Ведьма. Эзотерическая книга, которая переворачивает представление о женщинах!

– Нам не может быть скучно, – убежденно ответил Хорхе, – у нас же любовь. – И они помчались за Светланой.

Позже Арсений много об этом думал и даже завидовал. Его обычные взгляды украдкой на женщину рядом во время банальных занятий досуга или быта чаще сводились к отрицанию возможного совместного уравнения с заданным условием «целая жизнь». Он олицетворял человеческую особенность, когда хочется отсутствия, а при целеустремленном наличии пропадает магия предварительной жажды. Не хватало житейской мудрости или сама по себе кройка личности была такова – ответ на эти вопросы лишь неторопливо формировался в пылком и холодном рассудке. Ему вспомнился период полового созревания, когда мальчишечьи движения в пространстве продиктованы немыми командами просыпающегося либидо, когда позже других узнавший о сути человеческого воспроизводства Арсений долго не мог понять игр сверстников на тему слепых, часто коллективных и тогда еще грубых прикосновений к сверстницам. Не мог понять узкую направленность подобного озорства, чьи химические предпосылки стали ясны гораздо позже, когда уже приблизилась взрослость жизнь и познались ее составляющие. Может быть, те же запоздалые эффекты и сейчас ставили его в тупик там, где прочие мужчины давно обнаружили источник вечного вдохновения или тепло усталого преткновения. Разность лиц и образов в настоящем убеждала в возможности исключительного выбора в будущем. С исследовательским рвением он всматривался в очередные глаза, и пальцы рук его проникались разной температурой очередных и следующих тонких пальцев, уши голодно впитывали разную частоту трогательных мнений о всевозможном.

Светлана, давно пребывая в лобби отеля, источала прекрасные импульсы темпераментной молодости и одновременно пребывала в гневливом образе скучающей личности. Она погрузила смуглое тело в белый до боли в глазах сарафан пуританской длины, открывающий малую часть крепких ног с вишневыми кончиками пальцев. Аспидную массу волос она рассыпала по узким плечам, губы тревожно поблескивали сдерживаемой яростью, заражаясь таковой от глубоких, почти пылающих миндалевидных глаз.

Испанец почувствовал электричество, что сгущалось подле его новых друзей. Хорхе рассыпался в комплиментах на двух языках, но вел себя при этом предельно учтиво, представившись изначально и придерживая свое хмельное туловище чуть поодаль.

Вернувшийся Арсений попробовал объясниться, но тут уже его язык принялся заплетаться и городить нечто несвязное, отчего он покраснел и замолк на полуслове.

– Мы опаздываем, – помог Хорхе, повернув обратно на улицу и приглашая всех короткими взмахами на фоне уже удаляющейся полосатой спины. – Закат не имеет привычки ждать кого-то, guys! И не выносит чужих сцен, как и я. Подеретесь ночью…

Несусвета впрыгнула в кожаное лоно салона и, устраиваясь поудобнее, мелодично заскрипела теплой обивкой вопреки сухому инфантильному скрипу чресл Хорхе на той же плоскости, что переглянуло меня с самим собой, соприкасаясь в мысли, что скрип кожи рознь скрипу кожи в зависимости от телесной составляющей и полового наполнения скрипящего.

– Женя, – представился Женя, пока испанец заговорил с кем-то по телефону.

Машина рванулась вперед, мы промотали пятнадцать минут за семь и оказались возле еще одного белого дома в несколько этажей. Он хлопнул дверью нам почти сразу, и в салоне оказалась еще одна ладная фигура со свежевыкрашенной в слепяще-белое головой, с большими детскими черными глазами и в белом коротком платье, прячущем талию и незначительную часть груди и ног.

– Admirable (Изумительная), – пылко выдохнул с переднего сиденья Хорхе, повернувшись к нам вполоборота и подмигивая мне, запертому в прекрасном плену между роскошными женщинами. – T? erespreciosa! No te has olvidado de gafas de sol? (Ты великолепна! Ты не забыла солнцезащитные очки?)

Девушка, неулыбчивая по первому впечатлению, с чуть выдающимся подбородком и аккуратным носом, укоризненно смерила испанца взглядом, недоверчиво хмыкнула и представилась:

– Ракель.

Голос был очаровательно мятным, в нем чувствовалась возможность звенящей нежности и способность воспламениться до клокочущей ярости.

– Евгенио, – миролюбиво подмигнул всем в зеркало заднего вида добродушный Женя.

– Светлана, Арсений, – представились Светлана и я.

