Молчание доктора Жава

Она достает из сумочки маленькую книжечку в переплете из крокодиловой кожи и что-то там чирикает. Я тем временем не спеша допиваю свой остывший мате. Мате горчит.

– Ну, вот и все, очень даже миленько получилось. Не желаете ли послушать?

– Нет, не желаю. Спасибо.

– Однако… Да это просто невежливо!

Я пожимаю плечами,

– У меня шкура, как у бегемота. Я могу быть грубым. Так, на чем мы остановились?

Госпожа Окампо обиженно поджимает губы.

– Что я чего-то недоговариваю.

– Так-так. И что же вы недоговариваете?

– Я думаю, тут все дело в рукописи, – говорит госпожа Окампо загадочно.

Она тушит папироску в пепельнице и сразу же ввинчивает в свой мундштук другую. Я тянусь к ней через стол и галантно щелкаю зажигалкой. Госпожа Окампо затягивается.

– Мне, наверное, придется рассказать вам про Элу Моберга…

– Нам хорошо известна эта темная личность, – уже в который раз прерывает меня лейтенант Данди.

Он жестом фокусника выхватывает из воздуха толстый потрепанный блокнот, куда толще и потрепаннее моего. Морщит лоб, листает исписанные странички.

– Сейчас… Сейчас… Нет, не то… Ага! Вот описание Элы Моберга составленное неким Кэмпом. В начале семидесятых оба работали в Пуэрто-Рико. Журналюги, чего с них взять!

Подслеповато щурясь, лейтенант медленно читает,

Невысокого роста, с редкими волосами и бледной, дряблой физиономией, вид Моберг имел непристойный и развращенный. Он терпеть не мог ром и, тем не менее, приканчивал бутылку за четверть часа, потом блевал и куда-нибудь заваливался. Питался Моберг исключительно бисквитными пирожными и спагетти, которые выблевывал, когда напивался. Все деньги он спускал на шлюх, а когда становилось скучно, брал какого-нибудь мальчишку ради новизны ощущений. В свои тридцать с хвостиком Моберг выглядел на все пятьдесят, с распухшим отпьянства телом, он дрейфовал из одной страны в другую, устраивался на работу репортером и ждал, пока его уволят…

– Да, тот еще тип, – комментирует сержант Том, – Ну как, че, похоже? Узнаешь своего корешка?

– В жизни его не видел, – говорю.

– Моберг мой автор. Я издала в «Sur» его первый роман «Неизбежность Странного Мира». Вы, наверное, читали? Ну, а если не читали, то обязательно о нем слышали?

– Нет, не слыхал. Я уже много лет не интересуюсь беллетристикой.

– И, тем не менее, получился скандал… Моберг, конечно, неоднозначная личность, однако, как писатель, он более чем успешен. Как-то раз, после работы Зоя пошла с Мобергом в бар на углу хлопнуть по рюмашке кальвадоса. Да, вы же знаете этих баб не хуже меня! – заводится на ровном месте госпожа Окампо, – вечно их тянет на самых мерзких и сволочных мужиков!

Она хорошенько затягивается и сигаретка на другом конце мундштука превращается в столбик пепла.

– Кроме всего прочего Моберг рассказал Зое, о том, как познакомился в трущобах Буэнос-Айроса с одним русским. И что этот русский, зажигал в Париже с экзистенциалистами и не только. И еще, он якобы написал роман. Моберг сказал Зое, что сейчас читает рукопись, и что этот роман просто бомба.

– Бомба?

– Это сейчас такой сленг у отмороженной молодежи, – отмахивается от меня госпожа Окампо.

– Некто русский. А имя этого русского Зоя вас часом не называла?

– Чудное какое-то имя. Шурик Ха, вот, как он представился Мобергу.

– Да уж, чудное… Если я верно вас понял, некто Шурик Ха, литератор, эмигрант из России, передал рукопись своего романа Элу Мобергу? – уточняю я у моей гостьи.

Эла Моберг просыпается в меблированной комнате, в трущобах от того, что его хлещут по морде. Разлепив лиловые отекшие веки, Моберг видит, что его пытается добудиться давешний знакомец, литератор, эмигрант из России и вообще занятная личность со странным прозвищем Шурик Ха. Заметив, что Моберг немного очухался, занятная личность говорит вполне миролюбиво,

– Вставай, скотина. А то утреннюю гимнастику проспишь!

