Ведьма. Эзотерическая книга, которая переворачивает представление о женщинах!

– И вовсе я не вел себя плохо! – вместо ответа запальчиво закричал он в спину Хорхе, что тем временем двигался навстречу шагам. – Почему я всегда виноват? Если вы взрослые, значит, всегда виноват я? Это неправильно… – Он дернул плечами, и пиджак дядюшки сполз на пол.

– Потому что виноват могу быть я, виноват, Андреа, можешь быть ты, но никогда, – Хорхе развернулся к нему багровым лицом, – никогда мама виновата быть не может. Это мы с тобой знаем наверняка. – Хорхе примирительно развел руки, точно приглашая малыша объятием скрепить изданную формулу. – Ты должен слушаться маму, парень…

– Ты мне не отец, – запальчиво отозвался Андреа, игнорируя багровую доброту дядюшки. Опять поискал глазами чью-нибудь поддержку, но я молниеносно спрятался взглядом в цветах на обоях.

– И не стремлюсь им быть, – обширно улыбаясь, подтвердил другую формулу Хорхе и добродушно продолжил: – Я твой лучший друг, парень, самый твой лучший друг. Так и передай своим друзьям. Дядя Хорхе – мой лучший друг, а я – его лучший друг. – Хорхе звучно хлопнул ладонью о ладонь. – Отца заменить я тебе не смогу, потому что я не твой отец. Тут ты абсолютно прав… – Ноги его закрутились назад – в сторону следующей комнаты, откуда прорисовался тонкий силуэт с тяжеленной рощей черных волос.

– Да, папа… – тихо-тихо вымолвил мальчик и потянулся за пиджаком на полу.

– Ты сам сказал это… – тоже тихо обронил Хорхе, настраиваясь на пламя больших серых глаз и уверенную горбинку своей женщины, что мягко отстукала свои шаги уже в холле. – И слушайся маму, – добавил он, осознавая, что теперь все его слышат, – даже я ее слушаюсь, а ты кто такой, чтобы ее не слушаться. Когда вырастешь, будешь уже прислушиваться, но пока – делай все, что она говорит… – Язык Хорхе заплелся в конце, смазав элегантный пассаж.

– Хорошо, – еле слышно вылилось из большого пестрого пиджака, что опять повис на хилых плечах.

Высокая смуглая скуластая испанка с непокорными волосами и взглядом, с кривоватой, но очень живой улыбкой, с созвездием мелких родинок на левой щеке, худая, но спортивная и туго втиснутая в невесомые шорты и майку цвета спелой черешни, она горделиво прошествовала мимо меня, благосклонно кивнув, и крепко обняла коренастую фигуру Хорхе.

– Консуэлла, – раскатисто протянул испанец, обнимая ее так крепко, что мне померещился хруст. – Богиня… И даже имя твое – точно лучшая музыка этого бесноватого острова! – Хорхе утопил свое большое лицо в ее маленьких плечах. – И вообще ему пора менять название…

Ароматическая нотка, явившаяся вместе с Консуэллой, приятно защекотала ноздри. Казалось, я на миг оторвался от пола, чтобы тут же еще крепче приклеиться.

– Дорогой Хорхе, – протянула женщина теплым голосом, и моим глазам открылись пылко влюбленные друг в друга люди. – Добрый Хорхе! Ты пришел домой. Наконец – то… – Она выпустила его из рук, глубоко заглядывая в его голову посредством его же красноватых глаз. – И сегодня я тебя никуда не отпущу.

Выражение лица испанца поменялось, он вывинтился из очередной попытки объятия, оказавшись за нежной спиной роскошной подруги.

– Милая моя, кто сказал, что я добрый? Кто-то обманул, наверное. Я никогда не был добрым. Я – не добрый. – Он подмигнул мне мохнатым глазом. – Поэтому я сейчас уйду, милая, непременно уйду. Но только на два-три часа. – Консуэлла нахмурилась в сторону мальчика, что виновато замер у входной двери среди множества обуви. – Ты знаешь, мне можно доверять. Не будем больше обсуждать эту тему. Спасибо, что ты у меня такая умная! – Хорхе пятился, пока заостренное лицо испанки искало его. – Я полюбил тебя дважды, милая… Вначале, когда увидел в первый раз, увидел, какая ты красивая, потом, когда услышал тебя и осознал, что ты еще и чертовски умна… – Они снова встретились глазами.

