Сублимация любви

Раунд пятый

– Надо… – выдыхает пьяно, томно. – Надо ехать!

Сказала и, поправляя юбочку, встала.

Я в ступоре! Как? Как обухом по голове! Опять осечка?! А ведь всё было так хорошо и плыло в верном направлении… И обозлившись, но всё ещё не теряя спокойствия, произношу как можно мягче, хотя в глазах уже молнии:

– У нас ещё есть время!

– Нет! Нет, миленький! Работа! Работа! Ещё один клиент! – говорит так, словно и не хочет уходить от меня, но ей так надо.

Брови мои, чувствую, ползут вверх: «В такое-то время клиент? А я? Не клиент?»

Меня охватывает к этому неведомому клиенту ненависть! Или нет, соперничество: она – мой Рыжик – спешит сейчас к кому-то… «Ха! Щас!»

– Сейчас мы этого клиента ликвидируем! – улыбаюсь и вступаю в борьбу с ним, с неведомым клиентом, за право быть с ней ещё часок, вступаю в борьбу за обладание этой самкой, недоступной для меня самкой!

– Нет, что ты! Тогда я не получу свои проценты с аванса! – в её голосе чуть ли не дрожь, а на глазах навернулись слёзки.

И опять в ней, в её облике так всё и кричит: «Я не хочу уходить – ты такой милый, но так надо идти! Так надо! Надо! Работа!» (Ну, актриса! Ай, мужики, скажу я вам: женщины такие игруньи, актрисы! МХАТ отдыхает! Да их всех без экзаменов можно принимать в любой артистический вуз. А особенно хороши они в постельных сценах – сама разглядывает цветочки на обоях, а тебе: «Да, да, милый! Да, да, ты просто супер! Ой! Ай! Das ist fantastisch! И главное, не забывает при этом стонать и учащенно дышать!)

Так! Стоп!

Конечно, надутые губки и трепет в голосе, и это страдальческое лицо в дикой попытке заработать на жизнь, вызывают у меня приступ сострадания к её титаническим усилиям, или, возможно, во мне проснулось милосердие, или как там, меценатство? Ах, нет, это извечное наше мужское: «Милая, я помогу тебе! Ведь я как бы бог!» (Ну и, конечно, всё это в контексте: «А ты уж, милая, люби меня!» И вот здесь-то они нас и ловят! И мы, сами того не ведая, проигрываем, попадая в расставленные сети. Позвольте заметить, очень умело расставленные! Это как хук справа от левши. И знать не знаешь, и ведать не ведаешь, а получаешь. А ловят они нас на живца – на красивенькие ножки, пухлые губки, ну и на подобные словечки.)

Но я опять отвлекся.

Я воспарил: «Ха, если дело в деньгах, мы это поправим, и ты, Рыжик, будешь сегодня со мной!» И ей обрадованно:

– А сколько заработаешь за сделку?

– Если клиент покупает ту квартиру, то две тысячи!

– Я дам тебе эти деньги… – произношу я с превосходством и собственной значимостью, уже ни на миг не сомневаясь в своём выигрыше, откидываюсь на спинку стула, достаю бумажник, хрущу бенджаминовскими лицами…

– Спасибо!.. Я достаточно зарабатываю!.. – гордо произносит она, встаёт и направляется к выходу. Всем своим видом, прямой спиной, чуть вскинутой головой показывая – она обижена!

– М-м-м-да! – удивлен, что и говорить, но как завело! Вау! «Серьёзная девочка! Не такая, как все! Вау!»

Но только «вау!»-то оно «вау!». Мы-то с вами умные и знаем, что подобный её отказ заранее продуман ею. Это ход конём, это тот самый пресловутый гамбит: потерять малое, чтобы выиграть инициативу, а затем выиграть всё!

И подобное ею проиграно десятки раз, она знает до мелочей, где и как, что сказать, как встать, как уйти, чтобы я кинулся её догонять, уже считая, что в мои руки попала самая-самая-самая. Ситуация до смешного повторяется со всеми мужиками! А уж таким умением разводить нас обладают лишь незаурядные женщины. Женщины, умеющие это делать, – это профи!

Это простая влюбленная дурёха будет краснеть, бледнеть, отнекиваться от протянутых по случаю душевной щедрости денег. Эти же – нет! Они, лишь скучковавшись за чашечкой кофе где-нибудь в кафешке, будут делиться друг с другом, как развели очередного «клиента», горделиво демонстрируя подарки от «богатенького Буратино». При этом так поливать его грязью, что возникает вопрос: «Если он так плох, он тебе неприятен, а ты с ним была, тогда кто проиграл в этом?»

– Кто проиграл? И кто выиграл Игру?..

Римский стиль

Если одним словом выразить суть римского стиля, то это, конечно же, «роскошь». Любовь к роскоши у римлян, вероятно, стимулировали богатства завоёванных ими народов. Сначала это были этруски, затем, в 146 г. до н. э., они завоевали Грецию, а в 30 г. до н. э. Великий Египет пал к ногам Рима.

