Домашний рай

Нахимову почему-то был страшно интересен этот разговор, хотя ничего особенного в нем не звучало. Но внезапно в дальнем углу произошел инцидент.

Фанат с красно-белым шарфом начал задирать сидевшего через проход тщедушного паренька. И вроде бы сам не пьяный, но что-то не поделили. Ни с того ни с сего кричит на парня:

– Я тебя повешу!

Бедный паренек испугался, но долговязый мужик вступился за него.

– Ты кого повесишь, пацан?

Встал во весь рост. Его самоуверенное поведение попахивало театральностью.

– «Спартак» проиграл?

– Тебя епет, что ли? Я похож на ярого фанатика?

Однако видно было, что пыл фаната поостыл, никто уже не брал друг друга за грудки. «Профессор» и рабочий внимательно посмотрели на забияк, но, видя, что драки не предвидится, продолжили разговор.

А вскоре электричка подошла к Савеловскому вокзалу.

Нахимов вышел, думая о том, какое колоссальное количество людей живет в Москве. За двадцать минут поездки он узнал о профессоре и рабочем, об умненькой девочке, понимающей, что они с мамой едут не к бабушке, об агрессивном фанате, тратящем свое свободное время на боление за любимую команду. Меняются эпохи, цари, генсеки, а людей в первую очередь, как всегда, заботят их личные проблемы. В этом и есть сущность жизни…

Дальше нужно было дождаться автобус с номером пять, который довезет до ближайшего метро. Он запрыгнул в заднюю дверь, вытащил из кошелька свеженький золотисто-коричневый пятак 1983 года выпуска, только хотел закинуть в кассу, но стоящая возле нее элегантная женщина в светлом плаще попросила:

– Не кидайте, мне на сдачу надо.

Нахимов протянул ей пять копеек, оторвал белый прямоугольный билетик и отошел к окну задней площадки.

Вот и кишащая людьми станция «Новослободская», в толпе которой терялись и физтехи, спешащие в столицу. Студенты ездили в Москву по тысяче и одной причине.

Были физтехи, которые отправлялись сюда ранним-ранним утром с первой электричкой или вовсе оставались на ночь в Москве. Целью являлась покупка билетов на дефицитные спектакли Таганки, Большого театра или Театра Сатиры. Такие мероприятия назывались сносом, поскольку собиралась огромная толпа, подчиняющаяся своим законам и требующая порой грубой физической силы.

Если же не доставались билеты в элитные, физтехи отправлялись в театры поскромнее или же просто в кинотеатры. После жирной зарплаты в тысячу, а порой и в несколько тысяч рублей, выплаченной за работу в стройотряде, физтехи пропадали в шикарных ресторанах, да не одни, а в обществе красивых девушек.

А музеи, а выставочные залы с галереями, а футбольные матчи с участием команд Высшей лиги или, паче чаяния, сборных мира?

А продовольственные магазины, где можно найти пусть и не сто сортов сыра и колбасы, но, по крайней мере, два или три? А знаменитый Елисеевский магазин, где можно купить такие деликатесы, которые остальной стране могли присниться только в новогодних праздничных снах?!

Наконец, девушки, пусть и не знающие интегралов Лебега и ведать не ведающие про уравнение Дирака, но тем не менее обладающие другими, восхищающими глаза и тело, достоинствами.

Нет, хотя и шутили физтехи, что это Москва пригород Долгопрудного, а не наоборот, но ездили они туда с почтением и интересом. Тем более что старшекурсники после четырех лет жизни в Подмосковье перебирались в большинстве своем в столицу.

Нахимов зашел в метро, доехал до «Белорусской», и электропоезд быстро помчал по зеленой ветке. Станция «Горьковская», «Площадь Свердлова». На «Каширской», откуда тянулись две ветки метро, пришлось выйти, потому что металлический громкий голос объявил: «Поезд следует до станции «Красногвардейская».

Уже вечерело, люди возвращались домой, «час пик» входил в пике, поэтому Нахимов не стал ждать переполненный людьми троллейбус, а пошел пешком, сначала по улице Каховка, а потом, не доходя до Керченской, где ниже перекрестка и стояли впритык шесть пятнадцатиэтажных строений, образующих единый комплекс, свернул на пустырь и пошел напрямик к дальнему угловому зданию, где, собственно, и располагалось общежитие.

