Цветные рассказы. Том 1

– Какая у него квартира?

– Однокомнатная студия с крохотной кухонькой. Душ на кухне.

Я представил себе, какая у него мебель. Матрас на полу. И крошечный столик у раковины на кухне.

– Вы можете подняться. Будет сюрприз – кто-то пришел его проведать. Не клиент, не по делу… Просто проведать. Хотя клиенты тоже к нему теперь редко приходят.

Не знаю, что с ним случилось. Может, он все забыл. Если бы я пришел, он, наверное, не понял бы, кто я. Забыл и о Леше Болгарине, и об его отце.

– Могу я вас кое о чем попросить? Это новый счет за квартиру. Не хочу ему нести. Наорет, нахамит.

Я согласился, пошел через двор. Темно, пахнет кошками. В подъезде В мне стало не по себе. Тяжело дышать, возле сердца – свинец, не вздохнуть. Лестница с каменными ступенями, металлические перила сварены из простых прутьев квадратного сечения. Я надеялся отдышаться. Двери на площадках темные, обиты старым гранитолем или чем-то вроде фанеры. Голова кружилась. Надо держаться подальше от перил. Я прижался к стене. Но решил идти до конца. До 6-го этажа. Лестница шагала огромными пролетами, между этажами никак не меньше трех с половиной метров.

Дойду до его двери. Буду звонить короткими звонками, пока он не откроет. А когда откроет, скажу: «Нельзя пользоваться электропростынями Луцкого производства. Это просто идиотизм». Буду наблюдать, как он побледнеет, и его лицо исказится от гнева и ярости.

На шестом этаже три двери. Облупленные, обветшалые, такие же, как грязные стены в цветных пятнах, как бы написанных художником-абстракционистом. Электролампа – на пыльном шнуре. На левой двери у звонка приклеен квадратик картона, вырезанный из упаковки какого-то гаджета. Крупным размашистым почерком с перехлестом букв написано: «Кантария». Клочок картона. Была гордая кликуха – Болгарин. Теперь заурядная фамилия – Кантария. Не заурядная, конечно. Просто маргинальная. Для Киева – маргинальная. Почему он написал это? Судя по всему, на Украине, так же, как и в России, это не принято. Только, если коммуналки. Пожалуй, это в его характере.

Стоял перед дверью и не звонил. Не сомневался, что он откроет. Его вроде никто не навещает теперь. Решит, что пришла та женщина, которой он звонил. Я почему-то посчитал, что он звонил именно женщине.

Положил конвертик в щель под дверью, быстро спустился по лестнице. С каждой ступенькой вниз тяжесть около сердца уменьшалась. Казалось, я избежал страшной опасности. Вот я и во дворе. Снова нормально дышу. Снова на твердой почве, ступаю по безопасному тротуару. Только что я стоял у двери этого непонятного человека. Мог войти в его жизнь. Довольно было одного движения, одного шага, одного слова, и я утонул бы в трясине, из которой нет выхода.

Что у меня с мелочью? – этого достаточно для метро. Рухнул на сидение. Подъем настроения, который я почувствовал, покинув подъезд В, сменился подавленностью и упадком сил. Этот мужчина по прозвищу «Живой труп» не имеет ко мне никакого отношения. Он сам выбрал свой путь. Или за него выбрали. Может, и заставили. Может быть, не было другого выхода.

Ощущение дурноты не проходило. Дышать становилось все труднее. Вышел на улицу прежде времени, решил дойти до отеля пешком. Это теперь мой дом. Я был поглощен мыслями и шел, куда глаза глядят. Наугад. Оказалось, что кружил около вокзала. Когда выбираешь отель около вокзала, кажется, что ты здесь очень ненадолго. Здесь все движется, ничего не останавливается, ни о чем нельзя сказать: «это навсегда». Сегодня или завтра сядешь на поезд и уедешь. Кварталы около вокзала распахнуты в будущее. Садишься в поезд и сжигаешь за собой мосты.

Циферблат больших часов напомнил мне циферблат часов на Витебском вокзале в Петербурге. Сюда обычно приезжал Алеша. Отсюда уезжал. А я… Встречал и провожал, встречал и провожал, тик-так, тик-так. Теперь я знаю точно. Это не Алеша. Это Богдан Кантария. Но с Богданом я не знаком. Мог познакомиться, но не решился. Интересно, кто эта женщина, которой он звонил? Я уверен, что это женщина.

Вот он, мой вокзал. Вокзал, аэропорт – какая разница? Улечу, и нет прошлого, нет каменной могилки на киевском кладбище. Сжечь мосты, забыть прошлое. Стереть из своей памяти. Эти слова взорвали мою голову. Я не мог избавиться от них. Повторял и повторял. Сжечь мосты, сжечь мосты. Эти слова давали бодрость, уверенность в завтрашнем дне. Пора сжечь мосты, стереть прошлое. Улететь. Чтобы больше ничего этого не знать. Не думать, не вспоминать.

