Оценить:
 Рейтинг: 0

Проклятие рода Лёвеншёльдов

Год написания книги
2021
Теги
<< 1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 13 ... 28 >>
На страницу:
9 из 28
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Дома и усадьбы в этих местах встречаются редко, можно пройти милю, а то и две и не увидеть ни одной живой души. Но теперь, когда все столпились на площади, люди с удивлением поглядывали друг на друга – вот как нас много, оказывается. Стоим плечом к плечу.

Все даже не вместились на небольшой площади, кое-кто толокся на примыкающих улочках. Будто пчелиный рой собрался у летка в погожий летний день. Не молчаливые и сдержанные, как в церкви, не радостно возбужденные, как на ярмарке, нет – люди гудели и жужжали, как рассерженные пчелы, и в этом грозном гуле не было ни сочувствия, ни даже жалости. Только ненависть и желание мести.

Я очень прошу: не надо сгоряча обвинять людей в кровожадности. Тут нечему удивляться. Страх перед разбойниками всосан с молоком матери. В то время даже в колыбельных песнях то и дело появлялись таинственные злодеи и бродяги. Они таились вокруг и только и дожидались, когда подвернется случай похитить очередного не желающего засыпать младенца. Воры и убийцы не считались за людей. Даже в мыслях не возникало, что такие выродки заслуживают милосердия.

И вот сегодня одного из таких негодяев приговорят к смерти, и люди искренне радовались и с нетерпением ждали приговора.

«И слава Богу, – рассуждали они, даже не зная, на кого падет роковой выбор. – Теперь, по крайней мере, можно не бояться этого дьявольского отродья. Теперь он нам не навредит».

Божий суд по случаю такого скопления людей решили провести не в здании, как обычно, а прямо на площади. Решение правильное, но понравилось не всем. К неудовольствию толпы, крыльцо окружила рота солдат. Они встали в каре и подняли пики – похоже на частокол, каким огораживают загоны для скота. Послышались ругательства. Дело необычное; как правило, никто даже и подумать не мог, чтобы позволить себе такую дерзость – сквернословить. Суд все-таки. Но толпа уже не могла унять охватившее ее кровожадное возбуждение.

Не надо забывать – многие пришли заранее, хотели занять место поближе. Они стояли уже много часов. Ни присесть, ни заняться чем-то – каждая минута ожидания добавляла толпе озлобления.

Наконец служитель вынес большой барабан и поставил его в центре ограждения. Одобрительный гул – значит, все же собираются завершить дело до вечера. Служитель вернулся в дом, притащил стол, опять скрылся и на этот раз принес в одной руке стул, а в другой – чернильницу и перо для писца. И опять исчез. А в третий раз явился налегке, с маленьким глиняным стаканчиком, в котором зловеще клацали игральные кости. Пару раз швырнул их на барабан – видно, хотел удостовериться, что кости правильные и падают в случайном, а не кем-то предусмотренном порядке.

И опять скрылся. Ничего удивительного: пока он бегал туда-сюда, из толпы выкрикивали оскорбления, разве что не плевались. И плевались бы, если бы не частокол солдатских пик.

Что происходит с людьми? Никогда, ни при каких условиях эти достойные, трудолюбивые крестьяне и работники ничего подобного себе бы не позволили. Но толпа – это не люди. Искать разум в толпе – дело глупое и бессмысленное. В толпе умирают все чувства, кроме жажды крови и разорения.

Солдаты расступились и пропустили судью и присяжных. Кто-то из них шел пешком, кто-то на всякий случай ехал на лошади – мало ли что придет в голову обозленным долгим ожиданием людям.

Собравшиеся оживились. Послышались выкрики, громкие приветствия перемешались с не менее громкими упреками. И призвать людей к порядку никто не решался. Опытные чиновники знали – толпа всегда беременна бунтом. Так было вчера и, боюсь, так будет и завтра. Запальным шнуром для взрыва может послужить все что угодно: неловко оброненное слово, жест, неправильно истолкованная гримаса.

Приехали и господа, их тоже пропустили в здание. Ротмистр Лёвеншёльд, прост из Бру, заводчик из Экебю, капитан гвардии из Хельесеттера. Всем им пришлось выслушать упреки и насмешки – им-то не пришлось толкаться здесь часами! Господа небось только что проснулись, да еще и освежились перегонным.

Никто не отвечал. Все знали: неудачно оброненное слово может привести к беде. Молча проследовали в дом.

И только тогда все обратили внимание на молоденькую девушку, стоявшую у самого оцепления. Маленькая, хрупкая – с чего бы ей досталось такое почетное место? Ее попытались оттеснить, но кто-то крикнул – не трогайте, это же дочка Эрика Иварссона из Ольсбю.

