Ведьма. Эзотерическая книга, которая переворачивает представление о женщинах!

Все это навело на мысли о сговоре двух участниц ради совместно заваренной мести.

– Поговорим о том, о чем не говорят, – загадочно спряталась лицом в свои волосы Лаура.

– Так можно дойти туда, куда не ходят, – сосредоточенно изрек Мигель, скребя бороду.

Коктейльные рюмки опустели, лишившись и жидкости, и конфеты, и шоколадной пыли, только остатки льда догорали в стекле.

«…одиночество льда…»

– Ага, и целовать туда, куда обычно не целуют, – прыснул Хорхе в остатки своего «Негрони», слегка его разбрызгав.

– Глупо! – фыркнула Ракель, демонстративно смерив Хорхе взглядом, а затем отерла плечо, хотя на него не попало ни капли.

– Да, – согласился Хорхе миролюбиво, помогая ей отирать чистое плечо. – Чаще всего смешна именно глупость. – И замешал в свою мимику нечто дурашливое, игнорируя провокации.

– Я тоже заметила, – бросилась срезать угол Несусвета. – «Глупо» и «смешно» часто идут рука об руку.

– Еще со времен Чарли Чаплина, – высказался и я, ранее думавший о том же.

– Я в туалет, – поставил точку Хорхе и попытался поймать ладошку Ракель, но она увернулась, сделав это так, точно он сам промахнулся. Проводить в шкаф дрожащий силуэт испанца молча собрался его болгарский друг.

Потом все так же попарно сходили в шкаф, где, если поискать, были отдельные кабинки, и крохотные раковины смуглого металла, и фаянсовые табуреты, облитые цветной краской, и куски ароматного мыла, и ворсистые полотенца, и мелкие полочки отчетливой прозрачности.

Когда я вернулся, опять приморозив высокую алкогольную волну, что медленно, но верно начала расти над головой еще в офисе общительного испанца, готовясь когда-нибудь рухнуть на крепкие плечи, то услышал:

– Я точечный приобретатель, – разболтался посвежевший Хорхе, захватив эфир. – Прихожу, чтобы купить что-то определенное, знаю, за чем прихожу, и всегда вижу почти сразу, за чем пришел. Мой шопинг – пятнадцать минут.

Разговорились все.

Каждому хотелось поведать свое. Беседа пылала так, что Лаура уронила сетчатые плечи на пол и не заметила этого. Веснушки задорно прыгали по крылышкам ее носа, а Мигель истрепал свою бородку, жарко рассказывая о жизни в Барселоне. Несусвета забавлялась с подолом платья, перебрасывая его слева направо, тыкая почти каждого едва заточенными шпильками, а я больше кивал всем, допивая третий коктейль, с которыми непозволительно было повториться, так как каждый из них уникален. Хорхе поддерживал любую тему, иногда, не в силах собрать фразы воедино, он перебивал, но никто не обижался. Волосы его сбились вперед, показав наметившуюся лысину, запонки опять исчезли. Ракель намеренно не замечала его. Женя подхватывал то, что понимал из бесед, языки смешивались, недосказанность была не про сегодняшний вечер. Цвета поплыли, тоже смешиваясь, сторонняя компания, пившая пиво, случайно попробовав коктейли, эволюционировала на глазах. Мы перестали коситься на них, и добро заполнило славный «Бар Баров» до краев.

– Я полюбил «Негрони» не сразу, раза с третьего, – клокотал Хорхе в мое уже раненное им ухо. – Он так понравился, что захотелось узнать состав, научиться его делать. Потом я разочаровался. Когда знаешь, из чего состоит волшебный вкус или послевкусие его, магия пропадает. Сам знаешь… – Он орал мне в ухо, опахивая его пламенем в десятки градусов. – Нет изюминки… Все становится просто, понятно. И банально. Так везде и во всем. Даже с женщинами… Неправильно погружаться во все слишком глубоко, тогда становится неинтересно, мы осознаем, что все сложное – просто. Смешай простое с простым, и появится сложное… Вот! – Он тряхнул головой, собираясь с мыслями, и опять неуверенной походкой уклонился в шкаф, притянув за собой Евгенио. Напоследок испанец сказал: – Хороший пример этого – набор музыкальных нот!

– …ужасно! – громче, чем обычно или нужно, вещала Лаура. – Нарезанный микс адовой попсы растерзал мои уши. И это «Pacha», заведение, о котором я так много слышала? Которое принадлежит Питу Тонгу. И куда – послушайте! – смотрит этот Пит Тонг? Это же провал провалов! – Странным образом территория карих глаз ее разрасталась, занимая все больше места на продолговатом лице.