Но я не мог сжечь мосты. Что это за женщина, которой он звонил?

У меня был телефон Артура. Остался с тех самых пор. Я не хотел связываться с ним. С ним и с ними. И тогда, когда погиб Алеша. И теперь. Считал, что это неразумно и опасно. Что тут опасного? Что с меня возьмешь? Я уже прожил свою жизнь. Сколько мне осталось? – я должен хотя бы попытаться.

– Артур, это вы? Здравствуйте. Это Феликс Петрович, отец Алеши. Вы помните? – вы мне звонили, когда это случилось. Конечно, именно я поставил надгробие и цветник. Ну, не сам, конечно, просто оплатил. Да нет, я ничего не хочу. Я сейчас в Киеве. Вы, наверное, удивитесь… Вы знаете Богдана Кантария? Он ровесник моего Алеши. Я думал, вдруг вы знаете.

– Нет, Феликс Петрович, не знаю. Это, наверное, какой-то родственник Антимоза. Что вы, у меня нет никаких дел с людьми типа Антимоза. Когда видел его? Он приезжал на похороны Алеши. Потом не видел. Держусь подальше от таких. И Алексею советовал. Я больше связан с ментами, у меня друзья в СБУ. А что вас интересует?

– Хотелось бы узнать, кому звонит этот Богдан, что это за человек и какие у них дела. Вчера вечером звонил и три дня назад. Богдан Кантария. Ровесник Алеши, май 71-го. Можете узнать?

– Хорошо, я попытаюсь. Денег с вас не возьму, сделаю для вас. Ну не для вас. Для Алеши. Для моего друга Болгарина. Пробью этого Богдана. Узнаю, с кем он связывался. Кто – он или она, где живет. Но содержание разговора – ни-ни. Это запрещено. А с кем связывался, скажу. Позвоните утром, после 11. Буду все знать. Сделаю это для вас, Феликс Петрович.

* * *

21 мая.

Утром я не смог до него дозвониться. Не снимал трубку, был вне зоны… Ближе к вечеру Артур позвонил сам. Был обескуражен.

– Извините, что не отвечал, Феликс Петрович, – не было информации. Не понимаю, зачем вам все это надо? Зачем это нужно вашему Богдану? Мы подняли записи его мобилы. Это она, Ирина. Та самая. Он что-то хочет от нее. Она получила УДО. Совсем недавно. Всего неделю назад. У нее ничего нет. Ни дизайн-бюро, ни квартиры. Где живет? Снимает, вот адрес, как обещал. Лерка, ее дочь, вообще неизвестно где. Знаете, что я вам советую? Не ищите ее, не суйтесь вы в это дело. Мне кажется, там как-то замешаны блатные.

Значит, Ирина. Он знал, что она освободилась. Что он хочет от нее, что ему надо, зачем звонит? Вряд ли именно она приходила к нему в квартиру подъезда В.

Когда я подбежал к автобусной остановке у метро Вирлиця, он был уже там. Что-то кричал в трубку, размахивал руками, лицо перекосило от бешенства и гнева. Шел проливной дождь. Никого из пассажиров автобуса не было.

Решительно ткнул пальцем в экран смартфона, прекратил разговор, сел на скамейку. Ждал. Чего он ждал?

Поздно, я не успел. Хотел предотвратить. Один раз уже опоздал. Ничего не смог сделать. Сейчас я был в шаге. Мог бы успеть. Мог бы помочь. Похоже, опять опоздал. Ему теперь не до меня, мне его не остановить.

Он посмотрел на часы. Я отвернулся. Стоял под навесом у витрины «Планеты оргазму», делал вид, что рассматриваю красную женщину с плеткой. Как обычно, праздновал труса.

Ровно через десять минут он резко встал и пошел по Армянской, прямо посередине проезжей части, не обращая внимания на дождь.

Из соседнего переулка вышла женщина в плаще. Они стояли друг против друга, метров в пятидесяти от меня. Стой, Алеша, стой, остановись. Я бежал к ним, кричал.

Они ничего не видели и не слышали. Между ними что-то происходило. Мне показалось, что через пелену и шум дождя я слышу его хриплый голос, вижу красные пятна на лице, вижу гримасу гнева, исказившую некогда интересное лицо, ужасную вмятину на виске.

