Если мой самолет не взлетит

Но, во-первых, в "Положении о молодежном вокально-инструментальном ансамбле" написано, что мы поем песни (значит, тексты нужны). Во-вторых, мы живем в век слова в стране слова, и если без текста, то слушать никто не станет. Поэтому Жека притаскивает очередную порцию стихов, и, волнуясь, говорит "посмотри". Потом машет руками и злится, когда я говорю, что с фельетонами про армию, плиз, в газету "Красная звезда". Так я забраковал целый цикл, можно сказать, готовый альбом "Псы". А так как с этими текстами у Жеки уже шло под копирку, на горизонте был двойной альбом песен на двадцать пять! Нет, Жека, глаголом жги сердца людей, или ищи другого гитариста! Потом мы с ним выпиваем флакончик, миримся, и он идет делать новую попытку.

Вначале с ним было трудно. Приступы желания изменить мир, разоблачить плохих людей, из-за которых этот мир стал таким душным местом, сильно затрудняли Жеке выход годных произведений. Его тянуло на социальную сатиру, пришлось порекомендовать ему отправить в журнал "Крокодил". Опять Жека не разговаривал со мной два дня. Он разозлился и написал текст про меня "Ненавижу!" Ну вроде того, что я уже описал: про высокомерие высших слоев, когда высшее образование, когда в пиджаке, в кроссовках Адидас, в консерватории и все такое безобразное. Мне понравилось. Это уже почти самобытный советский панк! Жека умеет разрабатывать, и он трудолюбив (я не в курсе – это похвала поэту или нет?).

Одним словом, мы долго мучились с текстами, но упорный труд стал давать результаты понемногу: мы поймали интонацию, как будто больной менингитом имбецил сочиняет последней не очень здоровой извилиной. Причем имбецил очень серьезен и старается быть логичным. Все тексты от первого лица. Чтобы написать что-то по-настоящему идиотское, пришлось упорно работать много месяцев. А ты как думал?

Но волшебство произошло в тот момент, когда мы начали любить своего лирического героя. Это неизбежно для художника, я понял это, но от этого теряешь честность. Чувства убивают логику – тут Толстый прав. Но для искусства это полезно. Толстый еще сказал: «Да вы начинаете с рок-оперы». Наш имбецил старается. И в его системе отсчета он не имбецил, он просто другой.

Я почувствовал удачу после песни «Подвиг партизана». Наш лирический герой влюбляется в отличницу на первой парте. Наш партизан – пацан с последней парты. Ну имбецил, ну урод, половину букв не выговаривает и пахнет плохо – что ж ему теперь нельзя любить? Разумеется, нельзя, а он любит, таким образом прыгает через запрет, выше головы! Смертельная тоска уроков и спина любимой, типа так. И нет ничего впереди, и нет надежды, нет ничего кроме мечты. И она даже смутно знает о чудаке с последней парты. Но отчаянию нет места, наш герой не ноет. Одним словом, шутка, стеб, зарисовка. Эту песенку мы исполнили на акустических гитарах в маленьком зальчике женского корпуса общежития молодых рабочих (где вырос Жека). На творческом вечере молодых поэтов. Слушателей было человек пятнадцать девчонок, пописывающих стихи, и пяток парней. И вдруг произошло соединение, у девчонок выступили слезы на глазах. Мы исполняли на бис. «Я порвал свою общагу», – сказал по этому поводу Жека. Его самомнение сильно разрослось по этому поводу. Это Россия, чувак: пытаешься насмешить – все плачут. Ищешь сочувствия – все смеются.

Запись нескольких наших песен на магнитной ленте разошлась в Девятке. Мы это гордо назвали «первый альбом». Однажды Жека прибежал ко мне с новостью «чувак, я слышал нашу песню из окна!» Жеку поразило, что мы создали что-то такое, что некто, не знающий нас, поставил в выходной на магнитофоне просто для удовольствия.

