Если мой самолет не взлетит

–Мне кажется, мы несколько запутываемся и теряем нить, – сказал я, – начали мы с разговора о моей жизни.

–А теперь подумай, что все мы, люди, неизлечимо больны. Разница только в сроке. Ты не любишь ту жизнь, жить которой считаешь себя обязанным, и так же, как тот мой знакомый, катишься по рельсам обязанностей, которыми тебя опутала жизнь. И иногда мечтаешь, что вот все как-то чудом изменится, и заживешь ты по-настоящему. Скажи по—честному, ты ведь искренне уверен, что преуспел по сравнению со мной?

–Откровенно говоря, да.

–А теперь подумай, чем твоя жизнь отличается от моей. Только тем, что ты приложил все силы к тому, чтобы приобрести эти рельсы, ты кропотливо трудился над тем, чтобы заиметь профессию, которую ты не слишком любишь, приобрел семью, которая тебя уже тяготит. И сейчас ты продолжаешь делать все, чтобы этот воз стал еще тяжелее, а сам ты стал еще более несвободным. А я отличаюсь от тебя только тем, что у меня нет ни этих рельсов, по которым я обязан катиться, ни этого воза мелочей, который я обязан тащить, и кто же из нас более преуспел?

–Все равно я.

Сережа рассмеялся:

–Просто ты не находишь в себе мужества не только делать то, что ты любишь, но ты даже не находишь в себе сил разобраться, что ты любишь, а что не любишь. Понимаешь, я не могу делать то, чего не люблю, то есть я не буду приобретать то, что может сделать меня несчастным.

–Ты просто не понимаешь, что в любой вещи есть две стороны. То есть, например, в семейной жизни есть много хорошего, хоть и бывает скучно, так же и в работе, во всем остальном.

–На счет двух сторон ты совершенно прав. Но есть такое свойство жизни, что сначала следует хорошая сторона, а затем начинается плохая. Согласись, что, например, в отношениях с женщиной сначала идет все хорошее, потом все больше становится плохого, а хорошее постепенно исчезает. То есть то, что человек любит в данным момент, может через некоторое время стать просто еще одним камнем на его жизненный воз.

–Ну а что же тут, по—твоему, можно сделать? Что же теперь, не иметь ничего?

–А я в своем жизни уже и делаю. Я поклялся делать только то, что люблю. И только до тех пор, пока люблю.

–Ну и что ты приобрел в результате по сравнению, скажем, со мной? Эту койку в съемной квартире?

–Я приобрел свободу.

–Ну а вот когда мы жили вместе в общежитии. Ведь все же ты испытывал неудовлетворенность своей жизнью.

–Я был тогда несформировавшимся человеком. Я не понимал, чего я хочу. Но и тогда уже, как я помню, я не умел делать то, чего я не люблю. Поэтому меня и мотало из стороны в сторону. Занялся познанием мира и понял, что это суета. Играл в карты— тоже суета. Предавался удовольствиям— суета. Зарабатывал деньги— так из всех сует это самое суетное занятие. Все суета сует.

–И чего же ты теперь хочешь?

–Ничего. Я счастлив. Я не делаю ничего такого, чтобы мне не нравилось. Поэтому у меня нет ни малейшего повода, чтобы быть несчастным.

И я оставил вполне счастливого человека лежащим на скрипучей кровати и поехал домой. Все эти мысли я примерял к себе и со страхом думал, что и в моей жизни может наступить момент, когда я разочаруюсь во всех своих стремлениях.

Кстати, Сережа как-то сказал по поводу этих моих страхов:

–Просто тот, кто не понял, что все суета, с некоторым страхом смотрит на человека вроде меня. Но на самом деле только с этого момента человек и может быть по-настоящему счастлив.

Итак, Сережа пришел к выводу, что для счастья совершенно необходимо быть свободным. А свободным человек может быть только когда не имеет ничего. Ни хорошего, ни плохого.

–Причем то, что кажется человеку хорошим и приятным, делает его особенно несвободным, —сказал как-то Сережа. Потому что от плохого он зависит меньше. Нет ничего трудного, чтобы делать то, что не нравится жене, которую человек не любит. А вот для того, чтобы поступать как ему хочется, и как требует его совесть, когда это может принести несчастье жене, которую он обожает, нужна сила.

Посте этого мне опять некоторое время было не до Сережи. Потому что я разводится со своей первой женой, женился второй раз, перешел на другое место работы и т. д.

–Ну и зачем ты все это проделывал? – спросил Сережа, когда мы с ним встретились.

–Понимаешь, – объяснил я то, что для меня в объяснениях не нуждалось, – с женой мы были несчастливы, и поэтому решили разойтись. А с этой женщиной я буду счастлив.

–Бедняга, —пожалел меня Сережа, —накидал в свой жизненный воз очередную порцию камней и надеется быть счастливым. Мне кажется, что в своем кажущемся движении к счастью ты от него только отдаляешься.

–Почему это?