Но нужно отдать должное римлянам – они с благодарностью перенимали у побеждённых всё самое лучшее. У этрусков особо значимым заимствованием, конечно же, была циркулярная арка, позволившая затем римлянам строить многоэтажные здания. У греков римляне позаимствовали симметрию, ордеры и скульптуру, у египтян – любовь к монументальности. Беря у побеждённых народов всё самое лучшее, они соединяли разрозненные знания и творили свою имперскую архитектуру.

Мы иногда думаем: «Ах, как они далеки от нас эти древние римляне, что они там могли, что знали на заре-то человечества?» Но вот что интересно: именно римляне впервые из вулканического пепла изобрели прочный водонепроницаемый бетон и стали возводить сводчатые перекрытия и строить многоэтажные здания. Они покрыли сетью великолепных мощёных дорог не только саму Италию, но и отдалённые провинции – протектораты.

Ещё в I веке до н. э. были написаны первые трактаты по архитектуре – и именно римским архитектором! На латыни его имя звучит божественно красиво: Marcus Vitruvius Pollio. Этот Витрувий под руководством Юлия Цезаря создавал военные машины, это он строил акведуки и мосты, это он был автором эргономической системы пропорционирования, что впоследствии получила название «Витрувианский человек». Эта система имела широкое распространение в искусстве и архитектуре. Витрувий был тем, кто в своей работе «Десять книг об архитектуре» впервые обобщил опыт греческих и римских мастеров и систематизировал основные принципы художественного восприятия. (Он был первый, а уж через 1500 лет был Леонардо да Винчи.)

Римляне вообще соединяли, казалось бы, несоединимое. Греки ужаснулись бы, видя, как римляне поступали с их любимыми совершенными колоннами, что они с ними сотворили! Но свободные граждане Рима, вольно соединив три греческих ордера, получили ещё два добавочных архитектурных ордера.

Лишь скульптуру римляне переняли у греков без изменений – как эталон красоты, как совершенство. Римские мастера тщательно копировали статуи Афин, Афродит, атлетов, юношей-копьеносцев, правда, переименовывая на свой лад. Так скульптура Праксителя «Афродита» стала называться Venus pudica – «Венера стыдливая», Гермеса римляне окрестили Меркурием, а Зевса – Юпитером.

Итак: для римского стиля характерны пышность в убранстве, мрамор, золото, пурпурный цвет, украшенные листьями аканта колонны, копии греческих скульптур.

Для того чтобы воочию соприкоснуться с Римской империей, неплохо бы побывать в музее под открытым небом – в Помпеях[4 - 16 февраля 63 года Помпеи были частично разрушены землетрясением, через год случилось еще одно землетрясение.]. Для меня этот город – откровение!

Бродя по узким улочкам, наполняешься стойким ощущением живого города, только его жители почему-то прячутся по своим домам, да со страхом наблюдают за тобой из своих таинственных укрытий. Не знаю, кто как, а я постоянно чувствовал на себе пристальный взгляд с той стороны времени, до неприятного жжения под мозжечком (наверное, так чувствует себя человек, зная, что на него наведён прицел снайпера). Возможно, души помпейцев, погибших под тоннами пепла, незримо присутствуют здесь и ревностно охраняют своё право на тишину? Возможно.

В Помпеях всё как на ладони: вот форум, вот базилика, храмы, амфитеатры, термы, богатые дома с атриумами и перистилями, с фонтанчиками, с фресками и мозаикой. Мебель не сохранилась – сгорело всё, что могло гореть, но на фресках – прекрасные матроны, закутанные в багровые ткани, они возлежат на невысоких мраморных скамьях, рядом патриции в алых тогах, с золотыми кубками, вальяжно обсуждают последние новости с городского форума… И всюду роскошь, всюду эта возмутительная роскошь!

Нет ни одного туриста, кто бы не посетил самое злачное место древнего города – лупанар – публичный дом. Что и говорить, мы недалеко ушли от них, древних римлян, разве что проституток мы называем «ночными бабочками», а они их называли «волчицами». На улицах городов было темно, и чтобы привлечь клиентов, женщины завывали подобно волчицам.

Со скабрезными, ханжескими улыбками, с затаённым интересом, мы заходим в маленькое двухэтажное зданьице (надо сказать, отлично отреставрированное), протискиваемся по коридорчику, всюду заглядываем и, мысленно примеряясь к каменным лежанкам, вглядываемся в откровенные росписи на стенах – может, в них мы откроем что-то новое для себя?

Но нет, ничего нового. Древние римляне были такими же, как мы, и так же стремились к удовольствию и наслаждению. От этого ещё больше наваливается ощущение их незримого присутствия и несущественности пролетевших веков – эти люди были как мы, любили как мы, только раньше, раньше всего на каких-то пару тысяч лет!

Моё сердце и мозг отказываются это воспринимать. И в какой-то момент я замечаю, что все туристы находятся в отключённом состоянии, ощущение страшной катастрофы теряется за прозаическим: ходим, жуём пиццу, потягиваем из бутылочек «Колу», посмеиваемся над знаками в виде фаллоса на стенах, щёлкаем фотоаппаратами. Для нас Помпеи всего лишь туристический аттракцион.

