Молчание доктора Жава

Моберг согласно кивнув, открывает текилу и делает хороший глоток. Текила привычно обжигает пищевод, орошает луженый желудок литератора и взрывается там яркими брызгами счастья, да так, что у Моберга на глазах слезы выступают. Шурик Ха отбирает у него бутылку, выпивает и закусывает лаймом.

– Скажи, че, а в какой стороне тут Колумбия? – спрашивает Шурик, поднявшись на ноги.

– На кой ляд тебе Колумбия? – удивляется Моберг. – Если кокс нужен, то я знаю, кто в городе банчит… Там, кажется, – и он машет рукой куда-то в сторону далеких горных вершин, скрытых золотистым туманом.

– Хочу посмотреть, как там дедушка Маркес, – объясняет Шурик. – Дрыхнет старый пень или выполз уже на огород из своей избушки.

И он долго стоит в своем большеватом черном пальто на вершине зеленой горы и смотрит из-под руки на мреющие туманные дали. Ничего, как видно, не разглядев, снова опускается на чемоданчик.

– Вот, – говорит Шурик и вынимает из воздуха потертый портфель желтой кожи. – Мы вчера, помниться, говорили о литературе и договорились до чертей. Ты, Эла, уже лыка не вязал и завалился дрыхнуть, а мне что-то не спалось. Я достал из чемоданчика пишмашинку и сел печатать. Сочинил одну толстую штуку, как говорил мэтр. Давно хотел что-то в этом роде написать, да все руки не доходили… Так ты прочти, коли будет досуг.

– Непременно, – обещает Моберг.

Он звучно рыгает и тянется к текиле.

– Моберг обещал рукопись Зое. До Зойки я дозвониться не в силах. И этот козел Моберг тоже, как в воду канул… Ох, и не нравиться мне эта катавасия!

Госпожа Окампо сидит, закусив губу, и невидящими глазами смотрит сквозь меня. Потом моргает, растерянно стряхивает пепел с сигаретки и продолжает,

– Рейли, дорогуша, вы мне разыщите эту рукопись поскорее.

Я делаю пометку в блокноте: рукопись.

– И этого таинственного русского тоже разыщите. И как найдете, сразу берите его за шкирку и под любым предлогом тащите в «Sur», а уж дальше я сама управлюсь.

Я делаю пометку в блокноте: Шурик Ха, автор.

Не я, а кто-то другой, тот, кто снимает угол в моей душе, и каждый день понемногу умирает, спрашивает у госпожи Окампо, стараясь скрыть раздражение,

– Да, что вы носитесь с этой рукописью, как с писаной торбой? Вы ее даже не читали. Да этих русских эмигрантов у нас в Аргентине пруд пруди! И вечно они чего-то пишут, мемуары там или доктор Живаго какой-нибудь… Или, может статься, для вас так много значит рекомендация Моберга?

Госпожа Окампо снисходительно мне улыбается.

– Поверьте, дорогуша, оно того стоит. У меня чутье на этих аутсайдеров. Неграненые алмазы в навозе, темные лошадки, пропащие гении, да я их за милю чую! Господин частный детектив, я открыта для новых идей. Не стану от вас скрывать, дела издательства идут очень скверно. Чего только не приходится публиковать, чтобы удержаться на плаву. Только между нами, я эту современную литературу на дух не переношу! Дорогуша, я скажу вам два слова – унылое говно. Вот что такое это ваша современная литература… Разыщите мне Зою и русского писателя с диким именем, будь он не ладен! И еще эту чертову рукопись. Не подведите меня, дорогуша. И будьте осторожней с огнестрельным оружием, а то, в другой раз не дай бог, поранитесь.

Госпожа Окампо величественно поднимается со стула, выходит из кабинета и растворяется в ночи.

– Ну, и как же ты взялся за дело? – спрашивает меня лейтенант Данди.

– Сперва я допил свой остывший мате… Сна у меня не было ни в одном глазу и, не смотря на поздний час, я решил нанести визит Зое. Я не боялся ее разбудить. У меня сложилось впечатление, что Зоя барышня богемная и спать ложиться под утро. Госпожа Окампо любезно оставила мне адресок. Старый дом в колониальном стиле на Майском проспекте. Я прогулялся туда, срезая через дворы, и вышел возле искомого дома. Я стоял в разлапистой тени акации, курил и смотрел на фасад. Светилось только одно окошко и светилось едва-едва, чуть теплилось, словно там, за шторой горела настольная лампа, а весь верхний свет был погашен. Прикинув количество квартир на лестничной клетке и их расположение, я решил, что свет горит как раз в окне у Зои. Я вылез из кустов, подошел к подъезду и набрал на панели домофона номер означенной выше квартиры. Сперва мне не отвечали, но я был терпелив. И, в конце концов, она отозвалась, наша пташка.

– Ах, оставьте меня, я читаю, – раздраженно ответила мне Зоя и бросила трубку.