На Шурике черное поношенное пальто, которое немного ему велико и черная же шляпа с обвисшими полями. В руке он держит маленький чемоданчик с пишмашинкой. Протяжно застонав, Моберг поднимается с низкой продавленной кушетки. С его груди на пол соскальзывает пустая бутылка из-под рома, но не разбивается. Моберг оправляет на себе маслянистый пиджак неопределенного цвета. Он давно уже привык спать в одежде, так можно сэкономить время на опохмелку. Убедившись что его приятель вырвался из объятий Морфея, Шурик Ха идет к дверям, по тесному захламленному пространству. И тут случается первая странность. Полотнище утреннего света льется в конуру из мутного окошка. Когда Шурик Ха выходит из темного угла, поток солнечного света не пропускает его, а выгибается и натягивается, словно резиновая лента. А Шурик идет себе дальше, волоча за собой сноп лучей, и вот уже сумрак тает в прихожей и становится видна входная дверь вся в страшных черных потеках и возле двери – ветхий сервант с тусклым овальным зеркалом, и в этом зеркале, среди хлопьев осыпавшейся амальгамы вспыхивает нестерпимый солнечный блеск.

Моберг мычит и, крепко зажмурившись, валится обратно на кушетку. Сидя в спасительной темноте, он отчетливо слышит треск, словно разорвали старое полотенце.

– Эла, ну ты чего там, совсем опух? – кричит ему Шурик от дверей, – а ну, вставай, пошли пиво трескать!

С опаской открыв один глаз, Моберг осматривает комнату и, убедившись, что солнечные лучи ведут себя подобающим образом, встает с топчана и быстро выкатывается на лестничную клетку.

– Чертовщина какая-то мерещится, – жалуется он своему приятелю.

– Допьешься до белочки, еще не то будет, – обещает ему Шурик Ха и топоча, и прыгая через ступеньки скатывается вниз по лестнице.

Ранее утро. Буэнос-Айрес еще спит, улицы пусты и только крестьяне с предгорий Анд, поднявшиеся засветло, везут горох, папайю и морошку на скрипучих, запряженных мулами арбах на городской рынок. Приятели шагают по сверкающей мостовой. Впереди Шурик Ха целеустремленной походкой, в своем долгополом пальто, вслед за ним бредет расхристанный, бледный и обильно потеющий Эла Моберг и, как говорится, улицы ему мало. Дойдя до угла, Шурик притормаживает возле витрины винной лавки. Моберга уносит куда-то в сторону, однако, вскоре он возвращается.

– Ой-ёй-ёй, – причитает Моберг, которому заметно поплохело.

– А ну, это пиво к лешему! – говорит Шурик Ха. – Я бы, пожалуй, лучше текилы тяпнул!

– Не получиться, – возражает на это Моберг, – у нас в Аргентине крепкое продают только с десяти утра. Такой, вот, сволочной закон, че!

Осознав всю безвыходность ситуации, Эла Моберг столбенеет, отрешенно глядя на витрину. Там, за стеклом толпятся на полках бутылки разного объёма и формы – с текилой, кальвадосом, водкой и коньяком, с разноцветными наливками и ликерами. В зеленоватом стекле отражаются Шурик Ха, стоящий у Моберга за спиной, узкая мощеная улочка, и на другой стороне улочки – здание в колониальном стиле, сложенное из обожжённого кирпича. Шурик Ха, то и дело оглядываясь и что-то насвистывая себе под нос, переходит на другую сторону. Тут на Моберга накатывает дурнота, ему кажется, что Шурик каким-то чудесным образом попал за стекло и теперь, словно мальчик-с-пальчик бродит среди бутылок и читает этикетки. Каждая из бутылок на витрине выше Шурика по меньшей мере вдвое… У Моберга кружится голова. Застонав, он оборачивается к приятелю и тут случается вторая странность. Обернувшись, Моберг видит, что улочка возле винной лавки залита безжалостным солнечным светом и совершенно безлюдна.

– Текила! – объявляет Шурик Ха, выходя откуда-то с боку с заветной бутылкой в руке.

– Э-э-э…. – говорит Моберг. – Так заперто же. Да и не продают до десяти, ни в коем разе.

– Я с черного хода зашел. Держи, да смотри не раскокай, а не то, я тебе глаз на жопу натяну.

– Да, как можно? – говорит Моберг, прижав текилу к груди. – Я разве ж не понимаю…

– Похмеляться будем в горах, – говорит ему Шурик. – А заодно окрестности осмотрим.

Моберг мычит, плачет и ковыляет вслед за Шуриком. Приятели как-то подозрительно быстро выходят из города. За городом, насколько хватает глаз, тянутся цитрусовые сады. Проходя мимо, Шурик срывает с ветки пару лаймов для понта. Попав в предгорья, литераторы сворачивают с проселочной дороги и поднимаются по живописному зеленому склону на ближайшую вершину. Там, на вершине стоит одинокое оливковое дерево. Шурик Ха заходит в его жидкую тень, ставит на землю свой чемоданчик с пишмакинкой и садится на чемоданчик верхом.

– Уф… – пыхтит Моберг и валится рядом на травку.

– Ничего так прошлись, – говорит Шурик.