Вакуумная тишина

– Вы видите только внешность. Препарат сделан так, чтобы человек не имел сил выразить свою боль как вербальным, так и невербальным способом. Медленно заполняя клетки мозга, он сначала прерывает нервные импульсы к лицевым мышцам, лишая возможности мимики, а потом начинает разъедать все нервные связи, пока не дойдет до структур ствола, у основания головного мозга, и человек не погружается в глубокий сон, в котором нет ни дыхания, ни пищеварения, ни жизни. Только тогда из "клеща" выходит "спасительная" жидкость, поедающая клетки крови. Никто не выжил, чтобы сказать больно ли во сне оставлять жизнь.

– Вы знаете что-то про вирус ГСК?

– Это не вирус. Это государственный проект, сотрудником которого я являюсь… являлся до сегодняшнего дня.

– Проект? – непонимающе переспрашивает Георгий Георгиевич.

– «Государственный спасительный клещ» – вот полная расшифровка аббревиатуры так называемого «вируса». Хотя на деле это душегубка, а не машина службы спасения.

– О чем вы говорите?

– Нет никакого вируса. Люди умирают не потому, что им не повезло заболеть, а потому, что их мысли противны государству.

Георгий Георгиевич, недоверчиво смотря на своего гостя, медленно подходит к входной двери и закрывает ту на задвижку, предварительно проверив, нет ли кого на улице. Его бледное лицо поворачивается с безжизненной скоростью и какое-то время недоверчиво, с беспокойным, почти безумным блеском изучает лицо гостя.

– Прошу, расскажите мне все, что знаете! От этого вируса погибли все, кто был мне дорог.

– Я могу рассказать многое о самой организации ГСК, если вы хотите…

– Хочу!

–… но, боюсь, вы не поймете. Поэтому, если вы не против, я лучше начну с самого начала, с того момента, как этот проект только начинался.

Георгий Георгиевич понимающе кивает головой и, удобно устроившись на полу (так как больше все равно негде), начинает слушать плавный рассказ, не прерывая его до самого конца, и напоминая о своем присутствии только иногда проявляющейся дрожью.

– Тогда я еще был молодым и энергичным парнем, только закончившим медицинский университет. После клятвы Гиппократа я был полон идей о спасении мира и всего человечества, о создании вакцин от плохо изученных болезней, обо всем таком великом и возвышенном, что сейчас хочется плакать от воспоминаний. Конечно же, это было ребячество, ведь медицина призвана помогать, но не спасать – государству нужны люди, но, если те будут абсолютно здоровы, то проку от этого не больше, чем от дорогого украшения, выброшенного в Тихий океан. В то время я пошел в государственную лабораторию и многие часы проводил за изучением вирусов. Вы, наверное, помните то время, пятнадцать лет назад: невиданный подъем медицины, резкий скачок в сфере технологии, создание, как все тогда думали, химически безопасных веществ, применимых во многих нуждах. Но все было не так гладко: прогресс в одной сфере неизменно влечет за собой регресс в другой: все силы были брошены в индустрию естественных наук, а про развитие души никто даже и не думал, поэтому люди вырастали жестокими эгоистами, идущими в набирающие популярность медицинские, радиотехнические, химические кто изначально ради наживы, кто – ради статуса и престижа, и, в конечном счете, люди стали чужими друг другу.

Вы выглядите таким нетронутым той порочной жизнью, что переполняла всех, поэтому, наверное, вы и смотрите на меня с таким недоверием и непониманием. Но, поверьте, все люди, которых я когда-либо знал, были заняты собой, и в то время никто бы не заметил человека, стоящего на мосту и готового на последний вдох (хотя еще и не было экологических проблем, поэтому правильнее сказать – на последний шаг). И никто бы, как вы сегодня, не заставил его продолжать свою мелкую, микробную жизнь. Да-да, именно микробную, ведь среднестатистический человек ничем не отличается от самого обычного микроба: потребляет нужные для жизни вещества – еду, чистую воду, последние остатки кислорода – только и всего. Человек попусту микробничает.

