Вакуумная тишина

– Сознательная жизнь приводит только ко лжи и путанице. Легче привыкнуть, чем изменить. Я как врач говорю: травмы, как врожденные, так и приобретенные, не влияют на самого человека, только лишь на отношение к нему окружающих.

Врачи сходятся друг с другом. «Найти общий язык можно только с теми, у кого есть этот язык», – проносится в голове у Ясона Григорьевича и он, юркнув под замахивающейся рукой Георгия Георгиевича, в которой оказывается небольшой нож, быстро выбегает из дома.

Как и ожидалось, Забульварная как представительница мелкой и малолюдной загородной улицы оказывается пустой, и человек, убегающий от ножа, здесь беспомощен. Ясон Григорьевич бежит, стараясь скрыться за каждым домом, но быстрые шаги за спиной с каждой секундой только приближаются. Он как никогда чувствует, как бешено колотится его сердце, изредка замирая, чтобы слух уловил едва слышные шорохи, доносящиеся за углом. Ясон Григорьевич решается на отчаянный шаг и поворачивает туда, откуда нет выхода, оказываясь в переулке. «Пан или пропал!» – думает он, прижимаясь спиной к стене, стараясь, как хамелеон, слиться с ней в одно целое.

Фигура Ясона Григорьевича показывается в проеме между домов. Спина, чуть сгорбленная, наводящая невыносимое чувство страха, находится всего в нескольких шагах, но тут же исчезает за углом. Кажется, погибель миновала в этот раз, но безмятежное спокойствие не может наступить так рано – нужно еще выбираться из темнеющего, чуть пожелтевшего в лучах заходящего солнца переулка.

Ясон Григорьевич сам не запомнил, когда и как успел оказаться в городе, но, когда его затуманенное сознание вновь вернуло ясность, он обнаруживает себя в до боли знакомом месте. Сейчас он стоит перед вратами департамента, в лаборатории которого сидел годами, не отвлекаясь от работы ни днем, ни ночью, чтобы «убивать» на благо государства. Теперь это казалось таким мелочным и неважным на фоне тех бедствий, которые испытывает планета. «Есть ли разница, кто есть власть, если через пару лет и мира не станет?» – подумалось вдруг Ясону Григорьевичу, и темное небо, уже давно потерявшее свой нежно-синий цвет, представилось теперь ему огромным желудком змеи, проглотившей земной шар и медленно, год за годом, переваривающая его.

«И зачем я пришел сюда? Что я забыл в этой обители конца человечества? Нет, я не спрашиваю, почему сейчас – это понятно: ноги сами привели, так как мест, куда бы я мог найти дорогу из любого уголка города с закрытыми глазами, больше не найти. Но зачем я пришел сюда? Почему именно это место, если я мог излечить людей от вирусов, от которых все еще нет лекарств, я мог бы спасти миллионы, изготовив препарат! Но вирусология не помогла, а лишь погубила мир, и все из-за меня и подобных мне! Так почему?..» – думает Ясон Григорьевич, осматривая здание департамента, но даже не думая о том, чтобы войти в ворота.

– Здравствуйте, – звучит бархатный низкий голос, и возле лаборанта возникает тот, чья фотография величественно возвышается над городом на огромном плакате напротив департамента вот уже несколько лет.

– Добрый вечер, Василий Аристархович, – глядя на белоснежную улыбку, отвечает Ясон Григорьевич. Его голос немного дрожит, но по привычке, ведь трепетная дрожь – то чувство, которое ценится в рабах.

Только сейчас врач впервые задумывается над тем, почему был избран именно тот человек, что погубил мир под видом благодетели. Бегло, но от этого не менее внимательно он изучает костюм, несмотря на недостаток чистой (особенно, пресной) воды всегда идеально выглаженный; тело, схожее с молодым львом – такой же грациозной и статной была фигура; лицо, на котором сложно было долго задерживать взгляд, так как не на чем было остановиться: в распоряжении Ненашева были лишь две мимики: то, что выражало понимание и одинаковую для всех приятную улыбку, и то, что отражало в себе все невзгоды и проблемы мира. Однако и в первом, и во втором случае была одна неизменная деталь: чуть сощуренный и надменный взгляд, словно бы сканирующий собеседника.

– Вы как всегда прекрасно выглядите, – говорит Ясон Григорьевич, и сразу же упрекает себя, увидев шире расползающуюся улыбку президента.

Сказал он это не потому, что через лицемерие привык добиваться расположения, а потому, что, глядя на безупречный вид Василия Аристарховича, не мог не вспомнить о единственном халате, имевшемся в гардеробе из относительно новых вещей, но именно в нем, пожелтевшем от времени и загрязнения воды, сейчас стоит Ясон Григорьевич. Грустное замечание, нежели комплимент, встретил смех со стороны Ненашева, который, видимо, с самого детства не обладал четкостью к интонации. Президент смеется так, как будто по секунде отсчитывая время. Так бы смеялся метроном, если бы мог.

– Спасибо. Заходите внутрь, вы же шли в лабораторию, верно? Чудесная работа проделана, чудесная! Осталось совсем немного, и будут ликвидированы те, кто мешает продвижению прогресса! Проходите, чего же вы стоите?

– Работа – единственный мой дом в последнее время.

– Значит, вы отдаете ей всего себя. Так держать! На работе в непосильном труде не будет времени искать смысл жизни.

– Да… – глотая чувство зарождающегося презрения, старается спокойно ответить Ясон Григорьевич. – Только сегодня я решил взять выходной. Имею ведь я право отдохнуть.

