Если мой самолет не взлетит

Как-то раз Сережа сказал мне об ошибочности мнения о том, что чтобы понять тайны и устройство жизни, нужно находиться в самой гуще жизни.

–Наоборот, для этого лучше уйти в монастырь. Или в пустыню. Все великие мыслители были или монахами, или людьми несколько от отстраненными от жизни, то есть свободными, – сказал он.

Как мне показалось, за этой идеей скрывалась более глубинная мысль о том, что сам он с тех пор, как стал вести таком ленивый и мечтательный образ жизни (то есть, когда у него появилось время для раздумий и свобода от мелочей жизни, сковывающих мысль человека), он разобрался в жизни весьма хорошо.

Можно даже сказать, что он изобрел рецепт всеобщего счастья.

– Помнишь, мы как-то разговаривали о долге? – спросил Сережа, – Я еще доказывал тебе, что нет никакого долга, а есть только любовь? Жизнь была бы прекрасна, если бы все люди смогли найти в себе силы выполнять вот этот единственный свой настоящий долг— делать только то, что они любят, и не делать того, что не любят.

Я что-то помычал, еще не зная, соглашаться с ним, или нет. Встает несколько пугающий вопрос: а на сколько человек любит жизнь? Собственно, как обычно при разговорах с ним, со всеми его словами я был вроде бы согласен. И все же почему—то хотелось возражать.

–Единственное, что действительно может указывать человеку путь в жизни – это любовь. Или нелюбовь, —продолжил Сережа, – Ты согласен?

–В-общем, да. Только мне кажется, что все эти хорошие идеи как-то блекнут, когда пытаешься применить их к жизни. Более того, начинаешь чувствовать, что в самой прекрасной идее есть что-то не то, и когда все же стремишься ею руководствоваться, то она часто получается уже в каком-то перевернутом, виде. То есть самая прекрасная идея (вроде этой идеи о том, что любовь— это и есть долг), идея, направленная на всеобщее счастье, почему—то начинает приносить несчастья.

Сережа подумал и сказал:

–Скажи, ты счастлив?

Я пожал плечами:

–Да.

–Не слышу уверенности в твоем голосе. А вот я живу по этому принципу. И я совершенно честно, не чувствуя никакой фальши, могу сказать, что я счастлив. И все только потому, что я не делаю ничего (почти), чего бы я не любил.

Тут, я помню, мы заспорили, потому что я спросил, а что же Сережа делает, то есть началась по кругу наша обычная болтовня.

Но совершенно неожиданно для меня его жизнь резко изменилась. В его жизни появилась женщина. Сережа как-то раз от нечего делать и из любопытства поехал на слет клуба самодеятельной песни, где и познакомился с Олей.

Оля там что-то пела под гитару, потом они разговорились у костра, проговорили всю ночь и вернулись уже вместе.

Родителей у Оли тоже не было, но ее детство было совершенно другим, чем у Сережи. Насколько я понял, во многом ее первоначальный интерес к Сереже и был вызван тем, что в ту ночь он потряс ее историей своей жизни.

Оля родилась в исключительно благополучной, обеспеченной семье. Она была единственной дочерью, и родители были без ума от нее. Настолько, что даже затрудняли ее жизнь тем, что все время заставляли ее заниматься то музыкой, то фигурным катанием, то еще чем-нибудь очень модным и полезным. Уже ясли, в которые она ходила, были с каким—то уклоном, с занятиями физкультурой и рисованием по особым системам. Потом последовал детский сад для одаренных детей (и для тщеславных родителей), потом— специальная школа с занятиями английским языком и литературой по расширенным программам. Но Оля почему—то ни к чему этому не чувствовала особенного интереса. Как, впрочем, и не проявляла ярких способностей. Хотя училась хорошо.

Но ей и не приходилось беспокоиться, потому что ее родители всегда хорошо знали, что нужно их дочери, и пристроили ее в университет на исторический факультет. Который она закончила с хорошими оценками, хотя учеба ее не очень интересовала, после чего работала в военном архиве.

Пожалуй, единственной ее настоящей страстью было чтение книг. Даже в том возрасте, когда все девочки сидят на скамеечке с парнями, она лежала на диване и читала книги. Отчасти, потому что была некрасива.

То есть в ее внешнем облике не было каких-нибудь уродливых черт, просто она была как-то совершенно ничем внешне не привлекательна.

