Обнимая пустоту

– Мистер Стоун! – раздался голос в другом конце коридора.

Парень перешел на легкий бег, чтобы догнать своего наставника.

– Что у тебя? – не сбавляя шаг, спросил Джон.

– Только что допросили бармена. Он говорит, что с ними был еще кто-то, но он не уверен. Слишком много посетителей было в тот злополучный вечер.

Джон остановился. Парень пригладил слегка растрепавшиеся волосы и перевел дыхание.

– Если это действительно так, почему Генри Фокс ничего нам об этом не рассказал? Мы потеряли сутки! – нервно констатировал детектив.

– И что будем делать? Следует ли арестовать Генри?

– Ты же его видел. Как он страдал. Нет, он не делал этого, – уже спокойным тоном продолжил Джон, – Поехали, спросим его самого.

– Неплохой район, – сказал парень, медленно ведя машину и выглядывая в лобовое стекло.

– Вот этот дом, – указал пальцем Джон, – номер 3/А.

Молодой детектив остановил автомобиль у обочины и, заглушив мотор, вышел наружу. Одет он был стильно, как и всегда. Узкие брюки темно-серого цвета, почти черные, темные ботинки, не громко цокающие при ходьбе. Сверху было надето такое же черное пальто, последняя пуговица которого была расстёгнута. Под ним виднелись белый стоячий воротничок рубашки и завязанный галстук. Парень выдохнул, и серый пар на мгновение разбавил мрачный вечер. Он посмотрел на Джона и уже по привычке провел рукой по аккуратно уложенной прическе. Джон открыл заднюю дверь, чтобы достать свой плащ. Он накинул его на плечи и двинулся к дому. Напарник последовал за ним. В доме было девять этажей. Генри жил на четвертом. Молодой напарник хотел было свернуть к лифту, но Джон будто не видел поворота и шел прямо к лестнице. Парню ничего не оставалось как с досадой выдохнуть и отправиться следом. Джон не спеша преодолевал ступеньку за ступенькой, ровно и методично, словно отлаженный механизм, настроенный на выполнение определенной задачи. Парень хотел обогнать наставника, но сделать этого не решался, поэтому плелся следом, успокаивая себя счетом ступеней. Когда они вышли на площадку четвертого этажа, парень с облегчением прошептал:

– Семьдесят две.

– Что, семьдесят две? – спросил Джон.

– Мысли вслух, ничего серьезного, – пробурчал младший напарник.

Они приблизились к двери, и Джон звонко постучал три раза. За дверью послышались шаги.

– Минуту! – донеслось из квартиры.

Джон успел оглядеть площадку и насчитать четыре квартиры на ней. Послышался звук открывающегося замка. Ручка двери подалась вниз, и перед детективами предстал Генри.

– Черт возьми, что случилось? – не скрывая удивления, спросил молодой парень.

Джон был поражен не меньше. Генри, оставив вопрос без ответа, жестом пригласил их войти. Это оказалась маленькая однокомнатная квартира. Такие стали очень популярны у молодежи. Их ценили за простоту, удобство и относительную доступность.

– Вам что-то стало известно? – начал разговор Генри, не тратя времени на любезности.

Джон посмотрел на его разбитый нос и опухший глаз, а затем спросил:

– Так что случилось, Генри? – и кивнул, указывая на его лицо.

– Это мое личное дело, – сухо ответил тот, не скрывая возмущения, – Так зачем вы здесь? Если пришли обсуждать мой внешний вид, то можете уходить.

– Нам стало известно, что с вами в том баре был еще кто-то, – влез в разговор молодой напарник, – А ты нам даже не сообщил. Мы потеряли время!

Генри сделал шаг назад.

– Да, с нами был Уилл. Уилльям Мэннинг. Давний друг Пеппер, – с некоторой досадой и даже злобой ответил Генри, – Но он рано ушел в тот вечер. Еще до того, как Пеппер вышла на улицу. Я не считал, что это важно. Да и не думал об этом в тот момент. Мне и сейчас не хочется ни о чем думать! Единственное, что я хочу – это найти того, кто это сделал! – разразился Генри.