–А вот ты развелся с женой. Теперь у тебя появились новые сложные отношения с бывшей женой и дочерью. К тому же ты будешь платить алименты и уже создал новую семью, то есть теперь тебе придется больше думать о том, сколько денег дает тебе работа, чем о том, сколько она тебе приносит удовольствия. К тому же через пару лет ты убедишься, что новая жена не лучше прежней, и начнешь сожалеть. Будешь не любить детей от новой жены, а любить будешь дочь. И если что-то в жизни дочери сложится плохо, то будешь мучить себя мыслями, что в этом виноват ты. Я тебе обещаю, что от этого всего твоя жизнь станет сложнее и несчастливее.

–Иди к черту, —сказал я, а Сережа засмеялся.

То есть в это время Сережа создал такую жизненную философию, которая ему подходила. То есть приобрел систему взглядов, из которых вытекало, что он счастлив и вполне имеет право быть таким, как он есть. И все объяснилось до того хорошо и понятно для него, что неудовлетворенность почти совсем его покинула. Я написал “почти”, потому что, конечно, даже человек настолько счастливый, каким был Сережа в то время, все же чувствует, что что-то в жизни не так. Конечно, он имел зародыши (очень ничтожные) таких качеств, как честолюбие, стремление к материальной обеспеченности, которые не были удовлетворены. Но и в этом Сережа нашел своеобразное удовольствие от того, что может подавлять в себе суетные стремления.

То есть все в его жизни устроилось вполне счастливо для него. Он перестал метаться с работы на работу, так как решил, что нет большой разницы, чем заниматься, и стал намного меньше пить.

Работал он в то время на небольшом заводе на должности со сложным названием. Его работа заключалась в том, что он сидел ночью в комнате с диваном и телефоном, и когда ему звонили (что случалось не каждую ночь), то он должен был еще куда-то позвонить и записать это происшествие в журнал.

В это время у Сережи появился приятель. Это был парень примерно нашего возраста по имени Коля. Коля работал сторожем на том же заводе, то есть сидел в такой же комнатке, только этажом ниже, и сторожил по ночам Сережу.

Я познакомился с ним, когда как-то вечером мы с Сережей сидели у него в комнате на заводе и пили чай.

Как выяснилось, Коля был поэтом. Собственно, он и работал сторожем для того, чтобы в спокойной обстановке по ночам создавать свои произведения. Как всякий увлеченный человек, об искусстве он мог говорить часами, так же, как и Сережа, которому было все равно, о чем говорить, лишь бы беседа была приятной.

Коля был любопытен. То есть, конечно, я встречал людей, пишущих стихи, но впервые видел человека, который ради этого забросил все остальное. Говорил Коля всегда горячо и страстно, и настолько увлекался, что иногда к концу предложения забывал, какую же все-таки мысль он собирался высказать. Говорил он, кстати, много умного, а его замечания о литературе отличались меткостью и едкостью.

Коля мне очень понравился, только несколько подпортил мое впечатление о себе своими стихами. Мне они не понравились, когда Коля их почитал.

–Ну и как? – спросил Коля, уверенный, что хорошо, и все же ожидающий ответа с видимым волнением.

Мне было как-то неудобно, тем более, что он мне очень понравился, и я сказал:

–Неплохо.

Но он проницательностью поэта понял мое отношение к его стихам, и тут же я стал для него дураком и очень низко упал в его глазах. А чем я виноват? Я простой рабочий парень. Когда пишешь о линзе заката, вращающейся в линзе сознания, нужно научится равнодушно относиться к мнению о себе простых парней.

Коля посидел еще немного, но, видимо, настроение у него испортилось, да и стал я для него скучным от того, что не смог выразить достаточного восхищения, и он ушел, сказав: «Пойду работать. Единственная возможность достичь чего-нибудь – это работать, работать и работать».

–Правильно, – похвалил Сережа его упорство.

А мы с Сережей остались, и я пил чай, поглядывая на белые облака пара, которые выбрасывали в черное небо какие-то установки за окном, а Сережа валялся на диване, заложив руки за голову.

– И не бывает тебе обидно за себя, – спросил я, – Ты ведь не лишен ни таланта, ни силы. Вот Коля совсем не так: работает, работает и работает. Неужели же ты никогда не чувствуешь, что надо что-то делать в жизни?

–Жалко парня, – отозвался Сережа, зевнув, – пропадет он из-за этих своих стремлений. А ведь сколько сил тратит, бедняга. Сгорит в искусстве. В нем уже сейчас заметна желчность непризнанного гения. Он в это настолько верит, что я даже иногда начинаю сомневаться: вдруг я его просто не понимаю? Но как бы то ни было, пропадет он. Либо не станет известным никогда, либо напишет с отчаяния какое-нибудь произведение большой идеологической силы на государственный грант. А он ведь честный, и не простит себе этого. Сопьется в обоих случаях. Хотя, конечно, все же есть у него шанс, есть.

– Вот, и он борется за этот шанс. А потом, может даже он почувствует, что это не для него, так еще что-нибудь найдет. Он ведь энергичный.

–Нет. Поэзия для него зараза неизлечимая.

После этих Сережиных слов я вспомнил, что он сам в студенческие годы пописывал стихи, и я спросил его об этом. Он поморщился, как взрослый серьезный мужчина, депутат законодательного собрания, которого спросили на встрече с избирателями, занимался ли он онанизмом в юности.

–Я и сейчас этим по ночам иногда занимаюсь, надо же чем-то голову занимать.