Если мой самолет не взлетит

Надо сказать, что все мы, его друзья, принадлежали к числу людей энергичных и предприимчивых. Он был среди нас единственным лентяем (хотя это не лень, это что-то другое, это выглядело как лень). Мы все его любили и близко к сердцу воспринимали его судьбу.

Поэтому, хоть у нас у самих дел было невпроворот, мы все же решили ему помочь. Мы получили для него несколько зачетов путем различных махинаций. Весьма гордые проделанной работой, мы явились в общежитие, где Сережа валялся на кровати с бутылкой сухого вина, потому что решение не сдавать сессию служит отличным поводом для выпивки.

Выслушал он нас с раздражением. Мы, конечно, обиделись, потому что ожидали радости и выражения благодарности. Но он был сильно расстроен тем, что пропали уважительные причины ничего не делать, и теперь надо будет ходить в институт и сдавать сессию.

Из вежливости к нам он проимитировал некоторую деятельность. Впрочем, может и надеялся, что пару раз доберется до института от кровати, и все как-нибудь устроится само по себе без усилий с его стороны.

Но так, разумеется, не вышло, и он снова купил сухого вина, окончательно успокоившись. По-моему, в глубине души он был даже доволен, что не пришлось много суетиться.

Но на этом, как выяснялось к его неудовольствию, окружающие от него не отвязались. Его вызвал декан нашего факультета, человек очень хороший, несмотря на хмурую внешность. Это был один из серьезных ученых, преподававших в нашем институте.

Факультет у нас был маленький, и декан хорошо знал Сережу. Кстати, как и Сережа, декан был сиротой и воспитывался в детском доме.

Сережа ожидал, что его вызывают, чтобы выгнать, поэтому заранее расстроился и объявил нам, что настал конец его пребыванию в институте.

Но еще больше он расстроился, когда оказалось, что его вызывают совсем не для этого.

–Что с тобой случилось? Ты почему не ходил в институт? – спросил декан.

–Настроение было такое, – Сережа пожал плечами.

Тут декан сказал что-то как бы самому себе (была у него такая манера), чего Сережа не понял, потому что декан был, конечно, настолько умнее нас, да жил чем-то настолько другим, что иногда было трудно его понять.

–Может, тебя выгнать? – спросил декан, закончив свою внутреннюю речь.

–Можно и выгнать, – покорно согласился Сережа, удивив декана полным безразличием к своей судьбе.

–Послушай, Иванов, может, тебе ещё раз поучиться на третьем курсе?

Такое предложение было редкостью, делалось только при наличии очень уважительных причин. Сережин случай к таким никак нельзя было отнести.

В-общем, все очень хотели, чтобы Сережа продолжал учиться, все думали, что для Сережи это очень важно, все верили, что Сережа принесет науке и человечеству много пользы. Кроме самого Сережи.

–Так я ведь не буду учиться, —ответил Сережа, а посмотрев на разочарованное лицо декана, добавил, – Уж извините. Правда не могу.

–Ну почему, Иванов? Дураки сотнями институт кончают. Ведь не так уж это и трудно.

Но такой уж человек был Сережа, что для него всю жизнь было невероятно трудно то, в чем любой из нас не видит ничего трудного.

–Не могу. Не интересно. Ну не виноват я.

Декан опять произнес речь для собственного употребления, из которой Сережа понял только, что "надо уметь хотеть ". Но вот хотеть Сережа не умел. Он умел только не хотеть, но зато уж это он умел в совершенстве.

Декан, увидев тщетность своих усилий, уже сухо сказал:

–Что ж. Месяц—два я не буду тебя выгонять. Подумай над моим предложением.

Помню, когда я оказался в подобной ситуации, так еле уговорил декана не то, что разрешить еще раз окончить тот же курс, а хотя бы повременить недельку с приказом об отчислении, чтобы я получил шанс выкрутиться.

Поэтому мы сдавали экзамены, а Сережа либо спал, либо уходил играть в карты, либо читал, несколько раздражая нас, трудящихся в поте лица, своей праздностью.

Со мной Сережа делился своими мрачными мыслями по поводу того, что вот скоро выгонят из института и попросят из общежития, надо будет что-то делать и как-то устраиваться.

После окончания сессии мы сколотили строительную бригаду и уехали работать на север (и Сережа с нами). Когда мы вернулись, приказ об отчислении Сережи уже появился. (Но свои документы он получил из института только через полгода, потому что потерял два учебника из библиотеки. Его попросили заменить их любыми другими, но, естественно, Сереже было недосуг добраться до книжного магазина, на это у него ушло пять месяцев.)

Как он и предполагал, его попросили освободить место. Но Сережа из общежития никуда не уехал, а продолжал жить у меня в комнате. Финансовый вопрос его не мучил, так как он достаточно зарабатывал игрой в карты.

В ту осень и зиму Сережа временами испытывал беспокойство от бесцельности своего существования и иногда жаловался мне на это. Все вокруг него чем-то занимались, чем-то увлекались, с нами что-то происходило, поэтому он испытывал беспокойство от того, что у него самого все в жизни получается как-то по—другому. Особенно это стало заметно, когда подошла зимняя сессия, и все опять засуетились, забегали, только он один своим бездействием выглядел среди нас белой вороной.