Так что родителей даже начало беспокоить то, что она может остаться без мужчины, возможно, они и попытались бы принять меры (хотя тут, видимо, впервые бы почувствовали, что у их дочери твердая воля), но, когда Оле было двадцать четыре года, они разбились на машине, возвращаясь с дачи друзей.

Таким образом, Оля дожила до тридцати дет, оставшись, в сущности, мечтательной, начитанной девочкой.

В скором времени Сережа переехал из съемного жилья в шикарную квартиру, где Оля жила одна после гибели родителей.

Вся эта история совпала по времени с таким периодом, когда мы с Сережей долго не виделись, так что я ничего обо всем этом не знал.

Но однажды Сережа позвонил мне и пригласил к себе, назвав свой новый адрес.

Я подумал, что что-то перепутал, когда обнаружил по этому адресу шикарный дом. Так что в дверь я позвонил просто на всякий случай, чтобы, раз уж пришел, убедиться, что никакого Сережи тут нет и быть не может. Я был очень удивлен, когда он открыл дверь.

Квартиру этот Сережа, который не раз распинался передо о суетности стремления к обеспеченности, показывал мне не без гордости, совсем не без гордости. Мне даже показалось, что имелась у него глубинная мысль "ты вот суетишься, суетишься, а я вон как могу”. А может, мне так просто показалось от зависти, потому что выплаты по квартире меня очень напрягали. Поэтому я даже чувствовал некоторое разочарование в жизни и видел тщетность человеческих усилий, о которых так любил распространяться Сережа, потому что вот я суетился, суетился, а этому лентяю все само с неба упало. Успокаивало только, что я хозяин всего в своей жизни, а Сережа не хозяин ни чего.

Сережа сел в мягкое кресло и закурил сигарету. Потом Сережа достал красивые рюмочки, и мы выпили немного коньяку за его новоселье. Тут я с некоторым злорадством заметил, что он еще ко всему этому не привык, поэтому несколько пугается и дизайнерского кресла, и красивых рюмочек, и огромных книжных шкафов, угрожающе нависших над ним со всех сторон. По-моему, Сережа даже испытывал некоторую ностальгию по скрипучей кровати в съемной комнате, где можно так хорошо валяться, заложив руки за голову.

Я думаю, если бы Оля была хоть немного другим человеком, чем она была, то Сережа не выдержал бы и месяца в такой неуютной обстановке и сбежал бы.

Вскоре пришла и сама Оля. Забегая вперед, я скажу, что она была из тех людей, которые при первом знакомстве не производят особенного впечатления, но по мере того, как узнаешь такого человека все лучше и лучше, то начинаешь относиться к нему хорошо и даже с восторгом. По крайнем мере, так относился к ней я.

Было заметно, что она от Сережи без ума. Когда она обращалась к нему, ее лицо как бы слегка озарялось, и вообще она всячески старалась, чтобы ему было хорошо и приятно в ее обществе. Сережа в тот вечер не сказал мне ничего умного и интересного, видимо потому, что слишком был сбит с толку этими переменами в своей жизни.

Насколько я могу судить, Оля была просто поражена, сколько было в жизни Сережи несчастий и всяких событии и поворотов. Сережа выложил ей про свою жизнь все, чего никогда не говорил даже мне. Отчасти, потому что встретил искреннее сочувствие, к тому же он любил рассказывать.

Сережина жизнь показалась Сереже Оле огромной и очень несчастной по сравнению с ее собственной. Ей нравилось в нем все, даже то, что в другом человеке могло бы ее оттолкнуть.

Оля была начитанным мечтательным человеком, поэтому ее поражали Сережины рассказы о детском доме, о службе в армии, о разгуле с Ваней и т. д. Перед ней был человек, который в жизни испытал многое из того, что она знала только по книгам. С некоторым замиранием сердца она слушала, как он жил за счет игры в карты, как он проснулся в поезде, не зная, куда едет (разве с ней это могло бы произойти?). Сережины мысли о жизни казались ей очень глубокими и правильными.

В тот вечер мы с Сережей кое—что повспоминали о нашем студенческой жизни, и когда Оля услышала, что Сережа учился так замечательно, то сразу в это поверила, и это показалось ей вполне естественным.

Может быть, была и еще одна причина, по которой она относилась к нему так восторженно. Дело в том, что Оле было уже тридцать лет, она совершенно разуверилась в своей привлекательности и начала думать, что проживет жизнь одинокой. А тут вдруг появился человек, да еще какой. Сережа!