Его тон говорил о серьезности намерений. В комнате словно сгустились тучи.

– Для этого есть такие люди как мы, выдержав паузу, декларировал Джон, – Идем, мы уходим.

Молодой напарник зло посмотрел на Генри и последовал за Стоуном. Детективы развернулись и исчезли так же быстро, как появились.

Когда шаги на лестнице удалились, Генри схватил первый предмет, попавший под руку, и швырнул его в стену. Тот рассыпался на осколки вперемешку с землей. Это был небольшой горшок с цветком, который стоял на комоде.

* * *

Детективы обнаружили жилище Уилльяма в разгромленном состоянии. На полу в коридоре валялась разбитая рамка для фото. Рядом с ней – разорванная пополам карточка. На оставшейся половине улыбался мальчик. Вещей Уилла практически не осталось. Позже детективы выяснят, что Уилльям покинул страну на следующее утро после трагедии. В их сводках он будет значиться как главный подозреваемый. Дело отправится пылиться на полку и ждать новых свидетельств.

В свою очередь, Генри пытался найти Уилла самостоятельно, но его усилия не приносили результата. С тех пор он начал искать свою смерть.

Он добирался до своего дома, включал музыку, закрывал глаза и улетал на Марс. Когда приходило время возвращаться на Землю, он с трудом поднимал ресницы и видел все ту же холодную комнату и себя в самом центре. Возле него на полу стояла пустая бутылка дешевого портвейна, рядом с ней – коробки китайской лапши. Тогда он думал, а как бы увеличить время пребывания на Марсе? Ведь даже в той далекой темноте космоса он ощущал себя более живым, чем был на самом деле. И каждый раз, улетая на Марс, Генри рисковал уже не вернуться, ведь там он чувствовал себя чертовски здорово.

Он ощущал, как внутри копится слизкий, мерзкий и отвратительный комок, который все больше довлел над ним. Неконтролируемая злоба, ненависть ко всему и всем и ощущение собственной неполноценности порой сменялось чистым разумом, который был пока еще жив, но это все так нечасто и мимолетно, что ему не хватало сил выдавить из себя эту пакость. Отвратительная гнойная рана, которая медленно, но верно увеличивала свои территории, не желая покидать его. Она разрасталась и душила изнутри всё доброе, чистое и искреннее.  Что происходит? Как с этим бороться? Он не знал. Ему было очень паршиво. Одновременно страшно от того, к чему это могло привести, и мерзко от своей ничтожности.

Хотелось бежать не оглядываясь. Не смотреть назад, не думать, не чувствовать, не ощущать. Заморозить всё живое внутри и перестать, наконец-то, бояться себя.  Больше нет ни слов, ни мыслей, ни сил. Абсолютная безжизненная пустыня заразила все живительные родники. Не будет теперь ни улыбок, ни теплых разговоров с привкусом горького, такого нелюбимого им, крепкого кофе, ни горячих искренних слез. Растворяться в безумии так легко и приятно, выходить из него чертовски тяжело и больно. Да и зачем? Нет ни цели, ни желания, ни нужды. Кругом бархатная, манящая пустота, зовущая за собой. А он? Он был не готов ей противостоять.

Генри начал проводить ночи в таких местах, в которых легко можно было потерять душу. К счастью для него, свою он потерял вместе с утратой Пеппер, поэтому беспокоиться о такой ерунде, как душа, ему больше не приходилось.

* * *

– Вернись к нам, – повторил Генри, сбросив наваждение из накрывших его воспоминаний, – откуда взялся этот проповедник?

Генри улыбнулся впервые за долгое время и взглянул на небо. На этот раз оно показалось ему достаточно близким, чтобы можно было протянуть руку и дотронуться до солнца. Оно ярко светило и окрашивало все вокруг в теплые тона. Морозный воздух больше не обжигал, а ласково щекотал кожу. Генри уверенно зашагал в направлении дома.

