Пропавшее кольцо императора. II. На руинах империи гуннов

В какой-то момент Дулу уже пожалел о том, что раскрыл тайну перед темником, и не стал распространяться о том, что Аттила распорядился отдать впоследствии кольцу тому, кто сможет объединить все племена и народы, какого бы роду-племени он бы ни оказался…

– Аттила, – неожиданно спросил Иштуган, меняя тему разговора и уходя в сторону от кольца, – он не сказал тебе, почему он не разрушил Рим? Победа ходила от него всего в двух шагах…

Этот вопрос, подобно мечу в ножнах, уже много дней не давал ему покоя. Наверное, этот же вопрос невидимой клинописью был выбит на каждом камне Вечного города. Город городов Рим по-прежнему жив, и продолжает жить, устремленный в вечность, назло всем их пожеланиям.

За что пощадил его вождь хуннов? Почему после не выигранного, но и ничуть не проигранного сражения на Каталаунских полях он не отдал приказ и не стал преследовать отходящие войска Аэция?

Нет, не может считаться победителем тот, кто не разрушил столицу государства, против которого пошел уничтожающей войной.

Извечный закон всех войн. Страна, превращенная в жалкие руины, но сохранившая свою столицу, может пережить горечь своего поражения.

Наслоения лет погребут под слоем пыли нетленной истории самую досадную истину, через столетия летописи исправят и перепишут в угоду очередному правителю. У времени удивительно короткая память…

И потому до потомков доживают лишь легенды – они героические и величественные…

Признать свое поражение – самое мучительное испытание…

Идти к новой победе под знаменем предыдущего поражения – удел сильного народа…

– Аттила часто вспоминал про тот пир…

Шумный пир был в самом разгаре.

В глубине полутемного зала за длинным столом восседал Аттила. По правую руку от него расположились его самые старшие сыновья Ирнек, Дингиз, Иллак, рядом с ними – сыновья королей разных стран. Слева от Аттилы пристроились его жены, самые любимые и…

В середине зала на самой освещенной открытой площадке под звуки тихо льющейся мелодии танцевали полуобнаженные наложницы.

Легкие, как незримое дыхание теплого степного ветерка, страстные и соблазнительные движения прекрасных дев, плавные покачивания гибких юных тел, матово мерцающих сквозь дымчато-шелковистые шаровары и короткие туники, сопровождались нежнейшим звоном серебреных монет, украшающих их длинные косы и тонкие изящные запястья.

На мужественных, с хорошо различимыми следами усталости лицах мужчин легко читалась радость жизни. Их мечи, вложенные в ножны, еще хранили на себе пьянящий запах крови.

Аттила привел с собой на Каталаунскую равнину около ста тысяч хуннов и союзные германские и кельтские племена. С ним пришли гепиды, словены, бургунды, тюрингцы…

Во главе армии противника стоял благородный Аэций. С ним пришло около сотни тысяч римлян. Остальное его войско составляли наемники из германо-кельтских племен. Были франки, хорваты, македонцы, этруски, черногорцы, сиракузцы, забывшие своих древних предков – скифов…

До самого захода солнца равнина оглашалась скрежещущим звоном затупившихся мечей, свистом жгуче жалящих стрел, короткими, как всплеск боли, вскриками и протяжными стонами людей. Земля и сама словно содрогалась в болезненных конвульсиях.

Обе армии потеряли бесчисленное количество своих воинов. Но ни одна из них не уронила наземь свое знамя, и страшный бой закончился ничем: не было проигравшего, и победившего не было…

К исходу дня Аэций приказал своей армии отступить. Догнать и растерзать отступающую армию ничего не стоило, но…

Аттила не стал преследовать. Почему он не сделал этого, почему? Он, кому такое понятие как нерешительность никогда не было присуще…

Что не позволило Аттиле сделать тот самый шаг, который мог запросто изменить весь дальнейший ход истории? Но он не отдал приказ, а потому события пошли по иному пути.

Тяжелые думы бороздили усталое лицо вождя, отбрасывали на него сумрачную тень. Между тем пир был уже в разгаре. Карачи разливали в серебряные кубки высоких гостей огненное вино – кровь солнца.

Лишь перед Аттилой стояла чаша из обыкновенного сандалового дерева – не пристало ему, стоящему выше всех, преклоняться серебру да злату, подавая дурной пример своим подданным.

