Боги Иторы

Лишь один человек каждый день оглядывался на этот нутряной свет, который был различим даже сквозь закрытые веки. И один он бежал от него, не оглядываясь, всё дальше и дальше, на юг, к чужинским местам, в земли нелюдских племён.

О, он знал, что скрывается в этом сокровенном жаре.

Это он давным-давно запалил этот огонь, это он некогда поднёс кресало к собственному сердцу и раздул там пламя, что сжигало целые народы в собственном горниле.

То, что яростные самойи сотворили век назад с Царством, он не раз проделывал самолично, так что содрогалась сама Средина. И, в отличие от Нашествия заигравшихся в отмщение инородцев, он-то знал, что делает, и был в своём праве. Царям и вождям вообще многое прощается, и не в правилах Иторы Многоликой вмешиваться в дела своих неразумных детей.

Он воздвигал государства и повергал их во прах, он возводил твердыни и обрушивал их на головы восставшим против его власти.

О, он был жесток.

Жесток, как этот тлеющий огонь.

Его боялись сами Боги.

Он же теперь не способен даже просто оглянуться без ощущения подступающей волны ужаса, мгновенно скручивающего его нутро.

Смешно, он смог избежать уготованной ему участи, и на самом деле Проклятие ему уже нипочём. Но снова став человеком, он вновь обрёл и обычные человеческие слабости.

Любовь к уюту, желание вкусно поесть и хорошо поспать, пригреть у себя на груди юную чаровницу и прикормить бродячего пса. Завести дом, семью, состариться и умереть.

И ни о чём из этого он не мог себе позволить даже помыслить.

Потому что перед глазами его продолжали стоять пылающие крепости и запруженные трупами реки. Они не желали истираться из его памяти за прошедшие века.

А значит, ему остаётся одно – бежать, бежать, куда глаза глядят.

И он бежал, пока не упёрся в тёплые воды Южного моря, здесь бы выменять долблёнку на торжище местных племён, и продолжить путь в неизведанное, навстречу свирепым тропическим штормам, там бы и сгинуть.

Если бы это помогло. Попытки были бесполезны.

Его уже неоднократно возвращало, что-то он ещё был должен Матери-Иторе, какие-то из толстого фолианта старых долгов всё не отпускали.

Значит, бежать дальше не получится. Будем пережидать здесь, в глубине самого глубокого и сырого грота, каких много под высоким береговым обрывом. Свернуться комком обессилевшей плоти в промозглой темноте и ждать, пока нарыв созреет и лопнет, пока тебя не отпустит невыносимая, губительная жажда власти, которая достанет даже здесь, за тысяч селиг от Пика Тирен.

Потому что однажды сыщется тот, кто возьмёт этот груз на себя, сумеет решить загадку Подарка, не наполняя новых кровавых морей и не выстраивая новых гекатомб из принесённых на алтарь знамения человеческих жизней.

И тогда нужно будет вернуться.

Хоть бы это случилось скорее.

Кто-то сказал – Итора многолика и всемилостива, не дарует Она ноши сверх того, что ты сам способен вынести, при этом не требует ни даров, ни подношений, только чуткого слуха и открытого сердца.

Но взывать к Ней следует лишь по Её собственной непреклонной воле.

Глава I

Песни Иторы

То было видение.

Снег падал из глубин свинцового неба бесформенными комками. Падал, сваливаясь на серых камнях в рыхлую кучу, сочащуюся талой грязью. Сырой воздух, казалось, был наполнен шорохом этого бессмысленного, никому не нужного падения. Когда-нибудь наступит настоящая зима, с кусачим морозом, с радостными криками детворы, со скрипом наста… чушь. В любом случае, он чувствовал – многое в этом мире для него останется таким вот безвременным, грустным, как этот набухший влагой безмолвных слёз молчаливый снег.

Он шагнул обратно под своды пещеры. Безрадостная неподвижность поздней осени здесь сменялась безрадостным же шёпотом склепа. Кого он обманывает? Сколько ещё седмиц, дней, ночей, мгновений будет продолжаться то, что завязалось вовсе не здесь? Сколько ещё песен он сможет спеть, прежде чем свершится непоправимое? И неизбежное.

Вытесанный некогда в монолитной скале камин, шкуры на каменном полу, треск пламени, звон капель о гранит. Не в этом дело. Сейчас она сладко спит, погружённая в видения, порозовевшая, спокойная, ей, видно, снятся совсем другие песни.