Наверное, поэтому-то в тот момент и пришел к власти Ненашев Василий Аристархович – и поныне действующий президент. Из-за его абсолютной неспособности правильно управлять финансами, экономика тогда очень сильно пошатнулась: лаборатории перестали спонсировать, рынки пустовали, не было ни денег, ни еды, ни одежды. Практически все население почувствовало на себе удар, появились массовые недовольства, восстания, митинги…

Было видно, что Ненашев со своими обязанностями не справляется. После завершения его срока, был избран… как же его звали… не важно, ведь следующий кандидат проявил себя только хуже: повторяющиеся с завидной периодичностью грабежи, разбои, полное отсутствие дисциплины, рабочего и денежного порядка. Поэтому, как только его упекли в тюрьму, на следующих выборах во главе государства снова оказался Василий Аристархович. Тогда он и начал спонсировать придуманную им же программу, направленную на, как он тогда выражался, «истинное спасение населения, возможное только уменьшением непокорности низов верхам».

Первые микрочипы организации, названной ГСК, внедряли в головы преступникам в тюрьмах, пациентам в больницах и всем, кто каким-то образом попадал в государственные учреждения. Устройство работает по принципу клеща: достаточно положить устройство на голову человека, как то начинает проникать под кожу, предварительно открыв первый клапан и выпустив сильное местное обезболивающее. До открытия проекта я изучал не только воздействие вирусов на организм, но и следил за всеми новостями проекта, изучающего установление контроля за чужими мыслями. Пожалуй, именно поэтому, как только открылся комитет ГСК, я тут же подал документы на перевод меня в этот отдел.

Первоначальный план работы прибора выработал я, поэтому постараюсь объяснить как можно более популярно.

Итак, «клещ», наблюдая за активностью мозга, становится с ним одним целым, тем самым выявляя наиболее частые комбинации взаимодействия нервных клеток, ощущая на себе все химические передачи между ними. Единого «языка» химических сигналов для всех людей не существует, тут как повезет: где информация сохранилась, там и будет до самой смерти (или человека, или самой клетки), к тому же одна и та же информация может храниться в нескольких рядом расположенных клетках, но зато смысловые блоки и общий контекст передачи можно вычислить. Это уже математика, причем довольно сложная и громоздкая, и нам не нужно вдаваться в подробности. Так вот: попадая в головной мозг, единый чип делится и «расползается» по мозговым отделам и структурам, начиная «шпионить» за деятельностью мозга. Сначала было много несчастных случаев, но после нам удалось настроить программу и с высокой точностью определять опасные для правительства ходы, причем неважно – мысли или поступки. При троекратном повторении разных, но опасных кодов (как например, одна и та же мысль, несколько раз повторяющаяся в голове, не повлечет никаких действий, так как, в сущности, – это одна и та же мысль) в теле клеща открывается второй клапан, и на мониторе загорается желтый цвет – это значит, что человек опасен, и тогда его добавляют в базу. В случае претворения мыслей в действия, открывается последний клапан, и смертельная доза препарата, разработанного моими коллегами, автоматически оказывается в голове у человека, а после высокого подъема мелатонина (гормона сна), препарат начинает действовать.

Мне даже подумать страшно, сколько людей умерли тогда, и какие муки они испытывали в момент, как вы выразились, «легкой смерти». Вы и представить себе не можете, какие могут быть галлюцинации и мышечные спазмы после мнимого отключения сознания. Но это были вынужденные меры до тех пор, пока однажды мятеж из-за задержки (положа руку на сердце, полугодовалого отсутствия) зарплаты и средств существования не поднял обычный человек, ничем не примечательный работник завода. Ни в нем, ни в ком другом из забастовщиков, не было клеща, поэтому на подавление восстаний в первые дни ушло много и сил, и средств.

После усмирения бунтующих было решено видоизменить планы. Теперь чип могли посадить не только в полиции, больнице или зале суда, но и в общественном транспорте, на улице, в магазинах. Случайные люди стали жертвами ГСК, в общем 85 167 человек вошли в так называемый первый набор. Пять лет подряд люди умирали, и врачи пожимали плечами, обвиняя во всем несуществующий неизвестный вирус, названный в честь нашего комитета – ГСК-вирус. Врачи перенесли всю вину на мировые загрязнения, но почти все они знали об истинной причине смертей.