К сожалению, Серега (сначала просто нам как брат) все чаще стал смотреть с выражением "ну вы что, серьезно?". Да, Серега, вот такое оно, современное искусство эпохи развитого социализма!

Последней каплей, сломавшей спину Сереге, была песня (рабочее название "Про стихи"), которую мы прикидывали с Жекой (лирический герой песни – унитаз в квартире поэта). Понятно, что песня про поэзию. История этого текста такова: Жека приволок очередную нетленку, периодически его все же тянет сочинить настоящее такое произведение искусства, воздвигнуть памятник нерукотворный. С тех пор, как появилась некоторая известность, приходится постоянно удерживать Жеку от слишком серьезного отношения к своему творчеству. "Жека, тужиться надо на унитазе, а не когда стихи пишешь", – сказал я ему, и он пошел, родил этот текст.

Ну вот, на репетицию зашли Серегины девушки знакомые, а тут такое комсомольско-молодежное творчество.

Поэтому нас не удивило, когда он спрыгнул с корабля. Глупый Серега: девушки краснели, фыркали, но досидели до конца с явным интересом.

10 К звездам!

Возле Дворца культуры уже собралась небольшая толпа. У служебного входа, к которому я подошел, народу было даже больше. Однако несколько парней с комсомольскими мордами никого не пускали.

Я волновался – приятным волнением, предчувствием удачи.

– А я уж думал, ты забудешь прийти, – приветствовал меня Жека несколько раздраженно. Он волнуется перед выступлением до дрожи, до рвоты, поэтому я не обиделся. До этого мы выступали несколько раз в крохотных залах общежитий и на квартирах друзей Толстого.

Мы сидели в маленькой гримерной совершенно одни. Хотя, разумеется, никакого грима не наводили и даже не переодевались. Во-первых, мы выше этого, во-вторых, наши потертые джинсовые костюмы как нельзя лучше нам подходили. Вместо переодевания мы выпили небольшую бутылочку марочного коньяка. Из соседней гримерной доносились шум и крики – там таким же образом разминались перед выступлением Майк и Светкины ребята. Мы шли первым номером, потом Майк под аккомпанемент банды Светки, потом сама Светка. Мы пошли в большую гримерную.

Стол в большой гримерной был уставлен напитками, начиная от марочных коньяков и кончая сухими винами, а пол был завален пустыми бутылками. Накурено было так, что слезились глаза, несмотря на открытое окно. Везде, везде сидели люди— наш провинциальный пипл, сбежавшийся смотреть столичную знаменитость. Знакомые все лица: Ванек (главный редактор подпольного рок журнала "Перекати—поле"), джазмены, художники и т. д., а также обычная стайка девочек с капризными раскрашенными лицами.

Мастер—тираж Ванькиного журнала издавался в пяти экземплярах (столько копий брала Ванькина пишущая машинка). Ванька же был и собственным фоторепортером. Фотографии в журнал он вклеивал или прикреплял скрепочкой. После чего энтузиасты секретных отделов Девятки размножали их на копировальных машинах своих секретных отделов. Журнал пользовался такой популярностью, что всех номеров не имел даже сам главный редактор.

–Я сейчас, – сказал я Жеке и выскочил.

С балкона Дворца культуры я всматривался в толпу у входа, которая уже стала большой. Я увидел, что кто-то в толпе прыгает и машет рукой – это была Таня. Я показал ей, чтобы она подходила к служебному входу и спустился вниз.

–Ты сможешь провести нас двоих? – спросила Таня. Рядом с ней стояла подруга – крупная девушка в джинсовом костюме. Боже мой, да это Товарищ Старший Прапорщик! Что делает с человеком легкий уместный макияж и фиолетовый шарфик на шее! А как изменились манеры!

–Нет проблемы! – обрадовался я, – он столько для нас сделал! Я укажу путь Хранителю Путей.