Недолго.

Пройдёт ещё однёшка времени, и всё начнётся снова. Воспоминания, боль, страх, бессилие. Она сама вершит здесь свою судьбу, не яд волшбы в её крови. И песни его не способны ничего изменить.

Время течёт…. утекает, как нежное пенье лизанны, струн которой едва касались его стынущие пальцы.

Королева судьбы,
Не спаслась ты сама из неволи.
Королева страды,
Что извечно царит на престоле.
Королева добра,
Что людей становила мишенью.
Королева – добра
До жестокости, до исступления.
Царский полог твоих
Дланей пуст и тревожен как пение плети,
Ты собрала двоих,
Не забыв поутру повелеть им
Выбрать, чей черёд,
И кому умирать на закланье,
Что ж, отныне никто
Не посмеет перечить лизанне,
Пусть поёт и поёт,
Пусть расскажет, как было, как стало,
Раз уж сердце твоё
Навсегда замолчало устало.

Спускаться по склону оказалось чуть не большей пыткой, чем до того – подниматься. По таким камням впору прыгать двадцатилетнему мальчишке, а не разменявшему второй полтинник барду с больным коленом и стойкой нелюбовью к дальним странствиям. Немало народу бы удивилось, увидев Ксанда здесь, в таком виде. Хотя… немало народу вообще полагало его мёртвым, так что в каком-то смысле все эти грандиозные скалы, густо поросшие кривенькими сосенками, представляли собой вполне подходящий ландшафт – самое то, сгинуть навеки, перестать, наконец, мозолить многотерпеливой Иторе глаза.

– В-враг подери… – Ксанд сквозь зубы выругался, потирая ноющее колено. Путешествие выдалось похожим на старания опытного палача – ногу словно раз за разом пронзало ржавым железом. – И какого ляда тебя сюда понесло?

Однако не ночевать же здесь – воспоминания о важной, но такой неприятной встрече толкали седовласого барда вперёд. Ксанд привычно поправил на плече неразлучную лизанну, какой же он бард без инструмента? Сколько раз она оставалась его последним спутником… сейчас не упомнить, к тому ж имя древнего мастера на её грифе значило слишком много, чтобы бездумно оставить своё сокровище на неграмотного трактирщика. Дичь и глушь. Ксанд продолжил свой нескончаемый путь в долину, незаметно для себя углубляясь в размышления.

Странная то была встреча, странная и подозрительная… какой смысл было тащить всех сюда, в такую даль, аж на северную оконечность предгорий Алатайского хребта, только для того, чтобы поговорить словно ни о чём, да и разойтись в разные стороны. Что такого прозвучало под кровлей заброшенной часовни? Почему они все мрачнели, выслушивая друг друга, почему опускали глаза, почему выбирали впоследствии свои тропы так, чтобы ни в коем случае не встретить вновь на своём пути кого-либо из собравшихся?!

Самим Богам Иторы сие было неизвестно, себе же Ксанд мог признаться лишь в смутных, но оттого не менее страшных подозрениях. В каком-то смысле их восьмерых теперь объединяла тайна, секрет которой не представлял для простых людей ровным счётом никакой ценности, что же касается судеб этого мира… ему ли о них заботиться?

Ксанд поморщился. Давно минули те круги, когда Высокая Игра будоражила его кровь, и снова оказаться в самом центре бури – чего хорошего. Устал, постарел?

Возможно. Итора была слишком велика для него одного, кругом слишком много всякого – боли, страха, гнева… любви тоже было немало, однако на своём пути бард, сумев побывать и выбраться из сотни переделок, не сумел обрести спутников. Среди тех семерых, его собратьев по сговору, была и та, с кем он некогда мог бы навеки скрестить дороги, но… Она была не первой и не последней.

Жизнь среди потоков и заводей горячечного бреда многоликой Иторы не давала покоя, раз ступи в её объятья, и не будет пути обратно. Игрок должен быть предельно осторожен даже в собственных усилиях выжить, а уж стремиться навязать окружающим просторам свою волю… только подумай об этом, и тебя сомнёт, раздавит, вывернет наизнанку сила, с которой нельзя бороться. Многие пытались, и лишь о самых удачливых из них осталась толика короткой людской памяти, легенды слагали лишь о великих, но скорая и неправедная смерть настигла всех.