Домашний рай

– Молодой человек, подойдите-ка сюда, – властно произнес Баронов, и Нахимов покорно поплелся к нему.

Профессор смерил его ястребиным взглядом сверху до низу, задержался на крестообразном паучке пластыря, украшавшего голову студента.

– Вы ведь с первого курса?

– С первого.

– Как вас зовут?

– Александр Нахимов.

– На лицо вас помню, зачет принимал у вашей группы, а вот фамилию забыл. Почему же не на лекции? – Похоже, о промахе Линькова слышал даже далекий от мелких склок Баронов. – Не вас ли видел я сегодня рано утром на Первомайской? Или обознался?  – чеканным голосом лектора допрашивал Баронов.

– Меня, – выдохнул, словно пойманный с поличным, Нахимов.

– И…? – профессор замолчал, ожидая дальнейших объяснений, и в его глазах Александр не прочитал никакой враждебности или угрозы, а наоборот, сурового доктора наук, действительно, всерьез заинтересовало, почему студент вместо того, чтобы пребывать на важной для его будущей жизни лекции шляется, как парижский Гаврош, бездельничая, по улицам.

– Я сейчас не могу быть на лекции, у меня неотложные дела.

Баронов нарочито широко открыл рот и выпучил глаза, словно демонстрируя свое безмерное удивление, что у студента могут быть более неотложные дела, чем присутствие на лекции.

– Молодой человек, сейчас вас должны интересовать только лекции и семинары. Посмотрите на эти простые здания, они ничем не отличаются от тысячи других, – такие же кирпичи, окна, кое-где обвалившаяся штукатурка. Не это делает физтех физтехом, а те люди, которые сюда приходят и делятся с вами знаниями. Понимаете, учебный процесс построен по принципу пирамиды, если не заложите основание, то до вершины рискуете и вовсе не добраться, а съехать со скользких граней легче легкого. У воина-самурая главное оружие – меч, он всегда держит его наточенным, а у ученого оружие – мозги, они тоже должны быть всегда острыми и готовыми к бою, нельзя атрофировать то, чем вас наградила природа.

Нахимову стало неудобно, что такой многоуважаемый человек тратит на него свое драгоценное время и решил оправдаться.

– Понимаете, у меня есть дела, связанные со смертью товарища.

– Мои соболезнования, а что с ним случилось, сколько ему было лет? – Баронов тут же смягчил тон, в его голосе прозвучало явное сочувствие.

– Да вы, конечно, знаете про этот случай, это у нас на физтехе произошло.

– Постойте, вы про Семена Весника говорите? Так он был, выходит, вашим товарищем?

– Да, мы из одного города, давно друг друга знали.

Баронов нахмурился, наморщил лоб, в задумчивости поводил рукой по светло-коричневому кожаному сиденью велосипеда, затем сказал:

– Расскажите-ка поподробней. Видите ли, смерть Семена мне тоже показалась очень странной. Я немного знаком с его работами, поскольку сфера его интересов в некоторой степени затрагивала физику низких температур, и твердо был уверен, что в недалеком будущем имя Весника прогремело бы на весь мир. И вот такая досадная, нелепая и необъяснимая смерть. За этим, действительно, что-то кроется.

Нахимов рассказал все профессору Баронову, и об обстоятельствах гибели, и о том, кто был с Семеном в момент смерти, и о пропавшей тетради, и о нападении, даже о Синицыне с его Серыми счел нужным рассказать, хотя до последней секунды колебался, боясь, что его рассказ об инопланетянах встретят с изрядной долей насмешки.

Однако Баронов слушал внимательно и ни разу не усмехнулся.

В это время из огромных дверей Лабораторного корпуса, представляющего собой пятиэтажное здание, сверху напоминающее букву «Е», торопясь, высыпали студенты. Закончилась лекция, и они отправились, кто налево, в сторону главного корпуса, кто направо, к Институтскому переулку. Светло-желтое сталинских времен здание за многие годы претерпело изменения. Студенты спускались по широкой, в пять ступенек, лестнице. Среди них он различил Славика, бережно отставившего перебинтованную руку, старосту их группы черноусого парня Богдана Молокова, извлекающего из помятой пачки «Столичных» сигарету. Следом шла и Виктория в черной юбке и белой блузке под бежевой легкой курточкой.

Они издали заметили Нахимова и стоящего рядом с ним, опершись на велосипед, Баронова, но подойти не решились. Все первокурсники побаивались грозного профессора и предпочли не будить лиха.

Староста Богдан Молоков, очень толковый парень, выпускник восемнадцатой школы-интерната МГУ, несмотря на недюжинные способности, попал под жернова Баронова, сдавая в первом семестре задание по физике. Алексей Вениаминович по своей демократической и отзывчивой натуре согласился подменить приболевшего доцента Каверина, который весь семестр вел у их группы курс общей физики. Надо сказать, что Баронов любил таким образом инспектировать знания новоприбывших студентов. Он даже эмпирически вывел формулу способностей и интеллектуального потенциала учащихся по годам. Из его опыта следовало, что, например, восьмые группы (на физтехе номера групп начинались с последней цифры года поступления, вторая – соответствовала номеру факультета. Например, 853 означала третью группу факультета физической и квантовой электроники, а год поступления – 1978) были суперсильными, следующие девятые – чуть послабее, а нулевые – еще слабей. Затем цикл начинался снова, но с общей тенденцией ослабления потенциала. Причин постепенной деградации способностей и знаний студентов было множество, но главной Баронов считал общую потерю в стране интереса к науке. Какие-то новые вещи и ориентиры привлекали молодежь все больше и больше.

