Впереди ветра

Вдруг до неё донеслось бормотание из чулана.

– А это – кто?

– Та …Вовка пьяный.

– И сколько уже пьяный?

– Та хто его знаить…

Блондинка ускорила пробивание к выходу через завалы какого-то тряпья, хлама …Добралась, закрыто. Она крикнула :

– Мне надо в магазин! —

Услышала, как тетка с грохотом пролазит через собственные баррикады. Девушка с ужасом посмотрела на то, что осталось позади. Бросив взгляд на нечесаные лохмы тетки, вздрогнула, но довольно бодро произнесла:

– Щас …в магазинчик! Винца хряпнем! Тетка сразу подхватила :

– Ага, и колбаски не забудь! Клацнул замок…

И не знала блондинка Гуля, как может быть вожделен звук открывающегося замка! Она осторожно переступила порог проклятого порога.

ДУБЛЬ – ДВА

Как её ноги несли, Гуля не помнила. Казалось, смрад и бряканье козьих бубенцов никогда не кончатся…

Она подняла глаза и прочитала вывеску «Молоко», и поняла, что пить это не сможет ни-ко-гда! Отдышавшись, девушка усмехнулась:

– Ну что- дубль два? Звякнуть второй тетке?

Особо не хотелось. Мать предупредила, что она жаднее крестной. Обирала наивную сестру – северянку в первые дни гостевания у бабушки. А позже – обманывала, опять обирая, вроде как взяв её, смертельно больную в долю по строительству коттеджа. Видимо, рассчитывая, что к постройке та не доживет. Ошиблась, тетя Параша. Да… Что ни родственник – то подарок! Да мать могла и не рассказывать, какая тетя Параша.

Гуля помнила нехороший случай по вине тётки…

Блондинка-северянка, как уже знаем, в детстве была этакой розовощекой упитанной девочкой. Как и остальные члены семьи. Не смотря на многодетность, все чада, особенно детьми, были толстячками.

Да и немудрено: со стола круглые сутки не исчезало козье молоко, сливки, салко, творожок – свежее, свое… В советских семьях было принято держать хозяйство, хотя и не у всех. Кто- то жил для себя, -ни детей, ни забот, ни хлопот. Соответственно – и радости – никакой.

А вот у родителей Гули -наоборот, все для детей. Отец прилично зарабатывал. Мама – пекарь. Деткам только свежая выпечка, самая вкусная. Вот и росли дети, как на дрожжах. Ну, попробуй не съешь мамин рыбник – в масле кипящий, ароматный, горячий! На губах тает!…

Или – пасочки. Уж кто-кто, а мама Гули пекла пасочки, как никто! Ушла она на пенсию, а мастера на Пасху в поселке не нашли до сих пор… Что-то в них не то; и на вид не хуже, и сладкие, ан-нет! Не вкусная выпечка, не мамина, не от сердца…

Так вот, того розовощекого поросеночка – северяночку, уже подростка, решила тетка Параша -вот уж действительно- параша! – вместо своей дочери, высоченной и худой, и от этого постоянно горбившейся, подсунуть на десерт сынку знакомой, по блату. Он

в Севастополе морячком трубил, в рядах Красной армии. Дескать, чоб не обиделся. Парашина вобла наотрез отказалась. Свиданка горела. Доця на дух не переносила матросов; её тянуло к денежному эквиваленту любви, а от матроса- что кроме тельняшки? И никакие уговоры про блатную мамашу, что устроит будущее не купили доцю. А тут-, на те -чистенькую доверчивую дуреху.

И надо же, этого бедолагу звали – Паша!

А белобрысой девочке -что? Цветы, мороженое слопать, да на памятники поглазеть, за ура!

В общем, натянули на толстушку джинсовую юбку да футболку с люрексом… Ну, если не свинья в хомуте, то… в общем- на любителя. Открылись бабушкины ворота и девочка поняла причину отказа горе- воздыхателю. Он сутулился, был на голову ниже и очень, очень худой.. А при разговоре незнамо для чего скалил почти пародонтозные, желтые зубы, как-то странно шикая, пропуская через них воздух, подобно старой кляче.

Хорошенькая толстушка наверно уже скривила губки.

Пашлик понял, что и сейчас, как в прошлый раз ему скажут

«До свиданнья», и перестал по —идиотски «шикать».

Он сказал:

– Сегодня катят кино «Кинг-конг». Пойдем?

Честно скажем так: что «Кинг-Конг», что «Король лир» для девочки-поросеночка были одинаковы. А вот что там будет буфе-ет… Это уже куда интереснее! И потом, приглядевшись к Пашлику, Гуля заметила на его лице сходства с её любимым героем из кинофильма, Павликом Корчагиным. Она перечитывала второй раз книгу «Как закалялась сталь», и его имя на сейчас завоевало сердце Гули.

Девочка вспомнила, как герой – отважный Павка, уже ослепший от страшной болезни, хотел вырваться из больницы, и чтобы показать свою силу, поднял медсестру на руки…

Толстушка смерила ещё раз взглядом Пашлика, чьё тело почти уносил вечерний бриз. Сдунув белую прядь со лба, она деловым тоном напомнила:

– Я люблю пломбир!
Блондинка закрыла ворота за собой.
Противная мокрая рука взяла её мягкую ладошку:
– Пойдем?
Она руку отдернула и вытерла об юбку:
– Мне можно до восьми вечера!

Конечно, не было никакого «Кинг-Конга»…

И буфета-тоже. Просто горе-ухажеру надоели издевки товарищей по поводу его прозрачно- призрачного вида. И он поспорил, что есть у него пассия, и есть кому заземлить, чтобы – ветром не уносило…

Дело было так: куранты на площади Нахимова отыграли Подмосковные вечера. В Советские времена они отмечали каждый час. Так-то!

Блондинка, болтая полненькими ножками, сидела на скамейке, и доедала очередной пломбир.

Пашлик, дергаясь и озираясь по сторонам, ждал спорщиков.

Северяночка облизалась и потерла ладошки:

– Такое вкусное!

Пашлик вытер пот со лба, нахлобучил бескозырку и жадно сглотнул.

– Я говорю, пломбир- вкусный. Ещё хочу! – напомнила блондинка.

Пашлик все озирался. Он достал сигарету дрожащей рукой.

– А ну, не кури! —потребовала блондинка.

– Господи! Как же ты меня достала! – в сердцах признался Пашлик.

– Что-о-о!? -лицо блондинки вытянулось. Она встала.