– Все знаю… – настолько мило и мирно отозвалась женщина, что сердце мое затрепетало от правды слов ее мужчины. – Ты с другом? – Друг тем временем сосредоточился на ярости ее алого педикюра.

– В этом все и дело, – развел руками испанец, тут же одной пригладив волосы, а другой – дотронувшись до сердца. – Иначе бы я ни ногой от тебя. Его зовут Арсений, он из Руссии.

– Ру-у-уссия, – протянула Консуэлла, всматриваясь в меня. – Чудесно. Теперь буду знать, кто виноват, если тебя не будет через три часа. И это при такой луне… – Я почувствовал себя негодяем, но ровно на секунду. – А вдруг дождь?

– Я ли не буду… – заковыристо парировал Хорхе. – Буду точно я. Арсений, как и я, занимается фруктами, в Руссии проблемы с фруктами. У них там очень холодно, ты знаешь, и нет проблем с медведями, но с фруктами – проблемы. Я буду поставлять им фрукты… я обязан показать ему пару-тройку мест, по часу на каждое. И потом я тут… – Он замялся, и по глазам его я понял, что он уже начал к себе прислушиваться. – А дальше Женя… если вдруг… милая… – Хорхе ухватил меня за плечо и почти поволок за собой. – Не без луны… но без дождя…

– Может, кофе? – метнула нам в спины прекрасная испанка. – Или вы голодны?

– Точно… – вскинул смуглый палец Хорхе. – Кофе без еды. Ты чудо, дорогая. – Мы устремились к лестнице на второй этаж, мерцающей от лака, скрипучей и крутой. – Не знаю, за что мне так повезло… – Слова уже путались.

Дрожь от поступи по лестнице проводила нас в одну из комнат, что оказалась гардеробной, где слева прогнулась от массы здания упругая балка, полная тяжести женских платьев, костюмов и прочего множества, части которого я даже не знал названия, а справа на другую балку было набросано мужских сорочек, пиджаков и всякого.

Испанец надел свежую рубашку в красную вертикальную полоску, в петельки впрыгнули свежие запонки в виде песочных часов с чувствительными струйками фиолетового песка. Он густо полился одеколоном.

Совсем глубоко, словно намеренно, среди разноцветных тканей выискалась почти плоская этажерка, полная винных бутылок, и там же прирос к полке прозрачный выпуклый штоф, полный кирпичной жидкости с маслянистым эхом по стенкам толстого стекла.

– Когда случается полнолуние, Консуэлла на ночь или на две сходит с ума, – зарылся в вещевой гуще Хорхе, пока я озирался и старался не чихнуть от избытка запахов тканей и парфюмерных призраков. – Ей слышатся множество голосов, и все они доносятся сверху, точно… с луны, когда она полная… – Серебристая коробочка мелькнула на фоне выделанного хлопка. – Она не верит в это сама… До сих пор думает, может, кто-то шутит над ней. Голоса раздаются из шкафа или еще откуда-то. Все это сводит ее с ума, и… – Ирландский чай мелодично пролился в два сосуда, напоминающих свечные лампады. – Но никто не шутит. И про луну в этом доме говорят чаще, чем в других.

– В полнолуние? Неужели она?.. – перебил я Хорхе, больше для того, чтобы осмыслить услышанное.

– Нет, конечно. Но и так не легче, – засмеялся Хорхе, потягивая лампаду. – Просто она становится буйной, разносит все в щепки, громко разговаривает и колко судит. Тяга к разрушению обоих видов… И разрушения объясняет поиском голосов – или людей, или динамиков. Она каждый раз не верит, что голоса в ее голове. А вне полной луны она все понимает… Консуэлла – дочь богатых родителей, настолько богатых, что в разное время у нее появлялись самые неожиданные враги, притом большинство начинали вражду из зависти. Люди много раз подводили ее, в конце концов развилась агрессивная паранойя. Давно… – Мы выпили. – В такие дни даже я под подозрением. – Глаза испанца пытались быть грустными.

