Пекарь

Но бархат темноты
Нас к себе влечет – навеки…

Вечером позвонила моя подруга Оля. Она была на 15 лет меня младше и работала в доме сумасшедших, младшим помощником. Видно, карма ее туда направила для какой-то тайной миссии. По-другому объяснить себе такое существование подруги я не могла.

– У меня 3 выходных. К тебе можно? – услышала я ее усталый голос.

– Можно, но я работаю. Начала новую книгу.

– Здорово. Про кого? Кота Колбаскина?

– Нет, про йогу.

– почему про йогу?

– Это – длинная история. Приезжай, поможешь.

– Книгу писать? Я не умею. Ну, хорошо, расскажешь. Утренней электричкой приеду. Встречай на станции. Хлеба привезти?

– Привези муки – оладьи испечем. Лучше, чем хлеб.

– Хорошо. Спокойной ночи.

Пекарь 4

На следующее утор я была на станции в 8 утра, и из поезда вылезла помятая городом и работой Ольга.

– Как тут хорошо пахнет! Купаться пойдем?

– Да, после завтрака пойдем.

Я повезла ее по лесной дорожке к даче, и как мы вошли, сразу поставила чайник на конфорку.

– А я круазоны из модной булочной привезла, – сказала Оля, разбирая свой рюкзак.

– И кило муки для тебя. Сделаешь кофе?

– Кофе у меня нет, зато есть какао-порошок, оставшийся от старых времен – «Золотой ярлык». Будешь шоколад?

– Да-да, буду, хотя у меня аллергия. Буду – с круазоном и маслом.

– Ну вот и хорошо. Я заварила две чашечки с какао-порошком, долила туда молока и разрезала круазоны, густо намазав их сливочным маслом.

– Какой завтрак! Красота! – сказала Ольга, уплетая все за обе щеки.

– Что за новая книга? О сексе?

– Угу, – фыркнула я медленно поедая вкусный, воздушный круазон с немного соленым маслом.

Пока мы пили какао с круазонами, я рассказала Ольге историю о найденной в московском парке тетради в красном кожаном переплете и о йоге Вольке -авторе этой тетради.

– Ты мне немного подиктуешь? Так писать будет быстрее, – попросила я Ольгу и открыла свой Ай-пад.

– Почерк у него разборчивый, хотя и мелкий.

– Хорошо, – согласилась Ольга. А потом – купаться пойдем, хорошо?

– Ок, давай сначала запишем одну главу – и купаться.

– Давай откроем дневник на произвольной странице, – предложила Ольга.

– Нет, я начала читать сначала, возразила я.

– Кто тут главный?

– Ну… давай лучше на произвольной откроем – так интереснее. Почему все должно быть «как принято»? Родился, женился, развелся, умер. Чего здесь нового? Будем, как Гурджиев – ломать шаблоны жизни.

– Да ты у нас больно продвинутая. Гурджиева знаешь.

– Я в Париже в его центре была, где французы просветляются по его методу. Красивый центр, домик с садом, и оттуда весь Париж виден. И портрет его висит. Он был мастером парадокса и говорят, знал Сталина и ему свои методы передал. За это его Сталин Гурджиева и убил после войны. Хотя Гитлеру Гурджиев ничего не сказал. Убрали продвинутого йога – машиной задавили.

– Ну, давай не отвлекаться. Теперь – Воля. Открывай и диктуй.

Оля закрыла глаза, взяла тетрадь и открыла где-то посередине. Я приготовилась записывать.

«Вольдемар пришел с преподавания йоги домой около девяти вечера. Баба Валя сидела посреди комнаты вся в говне и счастливо улыбалась детской улыбкой безумия.

– Смотри, что я тебе напекла! – сказала она лукаво, взяв в руки плохо пахнущую колбаску своего кала. Вольдемар схватил ее ов охапку и понес в ванну. Там он раздел ошалевшую бабку догола и посадил в ванную. Она была похожа на мешок с костями, который велик ей по размеру. Складки обвисшей кожи печально окружали ее кости, а груди висели, как два пустых ненужных мешочка. Волос на лобке не было, а оттуда торчало какое-то подобие мужского члена.

Вольдемар включил душ и стал намыливать бабкино тело.

– Ты всю кастрюлю с супом съела?

– Да ты меня голодом моришь, внучок! Что там было, в кастрюле-то? Конечно съела! И еще хочу.

Маразм бабки проявлялся в ее неимоверной прожорливости, причем она сразу забывала, что только что ела, переводя все в говно. Вольдемар вымыл бабку, вытер досуха большим льняным полотенцем и окутал ее тощее сморщенное тело в домашний байковый халат бойкой, голубой окраски советской перестройки. Он взял ее на руки и отнес в кровать.

– Спи! Завтра будет суп и хлеб. Сейчас – отбой.

Старуха покорно закрыла глаза, и уже через пять минут раздался ее храп по всей однушке, а Воля еще долго отмывал говно от пола и стен, а потом запустил все обкаканное бабкой белье в стиральную машину, загудевшую как паровоз, который пел: «Вперед лети – в коммуне остановка».

Сам он попил чаю из трав и сел в ночную медитацию. От медитировал на смерть. Что случилось с той доброй бабой Валей, которую он знал с детства? Где она в этой сумасшедшей, прожорливой безумной старухе? Почему так устроила природа? Зачем природа лишила бабку разума, но тело продолжает свою жизнь?

Вольдемару было тридцать три, но ответа на эти экзистенциальные вопросы он пока не знал. Он не мог сдать бабку в дом престарелых – квартира была записана на нее, да и дача тоже. Мать жила уже много лет в Голландии с другой семьей, а отец испарился где-то в Американских силиконовых долинах. Волька же использовал жизнь, как путь к просветлению, поэтому ухаживание за своей сумасшедшей бабкой он рассматривал как «карма – йогу», стараясь не сосредотачиваться на запахах говна.

Он вставал в четыре, шел в свою пекарню, где работал пекарем, и уже к десяти утра был дома с горячим хлебом. По пути он покупал крупу и овощи и наваривал большую кастрюлю щей или другого овощного супа. Бабка просыпалась и начинала просить есть. Он наливал ей в миску супа и давал пол-батона хлеба. Та сметала все за две минуты и начинала канючить опять.

– Я голодная! Меня никто не кормит! Хочет уморить меня мой внучок и квартирку себе прибрать к рукам! Крики были слышны через тонкие перегородки блочного дома, и соседи начинали стучать в стены швабрами, а бабка продолжала вопить.

Воля наливал вторую миску и скармливал ей еще пол-буханки. После этого бабка немного затихала и бежала в туалет – переводить съеденное в пахучее говно. А Воля открывал окно настежь, делал йогу, прана-яму и готовился спокойно встречать новый день, не взирая ни на что. С улыбкой на губах и в сердце. Это он делал не из-за любви к бабке, которая слетела с катушек, а от благодарности к создателю, который жил в нем с рождения. Бабка была всего лишь инструментом просветления, как, впрочем, и все в жизни Вольдемара. Ведь других целей для существования нет и быть не может. До этого он давно дошел.»