Если мой самолет не взлетит

“Я почему-то очень волнуюсь”, – сказала Таня. “Не бойся, я буду осторожен”, – сказал я.

Все важное происходит не так, как этого ждешь. Она была очень напряжена. Я был очень осторожен, и она постепенно приняла меня. Моя женщина доверилась мне. Я не спешил, не терял головы и вдруг понял, что впервые чувствую всё. Всё, что раньше не попадало в фокус. Оказывается, я ничего не умел, хотя очень гордился своими достоинствами. Я вдруг понял, что нашел женщину, в которой мне не придется ничего терпеть, не придется ни с чем мириться, не придется ни к чему привыкать. Женщину без изъяна. Женщину, от которой мне ничего не нужно, кроме того, что она со мной. Тогда я понял, что в жизни можно найти идеал. Хотя я был уверен в этом всегда. А значит, можно достичь совершенства во всем. А значит, все иное – нытье бездарных тупиц и не имеет никакой цены.

Время текло беспрепятственно и равномерно, как поток жидкого гелия. Мы уже лежали, переводили дыхание, и даже не заметили, как прекратилось гудение гитар и грохот ударных.

–Стало тихо? – удивилась Таня.

Хлипкая дверь гримерки задрожала от того, что ее сильно дергали. Моя наспех созданная баррикада из стула отодвинулась, и толпа появилась на пороге. Радостное лицо Майка, кислое гэбэшное лицо Володи.

–Вы так красивы, что можете не одеваться! – радостно заорал Майк.

Моя женщина спокойно и величественно (я гордился ей) начала искать трусы.

Сквозь стены снова загудела бас—гитара, загрохотали ударные. Из театральной трансляции раздался чистый и светлый Светкин голос. Коньяк и портвейн полились рекой. Солдаты никакой армии, не служащие никому (за исключением, Володи, само собой) праздновали победу.

–Центр мирового рока сегодня находится здесь! – провозгласил Ванек. И он был прав: рок-н-ролл везде, где человек возьмет гитару во славу его.

–Я хочу писать, я в туалет, – сказала Таня.

Я кивнул. Я еще не выучил «с любимыми не расставайтесь». Особенно в начале знакомства. Даже когда они идут в туалет. Потом можно, потом не так опасно.

Прошло несколько минут, и из-за двери раздались крики "Вяжут!". Я выглянул в коридор. Люди метались туда-сюда, пытаясь найти свободный выход. Я побежал в сторону туалетов, но через секунду был зажат толпой со всех сторон в коридоре служебного выхода. Мы стояли плотно, но без давки. Несколько раз толпа опасно качнулась вперед – назад, но потом все успокоилось. Так в молчании с вежливыми лицами и непрямыми взглядами людей, застрявших в полном лифте, мы стояли довольно долго. Тихо переговаривались парочки. Доносился тревожный неясный шум. Потом служебный вход открылся. По своим непонятным инструкциям менты похватали человек пятьдесят из толпы и открыли выходы. Народ, давясь, повалил на площадь. Вынесенный толпой, я тоже оказался на улице.

Светка в окружении четырех красивых милиционеров шла к воронку. Толпа приветствовала ее, Светка посылала толпе воздушные поцелуи. Милиционеры улыбались, как участники шоу, попав в центр внимания. Вся милиция была в парадной форме. Прожектора на крышах, людские волны, мигалки воронков, кричащая, радостная толпа, все было похоже на праздник, на фестиваль. Впереди у Светки был следователь, предъявляющий расписку, которую взял ее любовник, лагеря, эмиграция, тяжелые наркотики, добрый черный сутенер. Даже не знаю, жива она теперь или погибла – слово «умерла» не подходит к такому человеку. А чего достиг ты? В моем сердце уже почти не осталось места, тебя, чувак, там точно нет, но Светка в окружении четырех красивых охранников, посылающая воздушные поцелуи, идущая к воронку то ли по ковру Оскара, то ли тропой на костер, останется там до моего последнего вздоха.

Пытаться найти Таню в этом столпотворении было бессмысленно. Нужно было добраться до телефона. Я резал толпу по диагонали, чтобы выйти к входу в парк. Я уже начинал относиться к произошедшему с юмором. Не меня ж повязали? Толпа редела. Я стал напевать нашу песенку про облом. От подножного корма, которым я питался последние два дня, алкоголя и приключений я почувствовал резь в желудке. Пора поесть маминого супчика.

Я обычно ничего не планирую, но тут сам бог велел оглянуться и задуматься над прожитым. Пора составить планы на жизнь. Я всегда составляю планы из пяти пунктов, не больше и не меньше. А почему их должно быть больше или меньше? 1) К маме, поесть супчика, принять ванну. 2) Звонить Тане, потом к ней или ко мне, 3) трахаться, трахаться, трахаться и разговаривать, разговаривать, разговаривать. 4) Найти работу, достойную такого человека, как я: дворником, сторожем, кочегаром в котельной (лучше в автоматизированной, чтоб вообще ничего не делать). 5) Реализовать Звук, который просто рвался из меня, несмотря на усталость и резь в желудке. Но это там дальше, на всю жизнь, я не беспокоился и не сомневался.