Молокова подвело его высокомерие. Он прекрасно знал весь материал механики, сам решил все задачи из так называемого «задавальника», поэтому настроен был агрессивно и нахально. Пришедшего вместо заболевшего преподавателя скромного невысокого человека он не знал, поэтому сразу же начал демонстрировать свое блестящее знание предмета. Это ужасно не понравилось Баронову, считавшего, что истинного ученого в первую очередь должна отличать скромность. Не желая делать поправку на молодость Молокова, он решил его хорошенько проучить. Дал ему для начала пару стандартных задач, которыми и планировал тестировать знания группы. Богдан небрежно расправился с ними все с тем же гордым и независимым видом. Баронов дал задачку посложнее. Молоков задумался, но решил и ее. Что ж, с хитрым видом Алексей Вениаминович написал на листке студента коротенькое, но, как оказалось, коварное условие задачи. И Молоков завис до конца вечера.

Тем временем остальные студенты с переменным успехом сдали задание. Дольше всех потратил времени Славик Замазкин, у которого ход решения одной из задач остался на черновике.

– Где решение? – поинтересовался Баронов.

– Да вот же, в черновике.

– Как сказал бы уважаемый профессор Тер-Крикоров, вы еще не Пушкин, чтобы я рылся в ваших черновиках.

Но, наконец, и Славик сдал задание. А Молоков пыхтел и пыхтел, то так подбираясь к задаче, то этак.

Теперь уже снисходительно на него поглядывал сам Баронов.

– Никак?

Молоков нехотя сдался.

Баронов со скучающим видом набросал у него на листке пару строк.

– Дальше понятно?

У Богдана отвисла челюсть.

– А разве так можно? Никогда таких трюков раньше не видел.

– Это не трюк, молодой человек, это физика.

Молоков выглядел ошарашенным и пристыженным.

– Ладно, ставлю вам задание. И по-человечески прошу, не будьте фертом. Голова у вас светлая, сечете, по-студенчески говоря.

В аудитории их было лишь двое. На доске остались, как индивидуальные личные памятники, законы Кенига и Кеплера, преобразования Лоренца и эффект Доплера.

– Чем раньше вы поймете, что физику никогда полностью познать нельзя, тем лучше. Это касается любой другой науки. Так уж вселенная устроена.

Молоков нехотя кивнул.

На том и распрощались.

Студенты издалека поприветствовали Нахимова, почтительно поздоровались с Бароновым. Александр проводил взглядом товарищей. Нечто трагичное и страшное, а именно смерть Весника, словно невидимой стеной разделила их. Взгляд Нахимова задержался на худенькой фигурке Вики, следующей наверняка в читальный зал Главного корпуса. Профессор проследил траекторию, по-физически выражаясь, луча, проходящего через глаз студента.

– Красивая девушка, – заметил он. – В женщинах есть тайна, молодой человек. Они ближе к естеству, чем мы. Мужчины для природы – это расходный материал, биохимическое вещество для опытных исследований. Вы знаете, что к младенцам-мальчикам и младенцам-девочкам всегда относятся по-разному? Девочек лелеют, тетешкают, а мальчик растет, как, простите за выражение, сорная трава. Ему ничего не страшно, он везде выживет, в большинстве случаев. Я, конечно, утрирую, но некоторая правда в этих словах имеется. Все-таки иногда я жалею, что физтехам делают такое плотное расписание. Наука наукой, а ведь хочется порой прогуляться, побегать, сходить с девушкой в кино. Но так, видно, повелось еще с тех времен.

Баронов кивнул на Лабораторный корпус.

– Одно из самых первых зданий. Может быть, вы слышали, что Капица специально выбрал для института Долгопрудный. Привлекла его некоторая удаленность города от Москвы. Великий отец-основатель считал, что это не будет отвлекать ученых и студентов от непосредственных занятий наукой, по примеру Кембриджского университетского городка. Он там ведь работал в Кавендишской лаборатории Резерфорда. Так что, не будь Капицы, не было бы и физтеха. Там еще и другие титаны были: Семенов и Ландау. От них на физтехе вольный дух и пошел. Ведь они, черти, никого и ничего не боялись. Только физика – соль, остальное все ноль, от них это тоже. У Ландау даже такая классификация наук была: науки бывают естественные, неестественные и противоестественные. Семенов получил Нобелевскую премию за создание цепных химических реакций. Его теория сыграла грандиозную роль при осуществлении ядерной реакции распада ядер урана. Капица был и великий физик, и великий инженер. Нобелевку он получил за фундаментальные открытия и изобретения в области низких температур, а еще придумал замечательный способ получения кислорода, который до сих пор лежит в основе всей кислородной промышленности. А сделанное Ландау было в Советском Союзе не под силу больше никому. Уникальность его в том, что он знал буквально все разделы физики. Американцы жалели, что в их атомном проекте не было такого человека, который знал бы и ядерную физику, и газодинамику, и гидродинамику. Совсем молодым человеком Ландау внес вклад и в квантовую механику, создав так называемую матрицу плотности, разработал теорию фазовых переходов. Широта его научных взглядов позволила ему придумать замечательный метод, который еще до эпохи ЭВМ произвел революцию в численных методах интегрирования уравнений в частных производных, которые необходимо было сделать для расчета термоядерной «слойки» Сахарова. На логарифмических линейках все расчеты произвели!

– Сахарова? Того самого?