– Милая, – обнимал Мигель ее за плечи. – Ты была в плохом настроении. Оно все и определило. Еда в тот день тоже была невкусной, вода грязной, а люди – глупыми…

– Люди делятся на тех, кто вначале перчит и солит еду, а затем пробует, другие – сперва пробуют, а потом солят и перчат, – лепетал на русском женский голос, забывшись, а далее пытался перевести. – Так говорил мой преподаватель философии в институте… Кто из вас кто?

– Я сперва пробую, – отозвался я, сосредоточив чувства в коктейльной рюмке, откуда лилось в меня ледяное снаружи и горячее внутри волшебство.

– Я сперва перчу-солю, – оформили секундное мое пробуждение несколько голосов на испанском.

– Я только перчу, – сказал Евгенио, победоносно оглядевшись. – Но сперва пробую.

– Солю или перчу – это как да и нет. У кого-то только да, у кого-то только нет, а кто-то весь набор – и да и нет. А главное тут, конечно, – пробую. Но – до или после? То есть поняв настоящий вкус или сразу его изменив… Тот же преподаватель говорил, что норма – самая обобщенная форма патологии, – вещал мятный голос. – А здесь – что норма?

– Главное в искусстве делать коктейли – тщательно замаскировать алкоголь. Чтобы ты пил симфонию, а градусную нотку не чувствовал. Чтобы ты пьянел, а от чего – не понимал. Прекрасная женщина рядом в такой момент… – это говорил вернувшийся Хорхе. Сквозь вялое сопротивление он грубо прижал к себе Ракель и обращался только к ней с вполне смежной темой. – Не этот ли миг назовется совершенным? А не похоже ли это на женщин самих? Пьешь радугу, а градусную нотку до определенного момента не чувствуешь. Потом – на! И влюблен!

– Моя очередь снести тебе голову, – выкручиваясь из объятий, предупредила Ракель. Лицо ее было злым, отчего казалось поразительно красивым. Это в который раз заставило меня выглянуть из коктейльной рюмки. – Знаешь, как мы видим жизнь на самом деле? Так, как мы сами рисуем ее в голове, притом чужой. Когда мы вместе являемся объектами одной эмоциональной вселенной, я смотрю на все, что нас окружает, из твоих глаз. Так же как ты видишь все из моих. И чувствуешь… Вкус твоего коктейля сейчас такой прекрасный потому, что мой привкус почти пресный. Знаешь почему?

– Подожди… – попытался собраться с мыслями Хорхе. – Что за ерунда?! Тогда бы я сейчас на языке чувствовал твой напиток, а ты мой… Разве нет?

– Необязательно, – с вызовом выпалила Ракель ему в лицо. – Это лишь при верхних уровнях биполярной связи. На низших каждый слышит свое, но органами чувств другого, если есть, конечно, связь.

– А если нет? – вникал испанец, погрузившись в неповоротливую задумчивость.

– Тогда каждый слышит свое, – заключила Ракель и жутковато улыбнулась. – Тогда неудивительно, что мне пресно. Что-то изменилось во мне… к тебе… совсем недавно… – Она отвернулась к Несусвете, продемонстрировав Хорхе две чудесные живые лопатки, шагнувшие друг к другу, отчего испанцу показалось, будто закрылась неведомая двустворчатая дверь, больно прищемив ту самую биполярную связь.

– Valkiria! – охнул испанец.

– Как-то все сложно! – хмурясь, объявил Мигель. – Мне кажется все проще, мы сами все усложняем. От скуки, быть может… – Он оглядел каждого, ища поддержки.

– И кроме того, вы меня не спутали! – воскликнул вдруг Хорхе, пытаясь отвлечься от психоделической очереди Ракель. – Тот самый Хорхе из аэропорта и есть я.

– Я говорила… – выдохнула Лаура.

– Только без кепки и тренировочного костюма. – Испанец подмигнул каждому разным глазом. – И без солнцезащитных очков.

– А не засиделись ли мы? – поигрывая плечами, вопросила Несусвета, сумев уложить вопрос поверх всех бесед.

В тот момент пространство изменилось, плавно перейдя из категории времени, постоянно обращающегося в прошлое, в категорию, когда единица времени возникает, но не сразу окрашивается в черно-белые тона, а тянется еще недолго, без разрыва переходя в следующую единицу. Отчего тебе перестает мерещиться отрывчатость происходящего, все начинает казаться единовременным и долгим, происходящим в постоянном сейчас. При этом все твое измерение пропитывает осмысленность. Какими бы пустыми делами ты ни занимался в тот момент, в такие мгновения все имеет смысл и замысловато по своей сути. О подобных секундах ты никогда не жалеешь.