Я помню каждого умершего поименно, помню, когда и где они потеряли сознание. И эти знания не дают мне покоя, я чувствую, как медленно схожу с ума, как вина убивает меня вернее любого препарата. Зачем вы спасли меня? Я не хочу погибнуть в умственной эпидемии; не для того я столько работал на благо мира, чтобы видеть конец его. В нашей стране все протестуют молча, моя смерть также должна была быть немногословной…

Георгий Георгиевич, все это время внимательно слушающий рассказ, слабо улыбнулся, превозмогая боль лицевых мускул, напряженных в течение последнего часа. Он поднялся на ноги и подошел к двери, открыл ее, впуская глоток тухлого воздуха в помещение, и, не глядя на Ясона Григорьевича, сказал тихим голосом, словно бы осипшим от громкого и одновременно не выплескиваемого крика:

– Вы хотели молчать, но раз слова сказаны, почему не начать действовать? Почему вы не можете изменить свою ошибку? Ваши действия итак привели к смерти почти половины населения, больше терять уже нечего. Вы еще можете все исправить.

Ясон Григорьевич молча подходит к двери, словно заглядывает через маленькую щель в большой мир.

– Мы даже не микробы, а микроэлементы в этом макромире, – говорит он. – Заботясь о том, как убить друг друга, мы не заметили, как убили все живое вокруг. Когда-то еще говорили о проблемах экологии, но теперь и говорить, и действовать уже бессмысленно. Мы опоздали. Последние годы наш мир стоит на глиняной стеле. Для сравнения, цапля тоже стоит на одной ноге, но, в отличие от нас, цапля живая, по ее ноге циркулирует кровь, а потому она выстоит, а мы – вряд ли. Мы хотели всего достичь быстро, но быстрые реки зачастую настолько узки, что корабль при всем желании не сумеет войти ни в одну из них. Теперь-то я знаю, что невозможно изменить мир к лучшему.

– Возможно. Но вы выбрали неверный способ. Как можно построить идеал на костях? Никак. А что сможет произвести на свет мясо? Только такое же мясо. Именно поэтому в любое дело нужно вкладывать душу. Мир жесток затем, чтобы детям наших потомков не познать жестокости. Мы творим мир для них, сами не замечая, как губим то, что имеем. Еще есть возможность вернуться, Ясон Григорьевич, еще все можно спасти, если вы хотите, чтобы были они, эти дети потомков, и чтобы видели они воду, которую еще можно вернуть, и чтобы жили они в том мире, который еще можно исправить, в котором еще не укоренились окончательно насилие и злоба. Вы ошиблись. А кто не ошибался? Одержимый идеей становится одержимым – этого не изменить. Но исполнившаяся мечта порой калечит похлеще неисполненной – тут зависит не от того, что желать, а от того, как двигаться к мечте. Человек – это мотылек, бьющийся в стекло, пока не расшибется, но ведь даже не подумает про открытую дверь!

– И что вы предлагаете? Я не могу изменить прошлое.

– Но вы все еще можете поменять будущее, пока живы. Если эти чипы не активированы в полную силу, если люди все еще способны мыслить, они прислушаются к вашим словам. Есть странная особенность в людях – верить медикам. Расскажите им все то же, что и мне.

– Избыточная правда тоже вредна: она бывает хуже лжи.

– Именно поэтому она должна поступать тогда, когда в ней есть необходимость, иначе она теряет всякий смысл. И сейчас – самое подходящее время!

– А есть ли смысл говорить в безответную тишину? Поймут ли люди?

– Я отвечу на ваш вопрос тогда же, когда и вы сможете дать ответ на мой: что предпочесть – хаос или утонченную небрежность? Что страшнее: чума или туберкулез? Если бы вы могли выбирать, что бы вы выбрали? По глазам вашим понятно, что, как врач-лаборант, вы бы избрали отсрочку и того, и другого до поры до времени. А вот после изобретения новейшего препарата от того или другого, когда вы будете готовы, тогда и сделаете выбор. Вот только отсрочки в истории не бывает. Либо вы как можно быстрее придумываете лекарство, чтобы спасти всех, либо смотрите на то, как умирают те, кто вам дорог, и те, кого вы даже не знали, но кто мог бы сделать еще в своей жизни множество важных мелочей. Разве вы не хотите все исправить? Изменить? Разве не лучшей жизни вы хотели? Так чего стоите, Ясон Григорьевич! Зачем?