И ее оставили в покое. Но ненадолго: начали ехидно спрашивать, кого бы ей больше хотелось увидеть на виселице – отца или жениха? И как у нее вообще хватило наглости сюда явиться? И, собственно, какого рожна дочь или невеста вора должна стоять на лучшем месте?

Тут кто-то поведал, что девчушка не из пугливых: она не пропустила ни одного заседания суда. Кивала и улыбалась обвинителям, будто была уверена, что ее родных завтра же, ну, самое позднее – послезавтра выпустят на свободу. И обвиняемые, глядя на нее, тоже обретали мужество – хоть одна живая душа уверена в их невиновности. Все же есть на свете человек, который даже мысли не может допустить, чтобы какое-то несчастное кольцо, пусть и сто раз золотое, толкнуло их на такое ужасное преступление.

Она часами высиживала в суде, красивая, терпеливая, спокойная. Ни разу никого не обидела, не поставила в глупое положение. Ни разу не заплакала, ни разу не вышла из себя. Можно сказать, подружилась со всеми – и с судьей, и с исправником, и с присяжными. Никто бы из них не признался, но поговаривали, что уездный суд никогда, ни при каких условиях не оправдал бы обвиняемых, если бы не она. Невозможно даже представить, чтобы Марит Эриксдоттер могла так любить убийцу и грабителя.

Она пришла и на этот странный суд. Пришла, чтобы осужденные могли ее видеть. Пришла, чтобы служить им опорой и поддержкой. Она будет молиться за них, покуда идет необычная жеребьевка. Молиться и просить о Господней милости.

И кто знает? Яблоко от яблони недалеко падает, это так, но выглядит-то она вовсе не как дочь убийцы. И сердечко у нее любящее. Что да, то да.

Так что пусть стоит, где стоит.

Девушка, разумеется, слышала выкрики в толпе, но бровью не повела. Не плакала, не отвечала, не пыталась убежать. Она знала твердо – ее присутствие послужит несчастным утешением. В озлобленной, возбужденной предвкушением казни толпе никто, кроме нее, не посочувствует осужденным.

И надо признать, стояла она не напрасно. У многих тоже были дочери, такие же кроткие и невинные, как эта девушка, и люди понемногу начали соображать: они ни за что не хотели бы видеть своих дочерей на месте этой Марит. Начали раздаваться голоса в ее защиту, кое-кто даже пытался урезонить самых назойливых крикунов и остряков.

И когда после бесконечного ожидания двери суда распахнулись, многие, надо отдать им должное, почувствовали облегчение не только за себя, но и за Марит. Не будем строго судить: кое у кого на дне бурлящего озера ненависти, злого любопытства и жажды крови все-таки били робкие родники человечности и сострадания.

Медленно и торжественно на крыльцо вышли служитель, исправник и подсудимые. Наручники с них сняли, но у каждого по бокам шли двое солдат. За ними выступали пономарь, прост, присяжные, писец и судья. Последними явились важные господа и несколько зажиточных, уважаемых хуторян, удостоившихся чести пройти за ограждение; повернись дело по-иному, среди них были бы и братья Иварссоны. Исправник и подсудимые с конвоем прошли налево, судья и присяжные заседатели – направо. Господа остались у дверей. Писец со своими свитками сел за стол и начал чинить перо.

Роковой барабан стоял посередине, ничто не мешало его видеть.

Как только процессия появилась, в толпе началось движение. Парни поздоровее проталкивались поближе, отталкивая женщин и стариков. Они попробовали было оттеснить и Марит Эриксдоттер, но она, маленькая и тоненькая, встала на четвереньки, проскользнула между ног солдат оцепления и оказалась на огороженной площадке, по ту сторону палисада из поднятых солдатских пик.

Это было нарушением порядка, и исправник раздраженно кивнул служителю – убрать. Но тот довел ее до столпившихся у дверей зрителей и отпустил – он-то видел Марит на всех судебных заседаниях и знал, что никакого беспорядка от нее ждать не приходится. Лишь бы ей разрешили стоять поближе к своим родным. А если исправнику вздумается отчитать ее за выходку, вот она, никуда не денется, так и будет здесь стоять. Не убежит.

Но уже никто и не обращал внимания на Марит. Прост и пономарь вышли на середину оцепленной площадки. Оба, как по команде, сняли шляпы. Пономарь вытащил книгу псалмов и начал петь. И, только услышав пение, те, кто стоял за оцеплением, начали понемногу соображать, что происходит что-то очень важное и торжественное, что они никогда в жизни такого не слышали и не видели: люди обращались к Всеведущему и Всемогущему в надежде услышать Его волю.