–Как хорошо было в армии, —пожаловался он мне как-то раз, – В казарме три великих мысли: о женщине, о дембеле и о хорошо пожрать. Каким, оказывается, я был тогда счастливым человеком. Ясные цели, понятные стремления.

–Ну так пойди в военное училище, – сказал я.

–Ты ничего не понял, – он поморщился, – в том—то и дело, что тогда от меня ничего не зависело. Я жил ожиданием демобилизации. Я ждал свободы. А в конце какие дни были счастливые. Даже не тот, когда уезжал, а тот, когда сказали, что завтра уезжаю. Была цель, к которой я стремился всей душой, понимаешь?

Мне пришла тогда в голову мысль, что нельзя назвать целью то, к чему тебя несет течение. Это важная мысль для меня, я запомнил ее, она вела меня по жизни.

Я готов дать честное слово, что все относились к Сереже по—прежнему, но сам он (видимо от этой внутренней неудовлетворённости) стал капризным, начал подозревать нас в том, что мы стали хуже к ному относиться. Я пытался его в этом разубеждать, но, как любого мнительного человека, разубедить Сережу в его подозрениях было очень трудно, впрочем, дел было очень много, как всегда в сессию, и времени возиться с ним не было.

Но тут на нашем небосклоне возникла новая личность, ставшая, я бы сказал, эпохой в Сережиной жизни. Можно даже сказать, не возникла, а промчалась кометой, поскольку исчезла так же неожиданно, как и появилась.

Этого молодого человека звали Иван. Учился он на химическом факультете. В общежитие нашего факультета он пришел, потому что ему были нужны деньги, и он собирался их выиграть. Партия не составилась, все были заняты экзаменами, один Сережа был не против сыграть, они ушли в подвал сражаться в покер.

К своему удивлению, Ваня не только не получил денег, но даже остался в проигрыше. Матч закончился ужином в шашлычной, здесь быстро выяснилось, как пишут в романах, что "они рождены, чтобы встретиться”. Когда оказалось, что одного зовут Сергей Иванов, а другого—Иван Сергеев, то есть они перевертыши, как карточная картинка, Ваня сказал:

–Сам бог велел нам ободрать это общежитие.

Тут же за столом были оговорены приемы, приводящие к беспроигрышной игре.

Вообще Ваня был человеком даже очень интересным. Как и Сережа, он пришел в институт после службы в армии. Учился он плохо, но, как мне кажется, был из тех студентов, которые каждую сессии сдают еле—еле, но все же, к всеобщему, и даже своему, удивлению, институт заканчивают. Но он был старостой группы, и впоследствии это обстоятельстве неожиданно сыграло роковую роль в его ученых занятиях.

Ваня был человеком разносторонних способностей. Помимо карт он умел играть на нескольких музыкальных инструментах. Физически он был очень развит и имел разряды по нескольким видам спорта. Был он высокого роста и напоминал рабочего с выцветшего плаката «Выполним и перевыполним» эпохи социализма. Всякие веселые словечки и прибаутки так и сыпались из него.

Подружился он с Сережей до того, что они дня друг без друга прожить не могли. В присутствии такого веселого и легкомысленного человека, как Ваня, Сережа забывал тяготившие его мысли. А Ваня, как все такие яркие личности, очень ценил тех, кто его искренне любил.

В первое время после вышеупомянутого сговора дела у шайки шли отлично. Вскоре все, кто поигрывал в карты в общежитиях института, оказались должны Ване и Сереже. Кроме нескольких таких же, как эти два друга, команд мастеров.

Но, неожиданно для Сережи, их слишком успешная деятельность на этом поприще стала подрывать материальную основу его существования, дело в том, что Ванины и Сережины партнеры все чаще стали играть в долг вводу того, что скорость, с которой Ваня и Сережа их обдирали, превышала скорость поступления денег к этим самым партнерам. Поэтому Ванины и Сережины должники садились играть с целью отыграться, а отдавать не торопились. Зря Ваня взывал к их благородству, напоминая, что карточный долг— долг чести.

Друзья заметили, что уже играют на воздух, поэтому на военном совете в шашлычной было принято нелегкое для обоих решение временно прекратить занятия, ставшие настолько успешными.

А тут еще финансовый кризис усугубился тем, что один из должников, на долг которого они возлагали особенно большие надежды, отказался расплачиваться. Зря Ваня укорял его и спрашивал, есть ли у него совесть. Этот неблагородный человек только рассмеялся и сказал: "В милицию жалуйся."

–Вот как верить после этого в честность и благородство? – вопрошал Ваня за ужином в шашлычной.

Денег у обоих как раз хватало, чтобы расплатиться за ужин. Естественно, настроение было мрачное, особенно конечно, у Сережи. От этого расстройства он сразу вспомнил, что его давно уже выгнали из института, что он нигде не работает, что не знает вообще, зачем он тут, и т.д. Но, разумеется, шашлычная – это место, созданное специально для того, чтобы мрачные мысли испарялись в полчаса.

В этой карточной деятельности Сережина жизнь протекала до весны.