– Я полагаю, с учителем географии.
– Точно!
Васька тем временем отвлекся. Его взгляд блуждал по стене коридора, на которой в два ряда висели портреты отличников. Когда-то и он мечтал здесь висеть, но не сложилось. Троечник он и есть троечник, и это даже не школьный титул, это карма. Он и по сей день жил как троечник – ни вверх, ни вниз…
– Так что, мы пройдем? – поторопил охранника Пашка.
– Да мне не жалко, – ответил тот, – но там нет никого.
– Разве? – Пашка подошел к той же стене, где висели портреты, ткнул пальцем в большой щит с расписанием уроков. – Вот же, суббота, четырнадцать ноль-ноль.
Мужик махнул рукой.
– Устарело, скоро перепишут. Вам кого конкретно надо-то? Может, я подскажу.
Тут подал голос Семен, держащий в руках нелепый розовый букет и еще более нелепый пакет с пирожками, который источал невероятно вкусные запахи.
– Нам бы Афанасьеву Ирину Григорьевну. Она еще работает здесь? Вы вообще ее знаете? Может, у нее сейчас другая фамилия…
Мужичок отреагировал странно: он снова почесал щеку, зачем-то посмотрел на расписание, вздохнул.
– Знать-то знаю… точнее, знал.
– В смысле? – не поняли ребята.
Охранник вернулся к своему столу, на котором стояли кружка с парящим кофе и приготовленная к заварке китайская лапша. Кажется, мужичок потерял к посетителям интерес.
– Что не так? – взволнованно спросил Сеня.
– Умерла она, ребятки. От короны, язвити ей в душу. Месяц назад, в конце августа, кажется. Прощались тут во дворе, вся школа провожала. Хорошая была женщина…
Семен безвольно опустил руки. Розы уткнулись в пол, печальные и уже никому не нужные.
Первой к нему подошла Милка. Положила руку на плечо, потом склонила и голову.
– Сенечка, мне очень жаль.
Паша подошел с другой стороны, забрал у Семена пакет с пирожками, похлопал по спине, но ничего не сказал.
Вася же просто раскрыл рот.
Охранник смотрел на них с неподдельным сочувствием.
– Любили ее, ребят?
– Один из нас точно, – ответил Паша. – Где ее похоронили, не знаете?
– Знаю, я был на кладбище. На Преображенском она, по шоссе на Кременкуль. Сейчас нарисую.
Мужичок открыл ящик стола, вынул лист бумаги и ручку. К нему подошел Вася. Охранник принялся рисовать и объяснять.
Семен стоял с поникшим букетом роз, глядя на лестницу. Лицо не выражало ничего, было абсолютно каменным и белым, как простыня. Его «лошадь» оказалась не просто слишком норовистой, она с насмешливым ржанием ускакала далеко в чистое поле, размахивая хвостом.
– Ладно, пойдем, – тихо сказал ему Паша, когда листок с нарисованной схемой был у Васьки на руках. – Пойдем на воздух, старик.
Сеня позволил себя увести, но двигался как зомби.
Они долго стояли на крыльце. Прозвенел звонок с урока, из школы высыпала детвора. Семен молча смотрел куда-то вдаль. Никто его не тревожил, хотя каждому хотелось что-то сделать, как-то проявить участие.
– Выпить бы сейчас, – наконец произнес Сеня. – Только не в кабаке. У меня тут пирожки вот… с капустой… мама испекла…
Милка крепко обняла его и долго не отпускала. Паша нервно закурил. Васька отвернулся и зашмыгал носом.
– На могилку к ней, наверно, съездим в понедельник, – предложила Милка. – А сейчас поехали ко мне. Я, правда, работаю завтра с девяти, но ключи вам оставлю, если что.
Друзья побрели к Пашкиному «шеви», припаркованному за воротами.
На кладбище они побывали гораздо позже, чем планировали.
9. Подшива
В тот вечер, когда Павел Феклистов выгуливал своего мопса, не зная, куда его пристроить на время поездки, а Сеня и Милка обсуждали по телефону опасность трезвости, тридцатидвухлетний Владимир Подшивалов, он же Подшива, растолковывал приятелю свой план по возврату «сокровищ Агры». Приятеля звали Георгий Волобуев, или просто Жорик. В отличие от худощавого и юркого Подшивы, он был толст, неуклюж и постоянно потел. Но это еще полбеды. Он страшно тупил. Вся его жизненная сила ушла в ляжки, задницу и бока, не добравшись до мозга.
– Ты уверен, что найдешь их там, где бросил? – спрашивал Жорик, откусывая кусок от кральки копченой колбасы. Он никогда не утруждал себя приготовлением нормальных бутербродов, жрал как собака.
– Во-первых, я их не бросил, – нервничал Подшива, закуривая двадцатую сигарету. – Я их спрятал, и спрятал там, где никто не найдет. Там людей-то нет давно.
– Но за тобой же шли.
– Шли конкретно за мной, а не просто так гуляли. Можно спокойно вернуться и забрать.
– Ладно, убедил.
Они сидели на кухне в квартире Жорика, маленьком помещении два на три метра с убогой газовой плитой на две конфорки, хромым на все ножки столом и шкафчиком для утвари на стене. Подшиве все это не нравилось: здесь пахло прогорклым жиром, мусорным ведром, стоящим под раковиной, и еще какой-то непонятной гадостью. Так иногда пахнет, например, жареная рыба у соседей, когда ты поднимаешься к себе домой, – вроде вкусно и съедобно, а почему-то воротит.
Впрочем, выбора у Подшивы не было, его третьи сутки искали по всему городу, причем искали не менты, а кое-кто похуже. Когда тебя обложили со всех сторон, как зайца, ты будешь рад не только этой берлоге в старой хрущобе на окраине ЧМЗ, но и под мостом заныкаешься с превеликим удовольствием.
– От меня что нужно? – спросил Жорик, разливая остатки водки. Нормальной посуды у него тоже не было, приходилось пить из чашек с отбитыми краями.
– Отлежусь у тебя пару дней, в субботу вечером пойдем.
– Пойдем?
– Да. Ты можешь присоединиться. Может, Серого еще прихватим на всякий случай, мало ли что. Там, бывает, бродячие собаки бегают целыми стаями, людоеды настоящие. Втроем отобьемся.
Жорик нервно сглотнул и сразу выпил, не чокаясь. Перспектива шарахаться вечером, переходящим в ночь, по каким-то развалинам, да еще и рискуя подставить задницу под собачьи зубы, ему совсем не улыбалась. Но как откажешь? Он всегда боялся Подшиву, еще со школы.
– Что, ссышь? – довольно произнес тот, выпив водки.