У входа в парк толпа поредела. Я уже настраивался на супчик, когда прямо—таки наткнулся на невысокого крепкого молодого человека.

–Извините…—начал я.

–Вот этот, – перебил он меня. Тут же сильные руки вцепились, пытаясь скрутить меня. У них не получилось – от неожиданности я не дал это сделать. Менты повисли на мне, как собаки на медведе.

–Спокойно, спокойно, – примирительно говорил один из ментов, решив, что лучше сотрудничать с подозреваемым. И я дал нацепить на себя наручники. Я же не какой-нибудь асоциальный тип. Я понимаю, что человеческое общество основано на том, что человек в форменной фуражке имеет право в любой момент нацепить наручники на человека без фуражки. Молодой человек помчался дальше вершить судьбы, а меня повели к машине.

Сначала трясли в воронке с тесным отделением для задержанных. В райотделе милиции я попал как будто в мутный водоворот. Водоворот такой же силы, как вихрь рок-концерта. Какие-то пьяные грозили всех убить, сновали туда-сюда экипажи патрульной службы, рыдали какие-то женщины. Двое спокойных веских мужчин разговаривали на фене в клетке за прутьями вроде бы по-русски, но нельзя было ничего понять. Худой старик рвался с наручников и истошно кричал. Я встретился с ним взглядом – ничего человеческого не было в его глазах, чистое безумие. Я восприимчив к вибрациям, а дурные вибрации сильны, как звук реактивного двигателя. Когда я их чувствую, у меня поднимается недоумение, как неразрешимый вопрос "зачем это"?

Дежурный капитан разговаривал сразу по двум телефонам и по рации, микрофон которой висел перед ним.

–Я бы хотел знать, за что меня задержали, – спросил я.

Вся усталость мира взглянула на меня глазами Дежурного По Райотделу Внутренних Дел В Ночь С Пятницы На Субботу После Выдачи Зарплаты Рабочим Завода. Подземный Хаос рвался наружу из ящика Пандоры, и только один Дежурный Капитан лежал на крышке грудью, сжимая две телефонных трубки в руках. Я понял, что я щепка в этом мутном водовороте.

–Завтра. С утра со следователем будешь разбираться.

Я взял себя в руки и построил плотину между собой и водоворотом. К счастью, я чемпион по строительству реальности.

Дальше были манипуляции, как-то бледно отразившиеся в памяти, потому что был достигнут предел впечатлений. Типа снять ремень, все из карманов. Запомнилась фотосессия сверхновой суперзвезды в профиль и анфас у планки, измеряющей рост. Потом откатали пальцы на машинке. Отпечатки пальцев рок-звезды в милицейской картотеке – советская аллея славы. Это признание! Потом повели по коридору в камеру. Я всегда почему-то думал, что в застенках бесконечные коридоры, по которым долго ведут куда-то вниз. Но этот коридор был короткий – просто соседнее помещение. Камера представляла бетонный мешок без окна с бетонной скамьей— повышением с одной стороны, на котором можно было сидеть. Образцовая камера нашего образцового Города Солнца. Свет тусклой лампы поступал из зарешеченной ниши у потолка. Было не свежо, но и не очень душно. Бетон, но не холодный. Не тесно, но и лечь в рост было нельзя. Прямо как жизнь в Девятке. Грех жаловаться – чего тебе еще надо, человек?

Похоже, первый пункт плана насчет маминого супчика откладывался. Что ж, я готов пожертвовать пунктами 1 и 4 ради пунктов 2,3 и 5. Как все люди, не чувствующие за собой никакой вины, я надеялся, что все разъяснится и рассосется, однако уже начал подозревать, что попал в плохую историю. Чтобы арестовать Солженицына, нужно решение Генерального секретаря. Чтобы арестовать Майка, нужно решение генерала в Большом Доме. А такая мелкая рыбешка, как мы с Жекой, специально создана, чтобы лейтенанты КГБ сверлили дырочки на погонах.

Мой творческий путь завел меня в камеру с первой попытки. Я не планировал руководить тюремным оркестром. А ты как хотел: быть свободным и не платить за это?

Должен же папаша сообразить, что не совсем хорошо, что его единственного сына повязали за то, что он самостоятельно (нет, хуже, в составе устойчивой преступной группы) изготовил и без разрешения идеологического отдела произвел публичное исполнение пары песенок о любви, и включить связи? Хотя нет, надеяться не на что. В тот момент мне стали понятны все ниточки бытия, и я понял, что на самом деле единственная веревка, на которой болтается мой отец – страх, первородный страх. Для него свято только то, чего он боится (я ошибался, мне было стыдно потом за эту мысль).