А когда заговорил прост, настала мертвая тишина. Священник обращался к Иисусу, Сыну Божьему, к Тому, кто и Сам когда-то стоял перед Пилатовым судом. Он просил милости – но не для подсудимых, а для судей, чтобы они, не дай Бог, не приговорили к смерти невинного. И, конечно, Иисус сжалится и над собравшимися, не позволит им, как евреям в Иерусалиме, оказаться невольными свидетелями неправедного суда.

Вслед за простом и все обнажили головы. Настроение изменилось, никто уже не думал о земном. Прост воззвал к Богу, и людям казалось, что зов его услышан и Бог уже где-то здесь, среди них. Они ощущали Его присутствие.

И как не ощутить? Чудесный осенний день, такие выпадают очень редко. По голубому небу плывут легкие кружевные облака, а деревья еще не сбросили свой золотой наряд. Один за другим над головами пролетают караваны улетающих в южные края птиц. Их так много, что кое-кто решил: наверняка знак Божий. Господь одобряет этот необычный суд.

Священник закончил молитву. Рядом с ним встал предводитель уездного дворянства и по бумаге зачитал королевский вердикт – такой длинный и запутанный, что многие не успевали следить за смыслом. И все же главное поняли все: король считает, что для земной власти настал час отложить в сторону меч и весы, забыть опыт, забыть веками отточенную мудрость и довериться указующему персту Божьему.

Исправник взял стаканчик и попросил судью и любого из стоящих рядом кинуть кости на барабан – убедиться, что кости как кости, цифры на гранях от единицы до шестерки. Все, как и должно быть. Никакого жульничества.

Когда кубики застрекотали по натянутой коже барабана, многих охватил страх. Эти с виду невинные игрушки стоили жизни и счастья многим их знакомым… неужели можно им доверить провозгласить Божью волю? Стоят ли того они, а может, в них самих таится обман? Наверняка кости изобретены не человеком, а дьяволом.

Кости опробовали, убедились – все в порядке. Подсудимых подвели к барабану. Стакан передали Эрику Иварссону, как самому старшему из трех. Исправник успокоил Эрика – это еще не окончательный жребий. Сначала надо определить, кому кидать кости первым.

Пауль набрал наименьшее количество очков, Ивар Иварссон – наибольшее. Ему и начинать.

За время, что они сидели под стражей, одежда, та же, что и была на них, когда они встретили ротмистра в лесу, испачкалась и истрепалась. И сами обвиняемые, так же как их одежда, выглядели ужасно. Многим показалось, что Ивар Иварссон смотрится лучше других, но этому тут же нашлось объяснение – он же солдат, да еще и побывал в плену. Привык ко всякого рода передрягам. Держится прямо, достойно, ни малейших признаков страха.

Ивар Иварссон принял у исправника стакан и посмотрел ему в глаза.

– Не впервой, – громко, так, чтобы все слышали, сказал он и слегка улыбнулся. – Игрывал я и с Большим Бенгтом из Хедебю. И кости были такие же. Не раз игрывал, пока коротали мы вечера в русской степи.

Исправник хотел было его поторопить, но толпа возмущенно загудела – дай человеку договорить!

– Но даже подумать не мог! – продолжил Ивар Иварссон. – Даже во сне такое не приснится! Надо же, придется еще разок сыграть в кости с самим генералом.

Вот это самообладание! Ему на смерть идти, а он шутит.

Ивар Иварссон сжал стаканчик ладонями – он молился. Тихо прочитал «Отче наш» и снова посмотрел на исправника:

– И молю тебя, Господи наш Иисус Христос… ты знаешь, я невинен, но молю тебя – сделай так, чтобы мне выпало меньше всех. У меня нет ни детей, ни жены, ни любимой, плакать по мне некому.

Произнес эти слова – и, не глядя, кинул кости на барабан.

И что же? Все до единого, и мужчины, и женщины, – все желали, чтобы Ивара Иварссона отпустили на все четыре стороны. Он им понравился – такой мужественный, такой смелый, такой благородный. Как они могли даже подумать, что он преступник? А как невыносимо стоять так далеко, что не только пятнышки сосчитать, сами кости почти не видны!

Судья и исправник наклонились над барабаном, подошли и заседатели. Переглянулись, удивленно пожали плечами, кто-то из присяжных даже пожал руку Ивару Иварссону.

Толпа пребывала в неведении. Начался ропот, возмущенные возгласы.

– Ивар Иварссон выкинул две шестерки, больше выкинуть невозможно, – выкрикнул исправник.

<< 1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 13 ... 28 >>
На страницу:
9 из 28