«И правда!» – вдруг проносится чей-то незнакомый голос в голове врача, и тот без лишних слов, быстро перебирая ногами, переступает порог двери, стараясь как можно скорее оказаться на грязной, пыльной улице. Но вместо этого обнаруживает он себя лежащим в каком-то желто-белом помещении. Опыт дает о себе знать, и Ясон Григорьевич сразу понимает, что находится в государственной больнице. Первым делом ощупав голову, он не находит никаких признаков пребывания ГСК, и потому, поднявшись на ноги и ощущая некоторую слабость в конечностях, все-таки решает идти.

– О, уже очнулись, Ясон Григорьевич? – улыбаясь, говорит человек в дверном проеме.

Поправляя халат, мужчина лет тридцати с неимоверно детской, наивной улыбкой, открыто смотрит на Ясона Григорьевича, своего нового пациента. Ни улыбка, ни телодвижения не внушают доверия, но все такие же невинные глаза с блеском смотрят на врача, и потому тот, не выдерживая, отводит взгляд в сторону.

– Откуда вы знаете мое имя?

– Не удивляйтесь: при вас были документы, потому я все теперь о вас знаю.

Оглядев свой старый, потрепанный халат, Ясон Григорьевич перевел чуть испуганный взгляд на улыбающегося человека в точно таком же халате. Мужчина, что стоял перед ним, был тем самым человеком, что стоял на мосту и спас жизнь ненужного миру человека. Он был тем самым мужчиной, что привиделся Ясону Григорьевичу на грани жизни и смерти и вытащил с того света. Значит, должно было быть что-то в этом человеке, ведь послал же провидение именно его.

– Георгий Георгиевич?

– О, вы запомнили? Значит, и правда феноменальная память у членов комитета ГСК. О, не беспокойтесь, это было прописано у вас в рабочем билете. Мы отправили запрос в департамент, и нам пришел положительный ответ. Вам даже в голову ничего не инъецировали – у вас же все важные мысли (или правильнее сказать – коды?) в голове, а значит, исходя из нового положения дел, вы бы моментально стали тем, кого медицина спасти не в силах.

– Уже началось? – трясясь, спрашивает Ясон Григорьевич.

– Да, – спокойно отвечает Георгий Георгиевич, все так же улыбаясь.

«Началось. Забытый Илья Олегович. Неужели он и правда умер? Значит, вещий сон… или кома. Сколько слышал из медицинской практики – никогда не верил; а тут – сам столкнулся. Кто бы мог подумать…»

– Теперь нам осталось только возлюбить президента Ненашева, – продолжает Георгий Георгиевич, нисколько не изменившийся в лице.

– Знали бы об этом те несчастные с клещами в голове.

– О, вы же еще не знаете! Да, в наше время один день – уже огромный срок (а вы не приходили в себя как раз сутки); все так быстро меняется, что и запомнить не успеваешь, а уже все по-новому. Василий Аристархович подписал… ну, да вы в курсе первоначального плана по ликвидации антипрезиденского настроения. Вот, только теперь появилась поправка: сначала в каждого жителя должны вселить этого клеща, и только после пламенной речи Василия Аристархович по всем радио- и телеканалам они активируются. Эх, веселая наступает пора!

– Лучше бы фильтры для воды ставили, чем этих клещей…

– Ох, Ясон Григорьевич! Вы так говорите, словно отрекаетесь от собственного детища! Это чудесный проект! Да-да, теперь я все-все знаю. Департамент прислал ответ, считай, что целое личное дело. Я ведь тоже член ГСК, хотя и всего-навсего врач госучреждения, "подселяющий" в хозяина клеща, но я, уж поверьте, наслышан о работе! Прекрасный проект!