– Удивительное рядом, – сказал я фразу, услышанную чуть ли не по радио.

– Постоянно замечаю, – вторил Хорхе, густо багровея и почти светясь в полумраке рубашек. – А в остальном она замечательная. Наверное, у каждой женщины есть большой недостаток, с которым ее мужчине приходится мириться. Свою… я иногда связываю.

– Моя тоже часто нуждается в веревке. – Они переглянулись. – Порой даже чаще, чем в полнолуние. Бешеный темперамент, который утомительно обуздывать… – Поток нежных мыслей, коснувшись Несусветы, омыл мое сердце, живот и рассудок. – Но без которого тоскливо, все замедляется, включая дождь.

– Мальчики! – раздалось откуда-то, точно совсем издалека. – Кофе остывает!

Штоф звонко вернулся на место. Хорхе раздвинул пиджаки в одном ему известном месте, обнажив узкую полоску зеркала, в которое пристально осмотрелся, пригладил волосы на голове, нахмурился, нашел неведомо где расческу и тщательно зачесался назад.

Потом испанец хохотнул, будто вспомнил что-то. Обратил нетерпеливые руки к платяной балке подруги, раздвинул благоухающие платья, и на открывшемся месте нашлось еще одно зеркало, только широкое и высокое. Волей Хорхе мы встали между ними, и минуту таращились в занятный эффект «бесконечного тоннеля с нескончаемым тобой», известный всем, кто когда-либо стоял между двумя зеркалами и заглядывал себе зеркальному за плечо.

– Пора! – выдохнул испанец.

Мужчины с треском вывались из гардеробной прямо под ноги замечательно симметричной Консуэллы. Изящные руки ее, с оттопыренными веером нижними тремя пальцами, двумя верхними воздушно держали фарфоровые кольца миниатюрных ручек крохотных кофейных чашек. Если в этом жесте и была нарочитость, головы испанца и его гостя все равно основательно закружились.

– Любимая… – выдохнул Хорхе, принимая чашку из ее рук топорной лапой.

– Ты взял солнечные очки, милый? – спросила женщина.

Я так же осторожно забрал в свои грубые ладони дорогой фарфор.

Испанка добродушно улыбалась нам обоим.

– Да. И да поможет нам кофе! – с верой в благое вскричал Хорхе и испил залпом.

Я вторил ему.

Мы шумно благодарили испанку, рассыпаясь щедрыми и искренними, как исповедь, комплиментами, и начали передвижение домашних тел в космической зависимости друг от друга в сторону нижнего этажа. Кофе оказался крепким и выровнял предательскую дрожь седьмого чая.

– Два часа, – вкрадчиво ударилось в их затылки, когда Хорхе взялся за дверную ручку двери.

– Три, милая, – ни тихо, ни громко отозвался испанец.

Они вышли на крыльцо, где вдруг разлился дождь. Консуэлла провожала их. Она коротко помахала Жене, он ответил ей улыбкой.

Арсений с Хорхе переглянулись.

– Кажется, кто-то говорил о дожде недавно, – удивленно констатировал он. – Что бы это могло означать?

Лицо испанца было озабоченно. Он силился не глядеть в сторону Консуэллы, которая тем временем проткнула его острым сложенным черным зонтом прямо под мышкой свежей рубашки. По-прежнему в пиджаке дяди щурился от солнца и дождя Андреа.

– Ты не хочешь уезжать? – попытался я угадать его сомнения, что шевелились на рябоватом щетинистом лице.

– Хочу, – подумав, честно ответил он. – Но ненадолго. Я знаю, она против, поэтому не хочу, хотя и хочу. Она хочет, чтобы я был всегда рядом, как, впрочем, и любая женщина. Знаешь… – Казалось, он говорил это и себе, и мне, притом будто в первый раз. – С ней я хочу быть рядом все время…

Зонт с элегантным треском распахнулся над ними, и, больше не оборачиваясь, с крыльца они переместились в машину.

– И вам не скучно? – спросил я уже в салоне, где потрескивала музыка и пахло смесью мужских парфюмов.