–Ваша любовь меня тронула, нельзя было поступить иначе. Что может быть важнее любви? – важно сказал Повелитель Проходных.

Он посмотрел на нас с тоской. Мне стыдно, но у меня есть склонность к провокациям. К тому же меня уже подхватывал вихрь сцены. Я обнял и поцеловал его в щеку. Он весь вспыхнул:

–Перестань, я знаю, что ты любишь ее. Я все слышал.

–Всегда есть надежда, – засмеялся я.

–Я ревную, – сказала Таня.

–Противная, подруга называется, – сказал он.

Я привел их в большую гримерную и втиснул в угол дивана. Я не знал, как моя любовь отнесется ко всему этому, но мне было нужно, чтобы все это ей понравилось. Да, да, я сам половину этих людей терпеть не мог, вторая половина была мне смешна, но все равно я хотел, чтобы это ей понравилось. Я хотел, чтобы ей понравилась моя желтая подводная лодка, всплывающая из глубин на смену заборам из колючей проволоки, личным кодам, государственным тайнам и атомным бомбам.

И вот я с Жекой на сцене, мне уже не нужна подставочка Натальи Васильевны, я буду играть не этюды Майкапара, я сам изготовил музыкальную продукцию и киловаттами усилителя готов обрушить ее на ничего не подозревающую публику. И Наталья Васильевна далеко, ее нет в зале, и нет в зале отца в парадной форме (а тогда давно в консерватории он казался мне воплощением мужества (я бы гордился им и сегодня, если бы увидел его)). Матери тоже нет в зале (это хорошо, это может стать для нее ударом). И пусть у меня нет удостоверения Союза композиторов! Это удостоверение нужно только его владельцу, чтобы разглядывать вечером и убеждаться в том, что он и есть настоящий композитор, когда он уныло бухает в одиночестве у себя на кухне.

Народу больше, чем в большом зале консерватории в том далеком городе моего детства. И пусть эти люди собрались увидеть Майка и Светку, а мы предназначены разогреть публику и аппарат, ну и что? Они будут нашими через десять минут. Мы обречены на успех, потому что они ничего такого не слышали. Мы обречены на успех как немецкий порнофильм в Доме офицеров на торжественном собрании по поводу Дня Советской Армии и Военно—морского Флота. Наше выступление – это глоток свежего воздуха для усталого агента Штази, заблудившегося в душных тоннелях под Западным Берлином.

Я вышел разбудить спящих, да что там, оживить мертвых! Зачем вышел Жека, не знаю, но я за этим. А иначе смысл? Мы обрушим киловатты звука и мегатонны смысла, чтобы пробить мутное стекло, разрушить стены, прорвать плотины.

Я волнуюсь за Жеку, однако друг бросается как в холодную воду:

–Вы хотите про подвиг партизана? Или вы хотите про настоящую жизнь? – орет Жека и щелкает басом.

Кто-то что-то слышал о нас, по Девятке разошлись несколько наших записей. Но большинство видят нас впервые. Публика еще нейтральная – шум нейтральной публики.

–У нас все песни про подвиг! Наша первая песня называется "Подвиг партизана"! – ору я.

В первых рядах я вижу незнакомую девчонку, которая поет вместе с нами. Ого, кто-то уже знает нас! Ничего так, мы их разогрели немного!

–Хотите еще одну песню о подвиге советского человека? – спрашиваю я.

Шум публики уже одобрительный.

–Следующая песня называется "Порванные штаны", – орет Жека.

Очень печальная песенка. Про подвиг материнской любви. Мама нашего олигофрена копила, копила и купила ему джинсы (о которых он мечтал) на День рождения. Не доедала, экономила на обедах на заводе. А он возьми и порви их в первый день. Ну, мама, понятно, выгоняет его из дома. Припев: «А что еще делать с таким уродом? А что еще делать с таким уродом?» Я уже слышу шум нашей публики.