– Поспешим! – всполошился Хорхе, перебрасывая в мою сторону ополовиненную бутылку ирландского чая и серебристый портсигар. – Солнце начало клониться к низу, – указал он пальцем на действительно и незаметно устремившееся за кроны пальм солнце. – Esto mis amigos rusos, hablan inglеs, no te ofendas, encanto, estamos contigo todo es que ya hemos hablado (Это мои русские друзья, я говорю по-английски, не обижайся, прелесть, мы с тобой все это уже обсуждали). – Хорхе был чувствительно пьян.

Скрип штофной пробки и шум портсигара наполнили несколько бокалов, курсирующих по салону автомобиля, все вдумчиво пригубили, переглядываясь и улыбаясь, точно знали больше других и друг друга. Даже Женя сделал короткий глоток, после чего принялся на смеси русского, английского, испанского и болгарского рассказывать про вечерние мероприятия шального острова.

Уши навострились, глаза распахнулись.

– Ничего не успеваю! Замедлится ли когда-нибудь время? – почти плаксиво выдал разом прояснившийся Хорхе, воспользовавшись паузой болгарина. – Так же, как оно когда-то ускорилось… Вдруг замрет, и образуется куча мгновений, чтобы пролистать старые фотографии или всласть почитать что-нибудь – долго и непрерывно… – Он удрученно сверился с часами, другой рукой зачесывая назад волосы, растрепавшиеся от ветра из окон.

– Куда едем? – Глаза Ракель воспламенились, когда она улыбнулась Светлане, а та констатировала редкий факт, что большая улыбка красивой девушки портила мягкость ее черт, точно полосуя лицо.

В тот момент я разглядел на лице Несусветы созвездие родинок тоже, это был Малый Ковш в миниатюре.

– Cafе del Mar, – с благоговейным придыханием обозначил Хорхе, когда машина выскочила за территорию старой крепости со звучным именем. Шепот колес под музыкальный шорох поволок их дальше по шоссе, мимо частых билбордов с визитной карточкой очередного клуба, рекламой артистов и их крикливыми фото. – Мы должны проводить солнце, встретить закат. Есть среди нас настолько сумасшедший, что выскажется против? Нет таких? Gracias a Dios! (Слава богу!)

Окна были приспущены, тепло катящегося вниз испанского солнца, наложенного на уравнение ветра и Средиземного моря, выткало выразительно мирный фон. Только скорость провоцировала движение лиц навстречу клубам времени под счастливую дрожь разных ресниц.

Все разговаривали. Русский перемешался с английским, иногда сталкиваясь с болгарским и испанским. Смех был общий – на одном природном языке. По преимуществу выспрашивали русские, им было интересно все, а прочие вставляли свои реплики в редкие, еле заметные паузы. Ракель говорила совсем мало, она предпочитала удивленно разглядывать всех, часто улыбаясь, что опять ломало в щепу ее правильные черты, и это уже заметил я.

Пока крутились в переулках Сан-Антонио, солнце присело еще ниже, щурясь и щуря уже близь крыш домов. В одном из узких переулков Евгенио мастерски запарковался в единственное свободное место. Музыка затаилась под его пальцем, диалоги стихли так же неожиданно.

– Приехали, – сказал болгарин и оказался на улице.

Все тоже высыпались на горячий асфальт, поглядывая в сторону солнца, что неуклонно стекало, из переулков доносилась электронная музыка, зазывно пахло сиренью. Двоим это показалось галлюцинацией. Бутылка ирландского чая опустела здесь же, прямо на обжигающем капоте, вместе с серебристым портсигаром, который тщательно потрясли над стаканами, перевернув вверх дном. Рты оросились, ноги – длинные, тщательно выбритые и кривые, волосатые – с удовольствием выпрямились, и целого мира стало мало. С той же стороны, что и музыкальные звуки, кокетливо проглядывала искристая синева моря.

Ракель оказалась самой длинноногой, о чем Хорхе не преминул ей поведать на испанском, чтобы никого не обидеть. Та вспыхнула от застенчивости и нарочитости комплимента, призванного омыть некие шероховатости в недавнем прошлом их отношений, соль которых знали только они.

Ярость щек не скрыла даже косметика.

Все оказались в солнечных очках.

– В этом свинском шовинистском мире женщина не может побыть просто человеком, – просторно улыбаясь крупными красивыми губами, покачала головой Светлана в знак солидарности с блондинкой, – ее все время заставляют быть женщиной. Посмотри…

– Как и мужчину, – с их встречи в лобби, Арсений заметно оживился, стремясь телом в сторону плещущейся музыки неподалеку и таща за собой тело спутницы. – Те же самые женщины заставляют нас всегда быть мужчинами. Только попробуй побыть просто человеком, тут же начинается – «импотент или тряпка». – Пришлось повторить это на английском. Все почувствовали важность сказанного и после хохотнули, коротко, но задорно.