В плане благоустройства оно давало сто очков долгопрудненским стареньким послевоенным строениям. Тут тебе и цивильный фасад, и широкое фойе, где имелось место для просторной телевизионной, и небольшой закуток с диванчиком для гостей, ожидающих родственников или знакомых. У входа восседал вахтер, обычно пенсионного возраста старичок. В отличие от Долгопрудного, где вахтерами служили бабульки, здесь, в «Зюзьке», монополия на это теплое пенсионное местечко принадлежала мужчинам. У студентов, привыкших шастать от общежития к общежитию, имеется своя градация степени озверелости вахтеров: от полнейшего попустительства, когда вялый стражник, умирая от скуки, непонимающе глядит на проходящих и ласково пропускает всех подряд, до нулевой толерантности цербера по призванию, когда и на свое-то законное место под общежитской лампочкой с трудом пробьешься.

Цербер знает всех обитателей вверенного ему жилища, даже то, в какой комнате тот обитает и с кем. Если покопаться в его удивительной и глубокой памяти, то можно с изумлением вытащить и немало другой информации, непонятным образом там оказавшейся. Глаз цербера цепкий, чутье феноменальное. Он помнит все дни, когда ты вернулся пьяным, в комнату какой девушки ты стучался по этому случаю в два часа ночи, и сколькими окурками ты загрязнил изумрудную траву, растущую на газонах подле священной обители.

Вахтеры в «Зюзьке» все как на подбор являлись церберами. Все от того, что брал на работу их и муштровал комендант Константин Иванович Архаров, маленький, чрезвычайно подвижный мужчина неопределенного, но явно пенсионного возраста. Да и сейчас он перед уходом домой давал седовласому вахтеру последние инструкции. Чувствовалась в нем военная выправка, но комендант имел биографию не милитаристскую, а по части секретных служб. На пенсии скучно, душа просит надзора и дисциплины, вот и нашел себе местечко в общежитии. Здесь есть, где развернуться, есть, где проявить качества хладнокровного борца за дело социализма. Жаль только, средств подавления халатности, разболтанности и преступной антисанитарии маловато в арсенале. Вот если бы вывести какого-нибудь разгильдяя-студента, не убирающего комнату, курящего, мусорящего и совершающего прочие антиобщественные поступки, да и… Нет, не расстрелять, конечно, времена не те, испортились времена, а просто снять портки, да и выпороть. И этого, к сожалению, нельзя. Один раз подвел он уже так своего начальника, тоже из бывших, да только чином повыше и мозгами погуще, Павла Филипповича Буренина.

Балбес-шестикурсник подвел под цугундер. Шестикурсники вообще страшные бездельники, ни семинаров, ни лекций, только диплом пишут. А там есть такие перцы, что диплом еще на пятом курсе написали, а теперь, видите ли, переутомились и отдыхают. Некоторые мирно лежат себе на кровати, книжки читают, да чинно по Керченской туда-сюда прогуливаются, мыслишки в черепе образованном гоняют, может, в театр аккуратно ходят, да на выставки – культурный уровень свой провинциальный повышать. А этот балбес Симароков амуры начал крутить, кобелина. Вечером приводит этакую фиву без моральных устоев. Ну что ж, Петрович ее под студенческий билет, соответственно, пропускает. До одиннадцати часов дозволяется, наше вам здрасьте-пожалуйста. Часы бьют одиннадцать, Симарокова нет, и девки, естественно, тоже. Непорядок! Петрович отправляет дежурного студента постучаться в дверь и по-хорошему напомнить, что-времечко-то вышло, пора и честь знать. Ни в какую! На стук не открывает, забаррикадировался наглухо. Делать нечего, Петрович за сердце держится, утра ждет. Утром в семь часов Архаров прибегает, хотя рабочий день с девяти, но выдержка и закалка – железные, не о себе, а о работе думать надо. Петрович ему, так и так. В комнате 1205, а именно в двушке, поскольку в блоке имелась еще и трешка, полнейший хаос и разврат. Симароков на ночь оставил чужого человека, а точнее, девушку. У Константина Ивановича брови на взлет, адреналин зашкаливает, ноздри хищно раздуваются. Мыслит четко, быстро, по-военному.