Солнце, прощай

«Как много пройдено дорог, как много сношено ботинок»

После прилета в Сидней Уилл первым делом отправился на поиски жилья. Он выбрал улицу поближе к океану и начал стучать в каждый дом по очереди, спрашивая, не сдается ли здесь комната. Люди, открывающие ему дверь, были самыми разными. От некоторых исходило радушие, они были рады страннику из далекой страны и предлагали зайти в дом и составить им компанию за столом. Другие же наоборот были холодны, а некоторые и грубы, от таких не приходилось ожидать даже стакана воды. У одних хозяев Уилл с радостью остался бы прямо сейчас, других не мог выдержать и минуты. В одном из домов ему открыл добродушный старик, который, по всей видимости, был рад любой компании, лишь бы не оставаться одному. Тот пригласил Уилла зайти в дом и вместе с ним пообедать. Уиллу стало его жаль, и он согласился.

Старик начал рассказывать о своей юности, о друзьях, которых уже нет в живых, и о том, как это больно – дружить всю жизнь, ходить друг к другу в гости, а затем хоронить их одного за другим. Посмотрев на Уилла, он спросил:

– У тебя грустные глаза. Приехал на другой край света, спасаясь от несчастной любви?

– В каком-то смысле, да, – ответил Уилл.

– Это подходящее место: солнце, песок, вода и толпы красивых девушек – лучшее лекарство от разбитого сердца.

Уилл молча кивнул в ответ. Он не стал говорить, что девушка, которую он любил с самого детства, покинула этот мир навсегда. Не стал говорить и о том, что сам вонзил ей кусок арматуры прямо в грудь. Он просто молча кивнул.

Старик оказался не таким плохим собеседником, как думал Уилл. Он боялся, что ему придется выслушивать ворчания и жалобы на все подряд. Старик рассказал, что его жена скончалась два года назад, оставив его одного. Рассказал о своей первой и последней любви. Это была действительно красивая история:

– Я учился в выпускном классе старшей школы, – начал он, – Наш преподаватель английского заболел, и на замену поставили молоденькую девушку, только что закончившую университет. Все парни влюбились, естественно. Как раз созрели для этого, кровь бурлит. Я не стал исключением. Меня жутко злило, когда кто-то начинал обсуждать ее. Особенно тело, фигуру, грудь. Из-за этого я даже подрался. Меня потом прозвали бешеным. Просто я не смог слушать, как один придурок стал описывать свои фантазии на ее счет. Ох, а тогда я был крепкий малый, не то, что сейчас. И удар был что надо. Я пять лет занимался боксом, даже выигрывал какие-то соревнования. Отделал я его здорово. И кто нас разнял, как ты думаешь? Да, именно она. Должно быть, подумала, что я зверь какой-то. Оставила меня после занятий. Хотела прочитать мне лекцию, а сама волнуется, молодая. Ну, и меня понесло. Я привык говорить все прямо, такой уж я человек. Признался ей в чувствах, сказал, что защищал ее честь, в общем, выдал все так быстро, что она сидела и не могла подобрать нужные слова, чтобы ответить. Мне стало не по себе от давящего молчания, и я вышел из класса, оставив ее наедине со своими мыслями и моим признанием. На следующий день она делала вид, что ничего не было, и даже не смотрела в мою сторону. Но отступать я не собирался. Хоть и был еще сопляком, но точно осознавал, что нельзя опускать руки. Стоит хоть раз сдаться, как этот мир сожрет тебя, запомни это. Я начал зубрить все подряд, тянуть руку, чтобы выйти к доске. Оставался после занятий, предлагал свою помощь. Дарил цветы, приглашал на свидания, но первое время она отказывалась. Говорила, что она учитель, а я ученик, что так нельзя, она старше. Я настаивал, что мне наплевать на эту ерунду, это все мелочи. Постепенно она прониклась доверием ко мне, а затем и симпатией. Когда я был уверен в ее чувствах, предложил ей выйти за меня. Общество, мягко говоря, не было в восторге от этого. Чтобы сохранить честь школы, ей пригрозили увольнением, мол, негоже учителю совращать учеников. Хотя мне вот-вот должно было исполниться восемнадцать. И что сделала моя Полли? Она ушла из школы. Да, послала их всех к черту и ушла со мной. После выпуска я устроился на завод по производству ботинок. А она сиделкой к обеспеченным людям. Мы прожили замечательную жизнь. Но вот ее не стало. И не стало частички меня. Тебе это еще незнакомо, ты слишком юн. Надеюсь, и не узнаешь, как это больно. После ее смерти я сел в наш катер и ушел в море. Хотел остаться один. Только там мог побыть в полном одиночестве. Но начался шторм, который чуть меня не погубил. Многие верят, что Бог спасает их в такие моменты. Я верю, что меня спасла Полли. Шторм длился ровно сутки, он отбросил меня в неизвестном направлении, чудом не потопив. Я оказался посреди открытого океана в одномоторной лодке. Что может сделать старик в такой ситуации? Из еды у меня была лишь пара бутербродов, которые намокли во время шторма. Воды тоже оставалось не так много. Я не знал, в какую сторону мне плыть, поэтому решил оставаться на месте. Я боялся уйти от берега еще дальше. Два бутерброда я разделил пополам, намереваясь съедать по одной половине в день. Что я буду делать через четыре дня, я даже не думал, поэтому съел первую порцию и сделал глоток воды. Затем я ждал, ждал долго и мучительно. Зато я получил огромное количество времени на размышления. Кажется, я вспомнил всю свою жизнь, пока сидел в той лодке. Если днем меня доставало солнце, да так, что я весь сгорел и стал облазить в тот же день, то ночь намеревалась меня убить жутким холодом. Но больше всего я боялся акул. Они могли легко перевернуть лодку, если бы почуяли добычу. К счастью, они не приплыли. Впрочем, и без акул положение мое было плачевным. На четвертый день я доел последнюю половину бутерброда. На пятый день сделал последний глоток воды. Я был в отчаянии. Но, как уже говорил, сдаваться – не по мне. Я завел мотор и направил катер в одну из сторон света. Не помню, сколько я так проплыл, но в конечном итоге у меня закончилось топливо. Я тогда так разозлился, что стал бить ногами по двигателю, но силы меня быстро покинули, и я опустился на дно лодки. Я лежал и смотрел на небо. Первая мысль, которая у меня возникла – мне конец, скоро я встречусь с Полли. Наступила ночь, и я в первый раз увидел столько звезд на небе. Оно было усыпано маленькими светящимися точками. Конечно, они всегда там были, просто я их не замечал. Собственно, никто не замечает и не ценит такие мелочи, как звезды. И я заплакал, серьезно, старики тоже умеют плакать. Я не хотел умирать. Странно, я прожил свое, но умирать не хочет никто. Я задумался о жизни и смерти. Все задаются этим вопросом рано или поздно. Но тогда я впервые для себя четко осознал, что жизнь – удивительная штука. Я пообещал себе, если выживу, то куплю и съем килограмм мороженого, хоть мне и нельзя. Глупое обещание, но я его выполнил. Дрейфовал я на волнах двенадцать дней, пока рыболовное судно не наткнулось на меня. Команда решила, что я умер от истощения, потому что, когда они меня нашли, я так и лежал внизу, не шевелясь. Я потерял пятнадцать килограмм, но выжил. Об этом даже писали в газетах. Я верил, что Полли присматривала за мной и не давала умереть. В море я больше не ходил. Но каждый вечер отправляюсь на пляж, смотрю на плеск волн, на то, как они разбиваются о берег, словно мечты, налетевшие на непреодолимые препятствия. Но, знаешь, мне больше не грустно. Я знаю, что она меня ждет. Я ее видел. Когда я лежал и был на грани двух миров, мне показалось, что я вижу ее. Она развела руки в разные стороны, намереваясь обнять. Но пришли рыбаки и вытащили меня оттуда. И ее руки сменились руками моряка, поднимающего меня на палубу.