Но аттракцион заканчивается там, где ты сталкиваешься с истинным воплощением смерти – это гипсовые слепки тел погибших помпейцев. В пустоты, что образовались в вулканических выбросах от тел погибших, археологи заливали гипс, как в форму, получая при этом посмертные скульптуры тех, кого застала врасплох стихия. Скрученные тела несчастных, их стремление любым способом укрыться, спастись, и ужас, отчаянье на их лицах – это невыносимое зрелище, оно сродни душевному коллапсу.

Этих скульптур смерти много, очень много! Вот скрученное тельце мальчика, старательно прижимающего ручки к ротику, вот мужчина навеки зажал в руке монетки, две женщины обнялись в последний раз, гладиатор накрыл собой от смертельной опасности любимую (этих двоих нашли в школе гладиаторов). А в одном из богатых домов совсем ещё юная красавица навечно замерла с прижатой к лицу рукой, словно она прикрывала ею глаза. На руке золотой браслет с надписью: «Dominus de Yitonia» – «Гедонии[5 - Гедония – от лат. gedonismus – наслаждение, в греческом hedone – удовольствие, тоска по наслаждениям, стремление к удовольствию.] от хозяина».

Глядя на них, ты чувствуешь весь ужас и беспомощность этих несчастных перед разбушевавшимся Везувием. Сердце сжимается, и к горлу подкатывает ком – рыдания душат, и ноги становятся ватными. И я мысленно обещаю им: «Обязательно напишу о вас, о вашей страшной гибели!», но вместо этого вечером воображение вдруг рисует совсем другие картинки, картинки их безмятежной жизни и счастливой любви…

Гедония

Гедония очень красива. Гордый профиль, цвет кожи матовый, бархатный, глаза большие, влажные, тёмные, словно крупные маслины, и румянец на щеках нежнейший, как у младенца. Она особенно очаровательна, когда медным обручем подхватывает белокурые волосы в высокую причёску. Ей не нужно подкрашивать их, как это делают знатные римские матроны, волосы у неё от природы светлы – это подарок её отца-германца. Гедония так восхитительна, что её мать постоянно молит богов только об одном: хорошей участи для дочери, только бы эта броская красота не навредила ей. Мать просит милости у всемогущих богов, потому как знает – нет ничего хуже их зависти! Красивая рабыня – жди беды!

Она и сама когда-то была красива, и красота не принесла ей счастья. Ещё ребёнком её продали римскому патрицию для телесных услад, а как исполнилось пятнадцать, он, посчитав её уже старухой, отправил в казармы при гладиаторской школе. Поначалу она гордилась своей судьбой – весь Рим любил гладиаторов, они – настоящие герои! Да только любовь гладиаторов оказалась ещё горше, чем похотливые игры старого сластолюбца! Он хотя бы не бил её. А гладиаторы знали – следующий бой может стать последним, а потому всю свою ненависть к жизни и всю злость они почему-то вымещали на несчастных женщинах, кои им полагались в награду за одержанные сегодня победы.

В один из тёмных вечеров от белокурого гладиатора-германца она зачала ребенка. И чтобы её не отправили к повитухе, схитрила – упросила стражника выбить ей зубы. Лишилась зубов, но сохранила ребёнка, а возможно, и жизнь. Её вновь продали.

Новый хозяин – краснощёкий, лысый старик Сулла – не много дал за уже никчёмную рабыню. Отвёз ее к себе на виллу, что раскинулась в живописном месте под сенью Везувия. Здесь она родила девочку – Гедонию. Сулла же был не просто добр, он был столь великодушен, что позволил оставить ребенка, и пообещал никогда не разлучать и не продавать их по отдельности.

Казалось, всё складывалось хорошо, слишком хорошо, так, что временами забывалось – она всего лишь бесправная рабыня! Но искристая, вызывающая красота подрастающей дочери будила в ней тревогу, напоминая, что все несчастья ещё впереди…

23 августа 79 года, в день, когда Гедонии исполнилось пятнадцать, на виллу из Рима приехал Сулла. Он был мрачен, сидел с поникшей головой, ничего не ел и не пил, лишь беспокоился о каком-то госте, не появился ли?

Вдруг на глаза ему попалась Гедония, она принесла вина в высоком сосуде и, наливая в золотую чашу хозяина, допустила страшную оплошность – пролила несколько капель багрового напитка на мраморную столешницу. Тут же бросилась стирать капли, но было уже поздно: белоснежный, сияющий камень покрылся отвратительными багряными пятнами. Сулла подорвался, схватил её за волосы и в припадке старческой злобы, истошно крича, принялся избивать. Всё бы стерпела и приняла со смирением, не произнеся и слова, но Сулла кричал, что завтра же продаст её в лупанар или бросит, как когда-то мать, на потребу гладиаторам. Гедония взмолилась. Но её мольбы только подлили масла в огонь – старик рассвирепел еще больше. Он негодовал так, словно именно она была виновницей всех его проблем и, вероятно, несчастий. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы громкий голос стражника не оповестил, что наконец-то долгожданный гость прибыл.