Opium Parfum

Opium Parfum
Саша Селяков

Два друга проходят стационарное лечение в больнице. Разговоры о жизни в месте борьбы за нее создают впечатление, что ответы на вечные вопросы получены, смысл найден и можно двигаться дальше. Но жизнь не обманешь. Солнце настоящего создает тени прошлого.

– …вот и поэтому бросать курить очень опасно! А тем более если болеешь. Организм и так ослаблен, а ты ему дополнительную нагрузку даешь – стресс, так сказать. Я вот стрессы не люблю, а тем более… кх… кхе…

Задорную речь прервал сухой кашель.

– А тем более, говорю, ты знаешь, сколько лет я курю? Вот и представь, что происходит у меня внутри – я и никотин одно целое! И если его у меня отнять, произойдет такой сбой, что столкновение частиц в андронном коллайдере покажется лишь насморком вселенной. Вот. Ну, ты же понимаешь, обмен веществ, все остальные процессы, они уже к нему привыкли. К никотину то. Короче, если брошу – заболею и умру. А я не хочу умирать, еще жить да жить, да ведь, Колян?

Он хлопнул меня по плечу.

– Ну, че, курить идем?

– Не, давай сам.

Лучезарную улыбку сопроводило легкое пожатие плечами, и едва заметный наклон головы. Ну, прям душка. Поняв, что его дешевый артистизм не вызывает у меня никаких эмоций, Гера взял с тумбочки пачку сигарет и, поклонившись в пол, вышел за дверь.

Я не курил уже давно, и он прекрасно об этом знал, но, как говорится, надо же о чем-то говорить. Не уходить в себя с опущенной гривой, а оставаться на плаву. Молодчага Гера, что тут скажешь. За это и дорог. Неважно как он сегодня себя чувствует, какая за окном погода, и что говорят в новостях, улыбка с его лица не сходила даже во сне. А то, что я не выказал Гере никаких эмоций, так это ему же на пользу. Повторяться уже начал. Бравады о пользе курения и вреде его бросания я слышал уже раз в пятисотый. Пора бы разнообразить репертуар, пусть придумает что-нибудь новенькое, мозгов у него хватит, не все еще прокурил. Хотя нормально стелит. Вот услышь я это в первые месяцы после того как бросил, может начал бы сомневаться в правильности решения. Может и закурил бы. Зараза это такая…

Я лежал в кровати и смотрел в потолок. Тонкая линия трещинки тянулась из дальнего угла и рассыпалась по центру в неровную паутину. Надо бы побелить. Хотя смотреть в идеально белый потолок, наверное, куда скучнее, чем пытаться найти в произвольных отколах известки какую-то закономерность.

Когда взгляд дошел уже до окна, и я решал, куда посмотреть дальше – на улицу, или продолжить изучать этот в меру фатальный пейзаж, раздался громкий и уверенный голос Глеба Жеглова: «Ну-с, дорогие мои граждане уголовнички, приступим к нашим играм?». Опять это кино. Ну, сколько можно то? Как телевизор не включишь, как назло на него попадаешь. Вон даже спящие согласно захрапели.

– У кого пульт? Сделайте потише, – сказал я, не поднимая головы с подушки.

Странно, с первого раза поняли. Обычно надо минимум два. Поскорее бы уже Гера пришел, без него реально скучно. Была бы моя воля, разрешил бы ему курить прямо в палате. Нет, у открытого окна естественно, и не так часто, но главное, чтобы не оставлял меня наедине с этим печальными лицами. А то бегает курить в другой конец корпуса под лестницу на цокольный этаж, и ждать его приходится ну очень долго.

О, судя по шарканью в коридоре, кто-то подходит к нашей двери. Хоть бы Гера…

– Добрый вечер, господа хорошие! Так, кто тут у меня… – маленькая, кругленькая медсестричка впорхнула в палату легким глиссада и начала раздавать пузырьки с таблетками, плавно лавируя между кушетками, – так на уколы быстренько! Идите-идите, пока народу нет!

– Идем, идем, – сказал я, высыпая таблетки в карман. Время пить их еще не пришло.

***

С одной стороны, ходить три раза в день на уколы довольно весело: пересекаешься с уже почти знакомыми пациентами и врачами, не стесняясь, исследуешь новые незнакомые лица, особенно молоденьких практиканток (кстати, не только лица), да и вообще хоть какая-та движуха. Но с другой стороны это же уколы. Антибиотики. Такие болючие, что ногу сводит. И каждый раз, когда, прижав ватку к ягодице, плетешься назад до палаты, думаешь: «Всё! Больше ни за что не пойду! Ну, сколько можно меня мучить…»

Но через час отходишь и понимаешь, что всё равно пойдешь туда в следующий раз. Потому что надо. Двусторонняя пневмония – это не шутки. Уж я то знал, не впервой. После месячного лечения можешь чувствовать себя здоровым, но курс антибиотиков прекращать ни в коем случае нельзя – может случиться рецидив, и тогда всё по новой. Опять курс антибиотиков, только уже других, потому что к тем инфекция привыкла, а новые, скорее всего, будут еще болючее… Как говорит одна медсестра: «Терпи! Попа не голова, думать не…»

– Ой, извините! – чуть не сшиб меня парень, идущий навстречу. Его шатало так, будто выпил он изрядно много.

– Ничего, ничего. Сам доберешься?

– Ага, спасибо, – и, прислонившись к стенке, зашагал более уверенно.

Уже видел его пару раз. Говорят, какая-та невралгия. Бывает. Вернее, бывает и хуже, так что особого повода для сострадания я не видел. Наверно. Просто бывает уже осознанно тормозишь в себе это самое сострадание, боясь, что на всех его не хватит.

