворовского училища Ромка Земляков.

– Эх, Рома-Рома… – к горлу подкатился горький комок.

Вскоре Рэм вдруг стал ощущать на себе незаметный со стороны, но постоянно давящий на него незримый пресс. Кто-то, видимо, целенаправленно пытался сломить его волю, сделать послушным исполнителем чужой воли.

Поначалу Рэм совершенно не придал значения тому не очень приятному факту, что ему выпала очередь дежурить на первые же выходные. Когда это же случилось на следующие, насторожился. На третьи – не выдержал и пошел разбираться. Старшина прикинулся валиком и непонимающе разводил руками: «Я не виноват – усё, усё по очереди». Рэм тактично объяснил ему, что, раз у них в батарее четыре взвода, в каждом из которых по три отделения, то он должен заступать в наряд каждые двенадцать дней, а не через семь, как это почему-то получается у старшины на графике. А может быть, у сержанта свои особые отношения с устным счетом? Каждый упорно стоял на своем. Конфликт, медленно перетекая из одного кабинета в другой, дошел до комбата. Рэм спокойно выдержал суровый взгляд командира, глаз в сторону не отвел и одержал свою первую, пусть пока и маленькую, победу. Его на время оставили в покое.

Вероятнее всего, что комбат приказал или посоветовал старшине не трогать неуступчивого «кадета», а поближе к нему присмотреться. Но все равно было очень и очень тяжело. Все ожидали с нетерпением момента, когда начнутся плановые занятия. Думали, что после принятия Присяги станет полегче. И вот, наконец-то, этот для всех долгожданный день настал.

8

Воскресенье четвертого сентября.

Весь август не было никакого спасения от изнурительно палящего южного солнца. С утра еще было терпимо, но к обеду от асфальта на строевом плацу начинал подниматься раскаленный воздух. И этот знаменательный день тоже обещал быть жарким. Слабый ветерок нес с собой не прохладу, а волны нагретого воздуха.

Всем личным составом артиллерийское училище выстроилось на очередное торжественное мероприятие. К поставленным перед строем столам поочередно один за другим выходили из общего строя первокурсники, и лично каждый зачитывали вызубренный наизусть текст Военной Присяги, ставя при этом в отдельной ведомости свою личную подпись.

Хоть это и праздник, но процесс длительный и утомительный. Немного скрашивал его последовавший следом надолго не затянувшийся митинг. На закуску оставалось подготовленное силами первого курса небольшое шоу, устраиваемое для гостей с целью показать всем, чему научились ребята за прошедший месяц.

Поставив свою подпись одним из первых, Рэм попытался отстраниться от всего происходящего на плацу, уйти в себя, чтобы меньше замечать палящего солнца, давящего на плечи груза…

Тяжело было сознавать, что на этом общем для всех празднике почему-то оказываешься одним из немногих, к кому никто так и не приехал. Хотя, чему тут особенно-то и удивляться, пора бы уже к этому и привыкнуть. Вообще-то, прежде всего, ему не следовало бы так далеко забираться от родного дома. Но что сейчас можно было считать за свой родной дом? Где он? Может, училище и стало его родным домом? Нелегкие думы совершили круг и вернулись к совершавшемуся на плацу действию.

Рэм вполуха слушал то, о чем говорят там с трибуны, и пробегал вялыми глазами по густым рядам приглашенных и родственников, равномерно расположившихся перед их строем вдоль выставленного на всякий случай ограждения. Туда и обратно. Перед ним стояла пестрая лента незнакомых ему людей, одетых совсем еще по-летнему. Стоп! Этого же не может быть! От неожиданности он на мгновение зажмурился. Что-то до боли знакомое сумел выцепить его взгляд в этой совершенно безликой для него толпе. Сначала Рэм подумал, что это проделки слепящего солнца и игра его воспаленного воображения. Откуда, вообще, она могла взяться? Но теперь глаза снова и снова помимо его воли возвращались на то место, пока не наткнулись на ее ответный горящий взгляд. С этого момента сомнений быть уже не могло. Конечно же, это была она, она! Изящной взмах ее милой руки окончательно убедил его в этом.

Мысли тут же сами побежали в совершенно ином направлении. Куда совсем далеко-далеко отошли все тревоги и терзания, мучившее парня на протяжении этого, наверное, самого нелегкого месяца в его пока еще очень короткой жизни. Дина… Его Дина приехала. Она любит его, любит, любит…

Настал момент, когда гостям, наконец-то, разрешили поздравить принявших присягу, и улыбающаяся и сияющая от переполняющей ее радости Дина, подбежав, от всей души чмокнула и обняла мгновенно покрасневшего Рэма. Многие, ох, многие, наверное, позавидовали ему в эту минуту при виде грациозной светловолосой девушки с бронзовым загаром…

– Город мне покажешь? – лукаво улыбаясь, спросила она, позволяя ему бережно взять ее под ручку, когда их, наконец-то, отпустили в первое для Рэма в этом училище увольнение.

– Конечно, покажу!

Курсант был счастлив, он не находил слов, чтобы выразить свое восторженное состояние.