– Тоже верно, нужна небольшая разгрузка, чтобы в воскресенье вы смогли со свежей головой прийти на выборы. Понимаете, о чем я говорю?

– Конечно, на выборах я обязательно отдам вам свой голос.

Тот же надменный вид, иногда проявляющийся в Ненашеве, на долю секунды проскальзывает, но быстро сменяется полуулыбкой, дабы скрыть истинную сущность гиены под маской льва. Василий Аристархович кивает головой и заходит в ворота, после чего, не прощаясь, быстрым шагом уходит подальше от обычного человека, всего-навсего находящегося под его ответственностью.

«Надо было голосовать! Непременно надо было идти на выборы еще тогда! О, если бы тысячи таких же, как я, пришли на избирательный пункт и отдали свой голос не за этого тирана, а за того, кто смог бы поставить державу на ноги! Кто был бы опорой государству! Так почему не пошли? Почему мир гибнет из-за нашего безразличия, и вот уже послезавтра президент объявит о ГСК на всю страну, и каждый носитель клеща, не проголосовавший за Ненашева В.А. умрет сразу по выходу из избирательного участка! И никак не спастись?!»

Только стоило прозвучать последнему вопросу в голове Ясона Григорьевича, как кто-то окликает его. Обернувшись, врач чувствует, как его обдает холодом, и мелкие мурашки бегают по телу. Страх смерти буквально заставляет его умереть.

– Извините! – говорит голос. – Подскажите, пожалуйста, время.

Ясон Григорьевич смотрит на часы и машинально отвечает, даже не задумываясь о цифрах. «Неужели это час моей смерти? – думает он. – Сейчас?»

– Спасибо, – улыбается мужчина своей приятной улыбкой и собирается уйти, как Ясон Григорьевич одной фразой останавливает его.

– Георгий Георгиевич… это все?

– Мы знакомы? – удивленно спрашивает мужчина.

– Разве нет? – еще более напряженно спрашивает врач, имеющий прекрасную возможность уйти незамеченным, но не воспользовавшийся ею.

– Вы, наверное, перепутали меня с братом! – глаза мужчины улыбаются в такт движениям уголков губ. – Он тоже Георгий Георгиевич, да и мы, к тому же, близнецы. Имя передается из поколения в поколение, как семейная реликвия, в память о том, что мы всего-навсего земледельцы, и навсегда ими останемся. О, простите, я иногда слишком много говорю. Так вам нужен мой брат? Ему передать что-нибудь?

– Будет лучше, если вы никогда не вспомните о встречи со мной.

– Вот оно как… да мне, признаться, тоже не хотелось бы видеться с ним. Если вы его знакомый, то, наверное, имеете представление, насколько он бывает безумным. Сложно с ним, очень сложно.

Ясон Григорьевич прищуривается, чтобы понять, к чему начинает откровенничать этот человек, живущий в мире, где никому ни до кого нет дела. Оглядывая его с ног до головы и не найдя ничего нового, что отличало бы его от другой части населения, Ясон Григорьевич решает попытать счастье и узнать: приманка это или же обман.

– Что ж, он врач с двумя, если не тремя личными кладбищами

– Может быть. Хотя ведь отрицательный прирост населения – тот же прирост.

– Могил на кладбище.

– Зато проблем с таким населением меньше.

– А с живыми разве так сложно? Дать работу, еду, одежду и хоть какое-то подобие жилья – это максимальное, что может сделать государство. Развлечение и счастье человеку по силам найти самому. И он найдет, если государство не будет вмешиваться в личную жизнь. Я – живой пример тому. Внимательно посмотрите на меня. Что вы видите?.. Молчите? Не знаете?..

– Врача, – неуверенно, акцентируя внимание взглядом на халате, отвечает незнакомец. – Я вижу перед собой врача.

– Скорее, убийцу.

– Гуманного убийцу, который всю жизнь пытался спасти людей.

– Но не спас.

– Никто не идеален, – мужчина пожимает плечами, явно показывая, что не ожидал такого ответа от собеседника. – Вы же человек.

– Разве? Я скорее чувствую себя неопределенным месивом, которое при рождении получило человеческое тело, но не перестало быть куском… себя.

– Вы не ангел: только ангелы идеальны. Чувство сострадания к тем, кто погиб из-за вас, – вот то, что делает из вас человека.

– В какой большой клетке птицу не держать, небо она помнит.

– Но вы и не птица. Да и небо не идеал. Идеала, если уж на то пошло, не существует. Даже круг – самая совершенная фигура в мире – не бывает идеальным в естественной среде. Идеальным круг делают люди. Кажется, теперь я вижу, что вы действительно знакомый моего брата. Он тоже любит говорить такими фразами, словно прожил жизнь, многое повидал и теперь совершенно разочарован в этом мире.

– Тогда передайте ему мои слова: «Люди нужны правительству в здравии. В относительном здравии тела. Ум догонит».

– А в начале вы говорили, чтобы я и не упоминал о вас…

– Уж пожалуйста, можете сказать это от себя, можете рассказать о нашей встречи. Мне уже терять нечего.

– Ладно, я передам. Но могу сказать свое слово?

– Вполне. Раз я ошибся, приняв вас за вашего брата, вы вольны говорить за него.

– Извольте: я буду говорить за себя. Умы не догоняют – они мертвы. Одни шли против Ленина; вторых репрессировал Сталин; третьих забрала война; про четвертых и говорить не стоит. И сколько бы лет ни прошло, интеллектов больше уже не будет. Вымерли.