Тогда я сел на скамейку у подъезда и стал ждать. Я просидел там всю ночь, до утра. Мимо по проспекту проплывали клочья влажного тумана, а в кустах акации оглушительно трещали цикады. Не происходило решительно ничего. Ни одна живая душа не вышла из подъезда, и никто не зашел с улицы. Разве что, ближе к утру, окна Зойкиной квартиры одно за другим ярко зажглись, словно кто-то быстро прошел по комнатам, включая везде верхний свет. Это, собственно, все. Потом помнится, я немного прикорнул, а когда очнулся, уже рассвело. Я сидел на скамейки у подъезда продрогший, в сыром от тумана плаще и слышал, как просыпается старый дом. Вот, у кого-то на кухне заиграли позывные радиостанции «Маяк», а вот, кто-то включил электробритву. Потом пришел дворник в фартуке с бляхой и с метлой. Дверь подъезда то и дело отворялась, выплевывая спешащих на работу аргентинцев. Я вежливо со всеми здоровался. Потом во двор заглянул жестянщик, потом точильщик, потом кукольник со своим Петрушкой, потом барахольщик, а после ни свет, ни зоря явились судебные приставы. Свет в окнах у Зои по-прежнему горел. Взглянув на небо, я заметил, что собирается дождик, а я, как на грех не взял зонта. Тогда я поднялся с лавки и пошел к себе в контору. Там я лег спать на этот самый диванчик и спал, пока по мою душу не заявились крутые копы.

– Что-то еще? – спрашивает лейтенант Данди печальным голосом, сделав при этом брови домиком. Картинка, я вам доложу, уморительная.

– Да, нет, вроде всё. Как на духу, офицер.

Копы переглядываются.

– Может, просто позабыл, – говорит сержант Том. – Ночь у паренька хлопотливая выдалась, закрутился.

– И память девичья, – цедит сквозь зубы лейтенант.

О чем это они? В голову ничего путного не приходит. Чувствую себя идиотом.

– В твою контору ночью звонили, – нисходит до меня Том, – На телефонной станции отследили звонок из заброшенного пакгауза в старом порту. Ты с кем там балакал, че? С бомжами? С контрабандистами? Давай, че, колись!

И точно девичья память. Был же еще этот странный звонок.

– Извини, – говорю, – запамятовал. Верно, был звонок. Я уже стоял в дверях, когда зазвонил телефон…

Я стою на пороге и берусь рукой за тулью шляпы, висящую на вешалке, когда в тишине пустой конторы оглушительно звякает телефон. Звякает раз, другой и третий. Настойчиво так звякает. И я, нахлобучив шляпу на макушку, бреду обратно к столу.

– Пронто, – говорю я, снявши трубку, – Догзауз Рейли, частный детектив. Чем могу помочь?

И тогда мне в ухо ввинчивается тот жуткий неживой голос, сотканный из статических помех, электрического треска и гула ветра, лишенный даже тени человеческих эмоций, голос который я едва ли забуду до конца своих дней.

– Мистер Рейли, будьте так любезны, уделите мне несколько минут вашего драгоценного времени.

– Э-э-з… – говорю, – само собой. Слушаю вас.

– Мне известно, что вас попросили разыскать одного эмигранта из России. Начинающего писателя. И рукопись его романа. Настоятельно рекомендую вам не усердствовать в поисках. Поверьте на слово, это в ваших же интересах.

– Э-э-э… – говорю, – я не совсем понял…

– Но я забыл представился, и где только мои манеры… Признаться, у меня много имен. Имя, которым меня нарекли при рождении уже никак не отражает мою нынешнюю сущность, и я не нахожу возможным его использовать. Возмужав, я выбрал путь порока и зла. Каждое утро я просыпался более развращенным, нежели в тот час, когда отходил ко сну, я, словно рождался заново и оттого брал себе новое имя. Этих моих имен-однодневок было не счесть, они облетали с меня, как листва с сосны осенней порою. Да, славные были денечки… Однако, ныне, я стал тем, кем стал. Я раскаялся. Я умер и родился заново. Поверьте, я весьма могущественная и зловещая фигура. Вы непременно услышите обо мне, если станете задавать верные вопросы правильным людям. В мире человеков я известен под одним именем и услыхав это имя людишки трепещут. Позвольте же, наконец, представиться, я – Публикатор.

– Этот господин, он как-то связан с издательским делом?

– Разве что отчасти, – тянет лейтенант Данди.

– Об этом типе мало что известно, че, – говорит сержант Том. – Слухи по большой части. Публикатор фигура настолько нелепая и одновременно кошмарная, что долгое время его считали чем-то вроде фольклора преступного мира, этаким Бугименом. Мифы о нем многочисленны и противоречивы. Однако есть один эпизод, который упоминается во всех источниках. Этот эпизод повествует о том, как Публикатор серьезно повредил голосовые связки и с тех пор использует для вербальной коммуникации специальный приборчик… Как-то раз ночью, Публикатор возвращался из одного казино в Лас-Вегасе на свое ранчо. Он летел в красном кадиллаке по горной дороге. Кадиллак был основательно нагружен девками в купальниках и дорогим шампанским. Ночная дорога в горах коварна. Публикатор не вписался в поворот, слетел с трассы и припарковался на дне каньона. Он чудом остался в живых. Множественные переломы, поврежденная гортань. Да, и еще лицо…

– А что с лицом?

– Говорят, жуткое зрелище. Мол, не один пластический хирург не смог его залатать.

– Еще, говорят ещё, че, он собрал вокруг себя банду цирковых уродцев и наводящих ужас мутантов. Публикатор вроде тех гигантских нарвалов и спрутов, которые скрываются от дневного света в толще океана. Никто в них не верит, но они там, холодные и скользкие копошатся в кромешной тьме.

– Вот ужас-то!

– Уф! Что-то я разволновался. У тебя нет чего-нибудь покрепче мате, горло промочить?

– Я стараюсь не пить и оттого не держу дома спиртного.

– Были проблемы? – интересуется сержант.