Через пять минут Архаров уже на двенадцатом этаже, имея возле себя старосту группы, где числится Валентин Симароков, дюжего слесаря Николая, угрюмого молчаливого электрика Федора, и, для представительности делегации, кастеляншу, испуганно жмущуюся позади разгневанных мужчин. Константин Иванович трижды громко стучит в запертую дверь, внушительно поглядывая на сотоварищей. Ждет минуту, прислушивается к происходящему в комнате, ответа не дожидается. Симароков затаился, как мышь, под одеялом. Думает, переждет наступление Архарова. Не на того, парень, нарвался! Комендант дает сигнал похмельному слесарю Николаю, вяло, с ящиком инструментов ожидающему конца одностороннего диалога, и тот неторопливо принимается за дело. В силу того, что каждый здешний замок знаком Николаю, как его пять заскорузлых пальцев, дверь практически мгновенно открывается, и делегация во главе с грозным комендантом врывается в комнату совершаемого греха и разврата.

То, что предстало хищным взорам блюстителей нравов и порядка, удовлетворило их, но не полностью. Содом и Гоморра наличествовали, но как-то скромно и без размаха. Окна, задернутые занавесками, пропускали хлеставший наотмашь летний свет, падавший на казавшиеся теперь абсолютно неромантичными красные розы, стоявшие в бутылке из-под пива. Допитая до дна темно-зеленая бутылка Советского Шампанского стыдливо замерла на столе, потеряв таинство страстной ночи и жгучий напор воздушно-белой струи. Тарелки с легкой закуской, недоеденный торт, пара конфет.

В центре вздыбился Валентин Симароков, уже успевший натянуть брюки, но не успевший застегнуть рубашку, открывающую щедро покрытую волосами грудь ватерполиста. Своим телом он прикрывал сидящую на кровати красивую девушку с черными распущенными волосами. Она закрыла обнаженное, по всей видимости, тело казенной бело-серой простыней и недоуменно смотрела на ворвавшихся. Казалось, что она не верит собственным глазам.

Архаров торжествующе проткнул указательным пальцем наэлектризованный любовью и страстью воздух и, неотрывно глядя на бедную девицу, зловеще прошипел:

– Почему нарушаем?! Почему не исполняем распорядок и правила общежития?!

– Valya! What’s wrong? What does this man want from me? – пролепетала нарушительница порядка.

– It’s ok, Katrine, I’ll take care. This son of a bitch will get his award, – коряво, но доходчиво объяснил любитель знойных иностранок.

Комендант ошарашенно поглядел на красотку. Он ожидал любого коварства от Симарокова, но вот такое?! Нет, чтобы привести студентку МГПИ, из Первого или Второго медицинских, наконец, из института управления или культуры, мало ли женских учебных заведений в столице нашей родины. «Заморской плоти решил отведать, сукин сын!» – пронеслось в голове Архарова, не ведающего, что именно такими же бранными словами только что охарактеризовал его и виновник событий.

Противники молча глядели друг на друга. Однако коменданта не так-то просто выбить из седла. Подумаешь, иностранка!

– На каких это правах она пребывает в нашей стране? А вдруг шпионка или контрабандистка? Смотри, Симароков, не доучишься ты в своем физтехе.

– Во-первых, не в, а на. А во-вторых, она дочь посла Франции, и если вы не хотите международного скандала, то лучше оставьте нас в покое.

Но Архарову словно вожжа под зад попала. Взбешенный противодействием и потерявший над собой контроль, призвав на помощь дюжего Николая и такого же мощного Федора, решивших тоже размять свои косточки, он набросился на ватерполиста, и началась Бородинская битва. Рубашка, которую Валентин так и не успел до конца застегнуть, мгновенно затрещала по швам, в сторону, как осколки пуль, полетели маленькие черные пуговицы. Падая, Симароков ногой зацепил скатерть, и на пол посыпались тарелки; красные розы тоже рухнули вместе с бутылкой и плавали в маленькой луже. На все это с ужасом глядела дочь французского то ли посла, то ли дипломата…

Но все когда-нибудь заканчивается. Скрученный Симароков лежал на полу, руки его оказались прихвачены электропроводом, извлеченным из своих арсеналов все так же молчащим Федором. Катрин схватила вещи и, прикрывшись простыней, побежала в ванну.