Песня «Стать свободным». Я знаю, что люди не любят ни себя, ни свою жизнь. Они хотят быть эльфами, космонавтами или хотя бы родиться в другое время. Во времена почище. Кем угодно, кроме себя. Почему так получилось? Когда именно мы начинаем хотеть быть не собой, отрекаемся от себя? У меня есть ответ: когда нас заставляют стыдиться себя. Когда тебе докажут, что ты ничтожество, ты захочешь быть не собой. Припев: «Ты захочешь стать свободным».

Как можно жить, не пытаясь полюбить себя? На чем тогда основать свою любовь к другому? Люби ближнего своего как самого себя. Из этого равенства следует, что, если не любишь себя, не сможешь полюбить никого. Об этом песня «Любовь комсомолки». Я подал идею этой вещи Жеке, когда он рассказал мне, что волнуется, испытывает ли его девушка оргазм или только имитирует. Жека как раз попал через знакомого на закрытый показ голливудского фильма для членов союза писателей, где главная героиня скачет на герое и кричит: «О май гад!» Припев: «О май гад! Не сломай ему член».

–Подземные крысы Девятки любят нас! – ору я. Благодаря чудесам современной техники сколько шума могут произвести два раздолбая с гитарами! Они в нашей власти: секретари и их любовницы, лейтенанты КГБ и население цехов Девятки. И эта власть подлинная, она не использует принуждение, ей можно следовать и не следовать. Свобода нужна всем: и заключенным, и тюремщикам. Со мной ты можешь быть свободным. Бог дал тебе рок-н-ролл!

Майк уже готов был выходить на сцену. Володя из-за кулис стал подавать знаки шоферским жестом «глуши мотор». Я отвернулся, сделав вид, что не вижу. Какой там Володя, сама Наталья Васильевна не могла утащить меня со сцены консерватории. Мы с Жекой киваем друг-другу. Еще одна вещь, не до конца отделанная.

–Песня про облом! – орет Жека.

Пока на мелодию «Starman», в нашем тексте «Это облом, ждущий за углом». Этот текст сочинился несколько дней назад, когда мы дурачились на репетиции. Поется вот так: "Это а—а—а—блом, ждущий за углом…" Жека сказал, что чует хит и хочет отложить его. Это Россия, чувак, какое отложить? Здесь now or never, брат! Раздались тяжелые аккорды, мы исполнили первый куплет, начали припев. Володя, поняв, что от нас так просто не отделаться, вырубил аппарат. Возникло мгновение тишины, неожиданное, как пропасть перед капотом на скорости сто километров, душа ухнула вниз, так что я чуть не упал, Жеку тоже качнуло. Все оборвалось на словах «это облом». Публика решила, что так и задумано и заревела.

И сам Майк сказал: «Заводные ребята».

11 Аллеи славы

Я вел Таню за руку за собой. Ее горячая, сильная и довольно крупная ладонь была в моей ладони. Эта ладонь могла бы быть любой формы, и все равно она была бы прекрасна. Мы зашли в маленькую гримерку, но там уже расположилась полузнакомая компания. Я заглянул в большую гримерку – там никого не было. Я подпер стулом ручку двери, и мы бросились друг к другу. «Странные дни» гремели из театрального транслятора на потолке гримерки. Сквозь стены проникал гул бас—гитары и грохот барабанов. Все эти волны отражались от стен, отдаваясь эхом в коридорах, усиливая и заглушая друг друга. В беспорядке стоящая мебель, подушки, разбросанные по смятому ковру – гримерка выглядела так, как будто тут взорвалась бомба. Пальцы женщины ласкали меня, расстегивали рубашку. Наши прекрасные тела отражались и преломлялись в многочисленных зеркалах.

Это было не удовольствие. Удовольствие – это через двадцать лет, когда мы будем развлекаться утром дождливого воскресенья перед тем, как идти ставить чайник. Это не было взрывом, аннигиляцией, как я ожидал. Это была неизбежность.