Стой, Алеша, нет, нет… Нож, у нее в руке нож. О ужас… Нож уже торчит из живота, как из арбуза. Как в тот раз. Ирина бросает нож, бежит прочь, мне кажется, я слышу ее истошный, душераздирающий крик. Я иду к тебе, Алеша! Ноги – как вата, не слушаются. Хочу идти, не получается. Алеша, Алеша! Он держится руками за живот. Руки в крови, клетчатое пальто, носки когда-то щегольских плетеных мокасин тоже залиты кровью. Посмотрел на меня диким взглядом, развернулся и, прихрамывая, потрусил прочь на слабых, подгибающихся ногах. Мне казалось, его туфли оставляют кровавые следы на мокрой брусчатке. Нет, нет…

Кто-то подошел ко мне. Вам плохо? Там, там раненый. Ему надо помочь. Здесь нет никого, вам показалось. Пустая улица. Вон же кровь, следы, нож. Нет никаких следов. И ножа тоже нет. Куда он делся? – она же бросила нож на землю, я видел это. Вам нехорошо, присядьте на скамейку. Ребята, вызовите скорую, человеку плохо, он теряет сознание.

* * *

23 мая.

Дальше ничего не помню.

Нет, помню. Мне снится Ирина. Подходит ко мне, улыбается. Почему Алеша говорил, что она страшненькая? – некрасивая, конечно, но довольно обаятельная.

Ну, здравствуй, Алешин папа. Спасибо тебе. Ты для меня это сделал. Ты родил Алешу для меня. Но его уже нет. Ты такой же симпатичный, как и он. Поцелуй меня. Поцелуй, не бойся. Ты не знаешь, как я целую. Наверное, забыл, как сладко могут целовать женщины. Ну что, тебе нравится, мой сладенький? Вот так, а теперь получи это. Что-то теплое полилось по животу и ногам. Как больно, Ирочка. Ты убиваешь меня. Зачем ты это делаешь, почему ты постоянно нас убиваешь? Почему-ты-постоянно-всех-нас-убиваешь? Мстишь за унижения, за свою поруганную женскую судьбу? Мы же не виноваты…

Вспомнил. Я все вспомнил. Сколько я здесь? Два дня? Кошмар, какой кошмар! Я в полном порядке. Что я здесь делаю? В отделении инкубаторов для выращивания детей. Нет здесь никаких инкубаторов, мне, видно, показалось – просто очень светлые стены. Сестричка, доктора позовите. Я в порядке. Проверьте, доктор. Я в форме. Какой спазм? Проверьте рефлексы. Все хорошо. Здоров, как в свои тридцать. Ну, хорошо – сорок. Доктор, вам сколько – пятьдесят? Вы можете запрыгнуть с места двумя ногами на стол? А я, – пожалуйста. Доктор, у меня дела, неотложные дела. Мало ли что еще два дня оплачены. Мне нечего здесь делать. У моего сына проблемы, очень серьезные проблемы, доктор. Это не шутка. Нет у меня времени на разговоры. Пожалуйста, возьмите расписку – никаких претензий.

Вот он, огромный, нелепый, каменный дом. Что с Богданом? Вы приходили 3 дня назад. На следующий он ушел, больше не возвращался.

Ирина. Артур дал ее адрес. Это ей так просто не сойдет с рук.

Нет, ее уже нет третий день. Не знаю. Она живет одна.

24 мая.

Милиция, больницы – никакой информации об этих двоих. Артур, вы что-то знаете об Ирине? Никто ничего. Где Алеша, где Богдан? Объявите в розыск Богдана и Ирину, вот заявление. Никаких результатов, пока никаких результатов. Загадочная история. Все, никаких следов этих двоих. Может, их и не было? Алексей опять пропал. Что с ним? Пора уезжать. Завтра самолет. Если что будет, милиция сообщит.

Надо посетить могилу Алеши. Когда еще я сюда приеду? Может, и никогда. Посижу у могилки немного и все.

Почему все? Я попробовал разобраться сам во всей этой истории. Пробовал подняться против течения времени и восстановить прошлое. Мне удалось. Кажется, что удалось. Это произошло. Ничего нового я не узнал и не выяснил, все повторяется, все это уже когда-то происходило на белом свете, дежавю. Как восстановилось, так восстановилось, правильно, неправильно – кто это знает?

Ничего не смог изменить. Тогда не смог. Теперь и подавно ничего уже не изменишь. Сына не вернуть. Может, он и жив где-то, живет своей тайной жизнью. Тайной… Но он уже не мой Алеша. Совсем чужой. И я больше ему не нужен. Как жаль, что я ему теперь не нужен.

Вот она могила Алеши. А что это рядом? Свежий песчаный холмик. На нем – деревянный крест. Каменная табличка: «Богдан Кантария». Дата рождения – как у Алеши. Дата смерти – 21 мая 2011 года, тот самый день, день, когда Богдан встретился с Ириной.