Больница скорой помощи представляла собой огромное здание со множеством отделений, где больные должны были находиться соответственно своим недугам. Но, как это обычно бывает, в паре отделений шел ремонт, в паре как обычно не было свободных мест, и больные с разной категорией заболеваний могли оказаться на соседних кушетках. Так что встретить в коридоре подобных праздношатающихся (простите за иронию, сарказм для нас – дело привычное) не было чем-то из ряда вон. Да что в коридоре, прямо у нас в палате лежал Вениаминыч – дед с уже третьим инсультом. Походу в «неврологическом» всё совсем плохо.

Дойдя до ближайшей урны, я выкинул ватку и начал разминать сведенную от лекарств ногу. Жесть. То ли они мне постоянно в нерв попадают, то ли это нормальная реакция – все забываю спросить. Я стоял и тряс ногой, когда заметил, что дверь в одну из БИТ палат открыта настежь. Правила у них что ли такие? А о нас почему не подумали? Ведь как себя не заставляй не смотреть, все равно, проходя мимо, хоть одним глазком, да туда заглянешь. Ну а картины в блоке интенсивной терапии, мягко говоря, не самые радужные.

Я отвернулся и зашагал дальше. Возле самой палаты я услышал голос, доносившийся из-за двери. Вернее не голос, а хохот – похоже Гера развлекал кого-то очередным каламбуром. Но когда я зашел внутрь, увидел, что развлекал он походу себя – лица всех слушателей были угрюмо-печальными и обращены в телевизор.

– … и тут она мне заявляет: «Молодой человек, у вас такие честные глаза, вы случайно не аферист?» Ха-ха-ха! Вот умора! Честные, говорит, и аферист! Че не дошло что ли?

– Что ты к ним пристал? Видишь же, телевизор смотрят, – я устало плюхнулся на кровать.

– Серьезно? А что за кино? Новое, да? Мне вон тот что-то больно Шарапова напоминает. Володьку то. Знаешь такого?

– Ага. Выпивали как-то.

– Ну, ну. Как подкололся?

– Нормально. А ты как подкурился?

Вот в подобной легкой интеллектуальной беседе мы и заканчивали наши вечера. Закруглялись, когда уже начинали зевать. Кинолюбителям похоже, не сильно мешало, что смеялись мы еще громче Кошелька. Они бы, наверное, даже не заметили, если бы мы канал переключили. Надо как-нибудь проверить.

Когда Гера пошел чистить зубы, я потянулся и взглянул на часы – пора. Выдвинув ящик, я начал раскладывать на тумбочке таблетки.

***

Проснулся я от невнятного крика. Я даже не сразу понял, где нахожусь, и какое сейчас время суток – остатки сна еще витали во мне, а лунный свет мягко струился по сумраку палаты. Кричал Вениаминыч. Такое часто случалось – инсульт забрал у него почти всю возможность двигаться и внятно говорить, поэтому все его просьбы были в виде громких, малопонятных звуков. Со временем мы привыкли и даже стали его понимать, все-таки речь была не совсем утеряна, и среди расплывчатого голосового потока иногда попадались знакомые уху слова.

– Ну что ты, деда? – я присел на кушетку, пытаясь размокнуть смыкающиеся веки.

– Ися! Ися!… Позои! Позои! – он пытался поднять непослушную руку, показывая пальцем на кнопку вызова медсестры, дотянуться до которой самому, у него не было никакой возможности.

Надо же было расположить систему вызова медперсонала где-то в районе ног, да и еще и на таком расстоянии от кушетки, что двигались бы у Вениаминыча ноги, он должен был быть минимум гимнастом-эквилибристом, чтобы до нее дотянуться. Поражаться изобретательности нашей медицины можно бесконечно. Я встал и, дойдя до его койки, сильно надавил на кнопку.

– Ибо, ибо!

– Не за что.

Я присел к себе. Сон пропал начисто. Когда мои глаза покорно свыклись с пробуждением, я оглядел всю палату. Спят. Ну как от такого крика можно было не проснуться? Не понимаю. Или делают вид, что спят. А что, очень даже может быть, на них это похоже. Уже не в первый раз.

Вообще я заметил, что помогать беспомощному старику никто не спешил. Нет, понятно, что на это есть медсестры и санитары, но когда живешь рядом, происходят такие ситуации, что можешь помочь и ты, так оно быстрее и проще, и ничто от тебя за это не убудет. Чашку, например, за него унести, а не ждать, чтобы она стояла до ужина, или всю ночь до утра, пока за ней не придет кормилица из следующей смены, одеялом накрыть, если сползло, или вот как сейчас кнопку нажать. Да подобных ситуаций миллион. Интересно, сколько бы они так лежали, слушая его крики, если бы не я?

Зашла медсестра и, уперев руки в бока, встала возле Вениаминыча, который, продолжая издавать нечленораздельные звуки, показывал себе куда-то в район паха. Тяжело вздохнув, она, закатала рукава и, бормоча что-то себе под нос, начала менять ему подгузник.

Зачем я помогал ему? Я долго копался в себе, ища причины и пытаясь найти ответ. Наличие массы свободного времени и природная неудовлетворенность собой позволяла мне это сделать.

Так для чего же? Чтобы помочь? Чтобы показаться лучшим перед другими?

Нет.

Перед самим собой. Чтобы почувствовать себя значимым и показать себе, что ты еще чего-то стоишь на этой земле.

Что это – благородство или чистой воды эгоизм?