Кстати, я не сказал, что Сережа был весьма привлекателен. Когда он чувствовал необходимость, в его жизни женщины появлялись, но не занимали места. Он относился к ним равнодушно с оттенком презрения, так что они быстро исчезали.

В-общем, она была от него без ума. Единственное, что, как я заметил, удивляло ее – это то, что такой замечательный человек в конце концов оказался на телефонной работе. Но и тут она полагала, что если он так поступает, то это правильно.

Я стал бывать у них довольно часто, и Оля нравилась мне все больше и больше. Постепенно я пришел к мнению, что Сережа наткнулся (другого слова я подобрать не могу) на идеальную женщину. Скажу даже, что разговаривать с ней стало для меня не менее приятно и интересно, чем с Сережей.

К тому же в моей жизни тот период вообще был хороший. В Сережиной жизни все тоже устраивалось к лучшему. Ну, во—первых, у него была Оля, что само по себе было огромным везением. К тому же жили они просто роскошно. Правда, эта роскошь была уже несколько устаревшей. Но дело в том, что эти два человека и не особенно нуждались в роскоши. Их зарплаты вполне им хватало, ни у Оли, ни, тем более, у Сережи не было каких-то больших запросов.

Сережа стал подумывать жениться, от чего у него родился целый рой мыслей, которыми он делился со мной. Он все же побаивался, хоть без всякой причины, так, из своего суеверия. Потому что если не жениться на таких женщинах, как Оля, то тогда вообще не нужно ни на ком жениться. Но для Сережи любой пустяк служил поводом для длительных раздумий, а тут такой серьезный шаг.

Для Сережи это было очень трудно. Он размышлял, стоит ли приобретать воз, который придется тащить, и что он получает взамен свободы и независимости. У него рождалось множество побочных мыслей, так, например, он думал, насколько он любит Олю, насколько его желание соответствует его методу любви, и не вызвано ли его желание жениться тем, что он просто устал от своей бродячей жизни. Я ему объяснял, что он дурак, но он только обижался.

Он советовался с Колей по поводу всего этого, и эти совещания мне совсем не нравились. Потому что о таких простых вещах лучше советоваться с таким человеком, как я, чем с этим теоретиком Колей, у которого мозги в голову вставлены вверх ногами, так что Коля только усиливал смуту в его душе.

Впрочем, я не сильно переживал, считая все эти его размышления глупостью. Я был уверен, что он женится, я видел, что он этого хочет. А капризничает просто потому, что ему хочется делать то, что противоречит его теориям о том, что от всего надо бежать.

Но уж если он что-то решал, то бесповоротно. И однажды он позвонил мне на работу и сказал, что они с Олей подали заявление.

В то время мы виделись очень часто. Тем более, что моя жена подружилась с Олей. К тому же теперь мы жили очень близко. Правда моя жена слегка недолюбливала Сережу. Но как человек порядочный, она ничем этого не проявляла.

В тот вечер, когда Сережа сообщил мне, что решился жениться, мы сходили к ним в гости и очень мило провели вечер. Сережа был в возбужденном, но радостном состоянии, правда говорил такие вещи, на которые любая другая женщина, кроме Оли, могла бы обидеться. То есть что решил он взвалить на себя этот груз, что прощай, свобода, что женщина— зло, но нет сил бороться с искушением. Впрочем, все это он говорил совершенно беззлобно и в шутку. Сережа был незлым человеком.

Оля на все это внимания не обращала, отчасти потому, что он говорил это не со зла, а отчасти потому, что чувствовала одну из его главных черт: Сережа всю жизнь страстно хотел, чтобы его любили. В юности он уверился в том, что никто его любить не может. Попав в институт, в среду людей, подходящих ему, он стал уже мнительным и недоверчивым настолько, что не верил даже в то, что к нему хорошо относимся мы, его друзья. Хотя, уверяю вас, мы всегда были самого лучшего мнения о нем. Но он все же был убежден, что нет в нем ничего такого, что могут любить другие люди.

Когда он потом начал пьянствовать, то в нем произошел такой любопытный процесс, что он как бы раздвоился на внешнего, пьяного и опустившегося Сережу, с которым даже разговаривать было трудно из-за того, что он поглупел и приобрел воспаленные идеи, и на внутреннего, прекрасного, все понимавшего Сережу, который хотел любви тем сильнее, чем меньше ее заслуживал внешний Сережа.