Мысль Несусветы втискивается в разум каждого, перекраивая настроение, подкидывая вверх корзины с ворохом желаний, настроений и несказанных фраз.

Последние глотки коктейлей летят навстречу засушливым горлам. Одномоментно раздается сухой щелчок в воздухе, который слышит только Арсений, – то сменившаяся в рамках одного формата музыка приносит новую волну энергичных ощущений. Всем и каждому становится скучно.

Евгенио вскакивает, приглашая всех следовать его примеру. Кто-то начинает двигаться к выходу, но болгарин машет ему руками.

– В шкаф, друзья! Нам только в шкаф! – он поддерживает под руку хмельного Хорхе, прилагающего немало усилий, чтобы стоять прямо.

Веселой толпой мы вламываемся в шкафный полумрак, в чуть подсвеченном коридоре за ним едва разминувшись с официантом. Вдоль старых зеленых обоев с неявным узором шумно идем мимо двух узких дверей в туалет, мимо распашных створок в кухню, пока не упираемся в еще один шкаф. Он оклеен теми же обоями, что и стены, а потому разглядеть его можно, только подойдя вплотную. Евгенио уверенно распахивает две узкие, но толстые дверцы и шагает дальше, заведя нас сквозь старый шкаф в еще один коридор – уже просто кирпичный, с бетонным полом, по изгибу которого мы, наступая друг другу на ноги, проталкиваемся до щитовой, на металлической крышке которой висят соответствующие предупреждения вплоть до черепа с костями.

Болгарин, не сбавляя темпа, уверенными быстрыми манипуляциями расслабляет дверь щитовой так, что мы дружно оказываемся на каменной лестнице с узкими ступенями, что, сдавленная высоченными стенами, ведет нас вверх до самого их потолка. Там становится уже совсем темно, зато явственно различаются увесистые басы, проникающие в наши уши откуда-то из застенка. Евгенио колдует с препятствием в конце ступеней, щелкают дверные замки, и ультрафиолет лукаво заглядывает в наши лица.

Для танцующих наше явление почти незаметно. Мы оказываемся на струганом, лакированном в темное упругом полу, что вибрирует, подбрасывая чуть вверх массы нарядного люда. Танцпол охвачен длинной светящейся стойкой бара. Оттуда передаются в толпу залпы жидких алкогольных снадобий, усиливающих человеческие радости, будоражащие микст химических элементов в умах, облегчающих погружение в экстаз, расслабляющих тела, отчего они начинают виться во всевозможных петлях, впадая в древнюю ритуальность неистового танца.

Род земной здесь делится на широкие улыбки, томные взгляды, почти профессиональные па и яркие куски тканей. Чуть влажная кожа глянцево блестит, загар контрастирует на фоне молочных плеч, яркие ногти педикюра мелькают юркими колибри среди неживой кожи, в которую обуты прочие ноги.

Зал во всем своем человеческом и предметном разнообразии мерцает вязко, с промежутками. Цветные зайчики носятся по толпе, прыгая по плечам, спинам и лицам циркулирующей массы. Электрическая розга из-под пальцев бесноватого диджея, взвиваясь над толпой, расщепляется на множество хвостов, которые плодят еще большее множество, протягивает безумную толпу по всему податливому телу, передавая электричество в каждую мышцу, заставляя ее выгнуться, толкнуть остальные – и вот посыпались неудержимым потоком развеселые коленца, и остановиться невозможно, и устоять нет сил.

Женщины подчеркнуто красивы, алкоголь, тьма и неон дорисовывают лица, проявляя черты чьих-то неповторимых образов. Танцуют все пламенно и искрометно, моноаминовое варево, кажется, выплеснулось из многочисленных разумов и заразило каждого, грустных лиц или нетанцующих тел нет. Широкий зал простирается далеко, дальних стен не видно, справа – простирающийся далеко бар, за которым суетятся люди, вооруженные шейкерами. Слева – стеклянная стена с геометрическими вырезами для прохода на просторный балкон, заставленный пестрыми диванами, где так же плотно от человеческих тел и так же задорно люди творят свой неповторимый стиль. Там же очаровательно свежо от дыхания Средиземного моря, с нотками ароматных кальянных курений. Если вглядеться в темноту с высоких перил, внизу, дальше густой растительности, местами можно разобрать ночную жизнь, неспешную рябь и ласковый шепот волн.

Музыка, точно плоский камешек, ухает вниз и прыгает по водной глади, по отражающимся в воде звездам, в сторону мерцающих на другом берегу огоньков.

– Как называется это место? – докрикивается до меня Несусвета, подпрыгивая от возбуждения.

– «Hound club», – отвечает Евгенио, после того как я безуспешно пытаюсь доораться до уже пляшущего Хорхе. – Но каждый год по-разному…