На что надеяться? На чудо. Ground Control, алё, докладываю: я ни разу не борец. Я ни разу не герой. Я просто человек, задыхающийся под водой и пытающийся вырваться глотнуть воздуха. Обречен ли я ходить путями мертвых? Нет! Даже если бы захотел. Потому что я живой! Can you hear me, Major Tom? Меня что, плохо слышно? Звезды проступили на потолке камеры. Сателлиты любви искали меня своими лучами. Майор Том и майор Гагарин смотрели на меня с небес.

Метод Любви

Про первый семестр учебы Сережи Иванова я помню только, как в Новогоднюю ночь, занятую нашим неумелым пьянством и разгулом, он сидел на кухне общежития и решал задачи по математическому анализу.

В то время он любил учиться и получал от учебы большое удовольствие. Хоть я мало был с ним тогда знаком, но утверждаю это с полной уверенностью, потому что потом очень хорошо узнал этого человека. Дело в том, что он мог делать что-то только из любви. И все он делал, доводя до какой-то крайности, не скажу, до абсурда.

Сережа был очень увлечен точными науками, в-особенности математикой, и учился очень хорошо.

С начала третьего курса я жил с ним в одной комнате общежития. До этого Сережа казался мне человеком немногословным. Но когда мы познакомились ближе, то выяснилось, что в кругу друзей он любит поговорить, и разговоры с ним интересны. Он оказался очень нескучным человеком.

В то время, когда я его еще мало знал, и когда он был увлечен учебой, я был уверен, что мне посчастливилось своими глазами наблюдать будущее светило. Но все в жизни этого человека происходило как-то вдруг, по крайней мере так казалось со стороны. И вот как раз в начале третьего курса, когда мы стали друзьями, у него пропал интерес к наукам.

–Понимаешь, – сказал он, – я понял, что мне неинтересно знать, как устроен мир. Мне на это плевать. Я люблю смотреть на дождь, а из чего состоят капли, и под каким углом расположены атомы водорода в молекуле воды, мне абсолютно безразлично.

Мне это объяснение показалось несколько удивительным. Я ведь тоже не мог сказать, что мне это так уж интересно. Но что поделать, если в школе учителя говорили, что у меня есть способности к точным наукам, я и поступил в этот институт. И хоть слегка разочаровался в своих школьных увлечениях, но что делать—надо учиться, раз взялся. К тому же я знал, что очень огорчу родителей, если брошу институт.

Впрочем, мысль о родителях не могла его волновать, потому что он был сиротой и вырос в детском доме.

–Ну что же делать, – сказал я, – Надо учиться, раз взялся.

–Почему? – спросил Сережа, – Почему мне может быть нужно то, что я не люблю?

На этот вопрос ответить трудно, поэтому я только пожал плечами. Что-то говорить ему было бессмысленно, он был человеком очень серьезным, так что когда любил учиться, то учился лучше всех, а когда перестал любить, то совсем ничего не делал.

К тому же он не был честолюбив, поэтому не мог заниматься чем—либо просто с целью преуспеть.

И еще он был лишен одного очень важного в жизни качества—страха перед переменами. Я, например, точно знаю, что окончил институт отчасти потому, что если бы бросил его, то пришлось бы идти армию, потом как-то устраиваться и т. д. То есть началась бы какая-то новая, неизвестная мне жизнь. И для меня было легче, чтобы все шло по—прежнему.

К тому же у него не было ни семьи, ни близких людей, с которыми он был бы связан какими—либо обязательствами. Поэтому он мог позволить себе делать то, что захочется.

Все же, хотя Сережа совершенно забросил учебу, зимнюю сессию третьего курса он еще сдал. Но скорей по инерции, из-за того, что имел, можно сказать, выдающуюся успеваемость в первые два года.

Его образ жизни совершенно изменился. Как и прежде, Сережа любил заниматься по ночам, но теперь он сидел на кухне, где раньше решал задачи, и читал все книги, которые ему попадались.

И еще Сережа научился играть в карты. Постепенно то место, которое раньше в его жизни занимала учеба, полностью заполнили карты. А так как у него была хорошая намять, ясное мышление и наблюдательность, то он добился в этой области не меньших успехов. К тому же выяснилось, что в материальном отношении играть в карты даже выгоднее, чем работать лаборантом.

В институт он почти перестал ходить, хотя иногда и появлялся там по привычке, или даже скорей для разнообразия, когда карты и чтение надоедали.

Когда наступила летняя сессия, он сказал нам, своим друзьям, что сдавать ее не будет. Даже с каким—то облегчением он сообщил, что все равно не успеет получить ни одного зачета, к экзаменам его не допустят, так что не стоит даже и пытаться что—либо предпринять.