Через десять минут поле боя оказалось пустым. Симароков и Катрин уехали, комендант вызвал уборщицу, и та деловито собрала веником осколки, крошки и прочий мусор.

Как в битве при Бородино не было победителей, так и в этом сражении все закончилось такой же невнятицей. Пока Архаров думал, какие кары обрушить на злодея Симарокова, деловая девушка Катрин настучала своему отцу на возмутительное поведение коменданта. Разгневанный дипломат вышел на руководство физтеха, и уже буквально через день проректор вызвал на ковер обоих местных царьков: и Павла Филипповича Буренина, и Константина Ивановича Архарова.

Беседа оказалась краткой, но содержательной. По ее итогам давление у обоих скакнуло до двухсот, но они были вне себя от радости, что устными выговорами лишь и отделались. Симарокова велено было не трогать и впредь таких эксцессов не допускать.

После этого случая оба присмирели, но нет-нет тяга к художественной резьбе студентов по дереву давала знать…Симароков же ходил гоголем до самой защиты, только не разговаривал со своим старостой, который вопреки студенческой солидарности не вступился за него, а предпочел индифферентно наблюдать за битвой…

Нахимов глянул на коменданта, заканчивающего давать инструкции вахтеру, легонько поворачивающемся на крутящемся стуле. Время от времени Архаров поднимал глаза и подозрительно озирался вокруг. От греха подальше Александр прошел к месту ожидания для гостей и уселся в холле, где ветер через открытую форточку трепал бежевые занавески, на коротенький диван перед овальным журнальным столиком. Возле стены рядком стояли красные стулья. В телевизионке людей в это время было еще немного, однако там явно что-то происходило. Практически ни у кого из студентов телевизора не было, поэтому уставшие от учебы и желающие как-то развлечься студенты спускались вниз. Нахимов ожидал, когда появится кто-нибудь знакомый, чтоб подняться с ним в охраняемое цербером общежитское царство.

По шуму голосов Александр понял, что мужская часть возроптала, требуя переключить на вторую программу, по которой транслировали футбольный матч «Торпедо» – «СКА». Однако, судя по тому, что пение продолжалось до тех пор, пока Людмила Гурченко не допела до конца «Что не сбылось, то сбудется, навеки не забудется, когда проходит молодость, еще сильнее помнится…», что-то у них не сложилось. Нахимов представил себе мужиков-физтехов, тупо глядящих на знаменитую актрису и больше всего ожидающих момента, когда прозвучит последний аккорд. Уф-ф, наконец это случилось, и, видимо, после слов «Можете переключать на свой дурацкий, никому не нужный, тупейший футбол», послышался шум стадиона и задиристый голос комментатора. После этого из телевизионки вышли две девушки.

Нахимов посмотрел на них и обмер. Одну из них он раньше встречал на физтехе, – шестикурсницу с ФОПФа, высокую с лицом уставшего физика-теоретика девушку в темно-синих джинсах, блузке в полоску и уютных домашних тапочках с пушистыми помпонами. Кажется, ее зовут Алена. А второй была Наташа Донченко собственной персоной. Эффектная, даже в этом легком ситцевом платьице, не скрывавшем красивые ноги. Каштановые волосы до плеч, зеленые живые глаза, чувственный рот и придающий шарм всему ее облику нос с еле заметной горбинкой. Не поступи она на физтех, вполне могла избрать и артистическую карьеру. Не зря Наташу в физтеховском театре всегда назначали на роли роковых красавиц.

Нахимов неловко и поспешно встал, привлекая к себе внимание девушек. Наташа, конечно, заметила его и намеревалась, по всей видимости, пройти мимо, не здороваясь, но теперь этого уже сделать было нельзя.

– Добрый вечер, Наташа! – выдохнул Нахимов, никак не ожидавший сразу ее найти. Ведь он-то думал, что ему придется заискивать перед вахтером, ища по списку жильцов номер ее комнаты или теребить знакомых студентов. Все вроде складывалось как нельзя лучше. В этой неожиданной встрече Александр, не страдающий особенными суевериями, вдруг увидел несомненный знак судьбы.

Наташа с каким-то недовольством, как показалось ему, остановилась.