Впереди ветра

Он посмотрел на девушку пытливыми глазами, подмигнул и стал спускаться с верхней полки, не забыв про фляжку. Гуля улыбнулась. А потом подумала, как она сразу не заметила у хохла добрый, живой взгляд? Не уж-то и впрямь – была ослеплена пеленой?

– Казалось бы, чужой человек..-рассуждала она, – а вот, назвался

«товарышем». И оказался им. Хотя, какой же он, хохол – чужой?

Ведь нас – Союз из пятнадцати братьев и сестер, разгромивших фашистов!

Гуля Советских подняла голову. Слезы высохли. Разве что- стояли в глазах слезинки, и от этого занявшие горизонт поля и луга, сливались в море. Такое бескрайнее, такое близкое, такое желанно- родное… совсем в дали оно терялось в небе.

Блондинка облегченно вздохнула. Ей хотелось сказать хохлу что

– ни будь доброе. И она поискала глазами мужчину, что поддержал её в трудную минуту. Хохол исчез. Его вещи – тоже.

– И – эх! Не поблагодарила … – сожалела она. Приближался перрон Харькова.

ТАМОЖНЯ НА ГРАНИЦЕ

Вагон плавно ткнулся о что -то невидимое, перрон перестал плыть. Длиннющий состав поезда остановился, изогнувшись огромной гусеницей на железных путях, огибая весь вокзал Харькова.

Люди в вагоне оживились, доставая документы.

Поезд «Воркута- Симферополь» пересек границу Украины. Народ окончательно проснулся: ну что, где таможня?

Проводник прошелся по вагону, предупреждая, что во время проверки двери будут закрыты. Из вагона выходить нельзя!

Гуля усмехнулась: кому-то нельзя… А кому- то… Хохла не было!

Проводник, осматривая пассажиров, обнаружил, что нет одного из них:

– А где этот, с фляжкой? Ответа не последовало.

– Ай – яяй! Какая неосмотрительность! Блондинка поцокала языком.

Проводник перерыл белье беглеца, быстро убрал его, и чуть заикаясь, с округлившимися глазами, уже вежливей обратился ко всем:

– Господа пассажиры! Кто видел, где вышел этот господин?

Гуля прыснула со смеху в подушку. Проводник ждал.

Все молчали, как партизаны.

Проводник, матерясь, побежал встречать таможенников.

Девушка внимательно осмотрела толпу, снующую по вокзалу, в надежде заметить хохла. А что смотреть? Все равно- не выпускают… Она вспомнила дядю, мужа одной из сестер матери, из рабочего поселка Буды. При советском правительстве фаянсовый завод Буды гремел на всю страну, как завод вне конкуренции по производству посуды. Его фарфор даже импортировали. И конечно, у счастливчиков – родственников рабочих завода этот импорт красовался на столе, по праздникам, вызывая восхищение мастерами

посёлка Буды…

Дядя был для тогдашней девочки Гули Гулливером, таким большим, добрым. Он всегда встречал их с мамой, во время проезда через Харьков. Дядя доставал из пакета дюжину вкуснейшего симферопольского пломбира, ибо знал маленькую обжору -толстушку. И пока они с мамой обсуждали план отпуска на лето, белокурая папмушечка Гуля справно дегустировала родной пломбир.

На спасибо уже не было сил – язык почти замерзал, а добродушный дядя брал девочку на руки и громко раскатисто хохотал: -Ну и северяне! За снегом приехали!…

Гуля надавила на глаза ладонями – слезы сейчас не планировались. А дядю хорошо вспомнила, добром. Он не любил грусть.

Теперь, посреди перрона, подобно цыганам, стояли торгаши фарфором – гордостью Харькова… Они с нескрываемым достоинством крутили свои изделия и сервизы, сверкавшие на солнце позолотой.

И народ прилипал к окнам купе с открытыми ртами, и любовался настоящей красотой.

Труднее всего было проводнику. Ему приходилось сдерживать натиск пассажиров на ступеньках вагона; его -таки выпихнули из дверей. Теперь у него действительно было лицо тужащегося что-то сделать.

Да, это вам не веником махать. Но как говорят про хохлов: " Где побыл хохол- даже еврею делать неча»!

Верткие старушонки, повидавшие в жизни и не такое, пришли на выручку «мученикам» поезда «Воркута – Симферополь».

– На, хлопчик, голодный, небось?! —

И кулек с горячей картоплей и шматком салка летит в открытую форточку окна вагона.

И хлопчик с кулачищами с корзину без труда делает перехват съестного. В ответ шлет в форточку расчет – помятую купюру. Бабулька, кланяясь, прячет гроши в переднике, и переходит к следующему окошку…

Блондинка, положив голову на сложенные руки, любовалась хрупким фарфором. Такое не увидишь ни- где! И вроде выглядела по деньгам покупку; чайник- заварник, хохол с чубом и сахарницу, хохлушку – толстушку, от них невозможно было оторвать глаз! Замахала стоящей рядом бабульке. И та – поняла её, подошла к окну вагона. А бросить не получается…

Бабулька тянется, кряхтит от усердия.

Вот девушка будь- то коснулась рукой фарфора, ан-нет, перрон низкий…

– Что делать? – ничего не получается! Отчаялась блондинка.
А бабулька ей в ответ:
– Не журись, дитка!
А сама в глаза девушке смотрит, и рук не опускает.
И поймав бабушкин взгляд, Гуля узнала в нем… Хохла!
– У всих получается, и у тебя получится!
Эхом повторялись слова бабульки в голове.
Девушка и не заметила, как фарфор приятной прохладой коснулся её рук.
Она крикнула:
– Подождите, я – сейчас!
И достала деньги, а когда обернулась к окну, бабушка исчезла.
Гуля поискала её глазами, бесполезно…

Вдруг, среди слепящей позолоты и посуды блеснула знакомая фляжка! Ну – он же, хохол, прямо на неё смотрит и кивает!

Девушка вскинула головой, чтоб получше разглядеть и -поплыли звездочки от удара о третью полку с верху… Среди радужной ауры красное лицо хохла улыбнулось и спряталось за ларек.

– Да… Где ж ты был, родной хохол! – Прошептала девушка.

Она повертела в руках фарфор, и пришла в умиление; харьковскими умельцами была задета любимая нотка девушки с севера – юмор.

– Что и говорить, Нобелевская вам премия, земы! – цокала языком она, -это ж надо придумать…