Не один и не два раза взор вождя останавливался на дальнем конце стола, где велась весьма оживленная беседа, старательно укрываемая от гостей, сидящих за другими столами.

– …Что скажешь мне, друг Визигаст? – пригнувшись к уху соседа, прошептал король Ардарих.

– То, что я могу тебе сказать, – сквозь густую бороду ответил король ругов, – хорошо известно всем нам. Гнет хуннов невыносим. Он никого не слушает. Я просил его выступить в поход против Рима, но он мне ничего не ответил. Когда же, наконец, его свергнут?

– Когда его свергнут Боги, – вмешался Гервальт.

Король Ардарих задумчиво молчал.

– Ты храбр и горд, как весь твой благородный народ. Должен ли я напомнить тебе о том, что ты сам знаешь? И терпишь все подобно нам? Хунн господствует повсюду. Ни Рим, ни Византия не дерзают сами один на один выйти против него! А страшного Гейзерита, бича морей, он называет своим братом. Он покорил все народы от Византии на востоке до Янтарных Островов Северного моря. И каково его господство? Один произвол! Иногда, по прихоти, он великодушен, но вместе с тем никто другой, как хунн, не отличается жестокостью, насилием, святотатством… Ни короли, ни поселяне, ни бедные женщины не могут считать себя в безопасности от его прихотей и желаний. Но из побежденных им народов только с нами поступает он безжалостнее всего, с нами, белокурым и голубоглазым племенем, считающим своими предками Асгардов… Нас, германцев, как прозвали нас римляне, он стремится не только подавить, но и перед всеми опозорить. И так он поступает со всеми…

– За исключением меня и моих гепидов, – слегка выпрямившись, прикрыв ладонью непонятную усмешку, произнес король Ардарих.

Сильно уязвленный откровенными словами короля гепидов, Дагхар выдавил из себя, оглянувшись в сторону верховного вождя:

– Это сущая правда. Тебя да еще остгота Валамера он называет своим копьем и мечом. Вас он уважает. Но за какую цену! И в награду за что?

Осторожный в своих мыслях и словах король гепидов молвил:

– В награду за нашу верность, юный королевский сын.

– Но неужели, друг Ардарих, – заговорил король Визигаст, – ты не жалеешь своих соплеменников, соседей друзей? Да, доселе он щадил права гепидов и остготов и соблюдал договоры с ними…

Но как же мы, все остальные? Мои руги, скиры Дагомута, герулы, лангобарды, квады, маркоманы, тюринги, твои швабы, Гервальт. Разве он не считает своей величайшей радостью произвольно нарушать всяческие договоры, даже с теми из нас, что всегда оставались ему верны?..

Вас он почитает. Вас награждает богатыми дарами, отдает вам долю в добыче, за которую вы даже не сражались. А нас он только угнетает и отнимает у нас нашу собственность. Как ты думаешь, разве все это не возбуждает ненависть и зависть?

Разглаживая седую бороду, Ардарих тяжело вздохнул:

– Конечно, это неизбежно. Для того чтобы управлять такой огромной державой, порой приходится действовать и поступать не всегда праведно.

– И он поступает грубо, – с горячностью продолжил король ругов, – с той целью, чтобы довести нас до отчаяния и восстания.

– Чтобы вернее уничтожить вас, – печально подтвердил Ардарих. – Чем слабее мы все станем, тем легче держать нас всех в узде…

– К этому хунн еще добавляет оскорбления и позор. Так, в придачу к ежегодной дани тюрингов он потребовал прибавку из трехсот девушек… И все эти юные девы непременно изопьют всю чашу позора, розданные в наложницы знатным хуннам и приближенным Аттилы.

– Я убью его! – глаза молодого Дагхара налились кровью.

– Т-с-с-с… И так на нас уже стали обращать внимание пирующие с соседних столов.

– Не удастся, – Гервальт скептически пожал плечами. – Ты и близко не подойдешь к нему. Его хунны с ним повсюду и всегда окружают его тесной толпой, как пчелы улей в лесу. Каким бы отважным и умелым ни слыл бы выступивший против Аттилы, он сто раз успеет умереть от их длинных мечей и острых ножей.

– Надо выступить против него сообща…

– А храбрые тюринги согласны? – прищурившись, спросил Ардарих.

Вот и он решил прощупать почву для готовящегося заговора.