– Никто вас не заставляет, – звонко не согласилась девушка на русском. – Вы сами хотите этого. – Переглянувшись почти со всеми, она перевела на всем понятный.

– Ровно настолько, насколько и вы… – Я развел руками, приглашая присоединиться.

Всей группой ибицилы высыпались из-за угла протяженной набережной, сложенной из камня, поверх накрытой крепкой, белой, плотно подогнанной доской и чуть дальше – квадратной плиткой цвета шамуа.

Был восторженный июль в своем начале, когда медлительные в работе испанцы только заканчивают вбивать последние гвозди в доски, первый гвоздь в которые вколотили в мае.

Над головами редко волновалось белое тканое подобие крыши, положенное на металлический разветвленный каркас и старинные балки перекрытий. Так всепланетно известное «Cafе del Mar» разделяло редкие дожди и своих посетителей. Дерево вибрировало от множества ног, человеческий гул перекликался с вкрадчивым шумом беспечной Адриатики и воплями птиц о скуке. Множество маленьких светлых столов, обрамленных квартетами млечных стульев, простиралось в обозримую даль, большинство их было занято, музыка медленно крепла от композиции к композиции. Чем ближе был бар, тем больше разного люда роилось. Первопричиной же этого, как всегда на острове, было иссякающее присутствие издревле почитаемого существа, имя которому – Солнце.

– Сюда! Сюда! – Эксцентричный Хорхе опередил прочих, нацеливавшихся на чудом освободившийся столик недалеко от бара, поближе к солнцу, к видам на море с россыпью алебастровых яхт и лилейных лодок.

Синяя пропись легендарного названия высилась прямо над нами, ткань навеса шелестела на ветру. Под весом каждого из нас по-разному скрипнул стул, снова провоцируя размышления о разности скрипов одинаковых предметов в зависимости от половой принадлежности севшего тела.

– И в зависимости от принадлежности глаз, на это смотрящих, и ушей, это слышащих, – согласился с ним испанец, когда Арсений чуть позже поделился своим наблюдением.

Особым движением Хорхе привлек официанта и бойко его снарядил в поход за напитками.

– Кувшин сангрии белой. – Хорхе перехватил взгляд Ракель. – И красной кувшин. Ирландского чаю – четыре раза по сто, просто чаю – четыре чашки… С нашей стороны великолепные чаевые. Может, кто-нибудь голоден? – Большеглазые лица друзей в последнюю очередь выглядели голодными. – Может, салатов кому-нибудь?.. – Он засмеялся. – К примеру, фруктового? А может, боливийского?.. – Все заулыбались, зеркаля друг друга, но от салатов отказались.

Медлительный в движениях, однако нервный в смехе официант, ухая, отплыл в сторону бара сквозь сгущающуюся толпу. Он был смугл, очень худ и завидно молод. Галдящий на разный лад многочисленный люд был подкрашен солнцем, преимущественно гладкокож, обернут в цветные тряпочки, называемые одеждой, развесел, общителен и улыбчив. С различным количеством природной и не только химии в молодой крови, с гелем и без него в волосах. Все с умеренным интересом разглядывали друг друга, излучаемая атмосфера добра перекликалась с той, в которую все погрузилось. Кто-то ел, кто-то пил, недалеко кто-то смеялся чуть громче, чем принято, многие курили, на большинстве столов в различной посудине таял лед. Фоном всему этому было падающее в море солнце, окладистый бриз, треплющий молодежь за нежные щеки, и явное пышное ощущение осмысленного безделья, когда двигателем разноречивого трепа является ленивое созидание.

– Это же Вагнер… – распознал в музыке нечто дотоле слышанное Арсений. Говорил он по-русски.

Все сфокусировались на нем, усмирив незатейливую полемику обо всем сразу на всех языках. В ту секунду все понимали друг друга на любом.

– Думаешь? – взбил бровные дуги испанец и вздрогнул, так как зонт его сорвался со спинки стула и хлестко упал на деревянный пол.

– Плачущая скри-и-ипка, – блаженно протянул Арсений, теперь он был уверен. – Ее не спутаешь ни с чем. Конечно, в обработке, но, несомненно, он. Вагнер…

– Красиво. – Светлана больше других все это время была в трепещущемся звуке, и скрипичный плач покорил ее еще в момент выхода на набережную.

– Полет Валькирий. – Память моя резонировала непривычно, выдавая неожиданно, без предварительных осмыслений.

Все тут же вспомнили, всплеснули руками и по-взрослому переглянулись.