Пекарь

Пекарь
Серафим Попов

Пекарь или «путь в никуда» – концептуальный дневник йогина, который пытался поймать кайф самадхи и носил свою умершую бабушку на работу, в пекарню, в обычном рюкзаке. Зачем? Об этом – в книге.

Пекарь

Серафим Попов

Иллюстратор Попов Серафим

Фотограф Попов Серафим

© Серафим Попов, 2020

© Попов Серафим, иллюстрации, 2020

© Попов Серафим, фотографии, 2020

ISBN 978-5-0051-4642-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Прекрасный парень «Пекарь» или поиски Просветления – опять П в пятой, но не той

В один прекрасный день в центре Москвы, в тихом скверике, я сидела и ждала свою сестру, которая ушла пробивать подписи под какими-то бумагами в строительной конторе. Было начало теплого майского вечера, и скверик был почти пуст. На соседней скамейке сидели две девушки в коротких юбках и обсуждали своих мужчин. И вдруг я увидела под своей скамейкой тетрадку в красной клеенчатой обложке. Я наклонилась и взяла ее в руки. Она была потрёпанной и полностью исписанной четким почерком старинными синими чернилами. Это был, вероятно, дневник. Я открыла тетрадку в середине. Даты не стояло. Вот что я там прочитала:

Пекарь 1

«Вольдемар сидел в позе лотоса с закрытыми глазами посреди почти пустой комнаты и медитировал на пустоту, шунью. Великую пустоту создания, из которой все живое вышло, как из живота матери. Он был наг и прекрасен. Йога сделала его тело гибким и мускулистым, а праническая диета – без мертвого мяса животных, птиц и рыб – сделала его умный организм устойчивым к изменениям климата и влиянию внешних условий. Он почти никогда не болел.

Он сидел посреди пустоты пространства комнаты в позе лотоса. Спина была прямой, руки сложены на коленях в маху мудру. Лицо смотрело чуть вверх – на третий глаз, в пустоту. Левая пятка была в промежности, а его мягкий, необрезанный член покоился между мохнатыми яичками. На лице был намек на улыбку, или скорее выражение внутреннего блаженства. Он пребывал в состоянии внутреннего расторжествления и растворения. Личности уже не было. Была шунь-Я.

Вольдемару было 29, и он познавал себя. Он не закончил высшего, сошедшись на мысли, что корочку можно и купить, а вот знание о себе нельзя найти нигде, кроме как внутри самого себя. Этому он и посвятил всю свою сознательную жизнь.

Одеждой дома он не пользовался уже давно, предпочитая нагую красоту своего тела аксессуарам быстро меняющейся моды, целью которой было выманивание денег у глупых мартышек взамен на обертки для их больных и неразвитых тел. Два квадратных метра его кожи мерно вдыхали прану, которая еще оставалась в небольшом количестве в воздухе многомиллионной Москвы, на уровне шестого этажа бетонной коробки, построенной в восьмидесятых, на северо-восточной окраине столицы. Июльское вечернее солнце палило нещадно, а штор у Вольдемара не было. Окна были открыты настежь, и энергия непотухающего светила заполнила всю комнату юного йогина.

Медитация подходила к концу, и кундалини уже поднялось от копчика до макушки головы юного йога, сжигая по пути все мысли и заботы, а их у Вольдемара было немного. Он жил по-монашески – одиноко и скромно. Работал он в пекарне, меняя иногда адрес предприятия питания, если работа начинала мешать его стилю жизни, направленному на самопознание и достижение состояния человеческого совершенства, а именно этого он и хотел от своей земной жизни.

Он точно знал, что каждый человек на земле родился с потенциалом полного расцвета всех способностей, но человечество погрязло в добывании денег, войнах, еде, любовных утехах и амбициозном переделывании мира под свое удобство. Половина планеты была уже уничтожена, но никто не стал от этого счастливее – ни от электронных гаджетов, быстрых самолетов, ни от бесконечной гонкой за новым. Пол-человечества было депрессивным, сексуально озабоченным, больным и злым, а вторая половина обслуживала первую половину, не успевая понять, зачем же они родились – быть продавцами в безоконных коробках огромных шоп-молов или ночными сиделками у кроватей самоубийц???

Вольдемар дошел до этого понимания картины мира, и сознательно вышел из социума. У него не было ни телевизора- зомби-ящика, ни компьютера. Был смарт-фон, который подарил ему голландский отчим на день рождения, и Воля, как все его называли, использовал его только в своих целях самопознания, не участвуя в общественной ярмарке тщеславия, процветавшей на страницах одноклассников, в контакте, фейсбука и других. Он не отрицал, что эти искусственно созданные «среды» играют определенную роль в жизни людей, но так же знал, что те, кто за день просматривает двухкилометровые информационные ленты социальных сплетен, являются жертвами современного массового сумасшествия и все время проваливаются в бездонные складки времени. Да и жизни в этих средах не было никакой. Были пиксели и раздутое, болезненное воображение.

После медитации Вольдемар посмотрел в себя и увидел там шунью, пустоту. Он пошел на кухню и приготовил праническую, легко усваиваемую живую пищу – салат из свежих овощей с бабкиного огорода и солнечный йогурт из живого молока, которое он привозил тоже от бабки, жившей на Волге около реки Пукши. Там был рядом, оставшийся от советских времен, молочный завод, или по-просту коровник с 60 коровами, одним пастухом, двумя доярками и одним убирателем навоза узбеком. Там Воля покупал пять литров живого молока, из которого он делал пранический йогурт и творог, добавляя в фруктово-овощную диету немного живых молочных протеинов и естественных пробиотиков.

Делать йогурт при такой жаре было легко без всякой йогуртницы: он ставил литр молока вечером на раскалившейся от солнца подоконник, и к обеду следующего дня оно превращалось в чудесный свежий йогурт нежного, чуть сладковатого вкуса. Живой йогурт был несравним с тем странным сопливым продуктом, который предлагали коммерческие магазины Москвы под видом йогурта, да и коммерческие магазины юный йог посещал крайне редко.

Хлеб Вольдемар брал в своей пекарне – свежий, сделанный своими руками, хотя замес осуществлялся в больших машинах, похожих на бетономешалки – пекарня продавала около 1000 батонов в день, не считая булок и сладкой выпечки.

Вольдемар отвечал только за батоны и утренние булки. Задача Вольдемара была придти в 4 утра в пекарню, выключить «бетонмешалку», вынуть оттуда подошедшее за ночь тесто, разделить его на порции и сформировать хлеб для выпечки на больших противнях. Все это надо было сделать за два часа, потому что уже в шесть приходили женщины-пекари, а в 7- девочки, продающие выпечку тут же, в магазине хлеба.

Вольдемар работал один эти два часа, но это ему и нравилось. Его работа кончалась около 10 утра, и целый день был свободен. Это ему подходило. Но если начиналось ненужное «давление» со стороны работников пекарни или администрации, то он немедленно уходил. Пекарен в Москве было много, но желающих начинать рабочий день в 4 утра – мало, поэтому он был всегда востребован. Денег хватало на оплату бабкиной Московской «однушки» и немного оставалось для самопознания – оплаты телефона, курсов, билетов на автобус. А больше ему было и не надо. Обувь и одежду он покупал редко, посещая блошиные рынки или «секонд хандз».

Жил он у своей бабки, которая проводила время от мая до октября на даче у дочки, которая в свою очередь не жила в России, вышедши замуж вторично в Голландии. В Голландии у них родился другой ребенок – маленький братец Вольдемара. Отец же Вольдемара жил в далекой Америке у Била Гейтса, создавая компьютерные вирусы и анти-вирусы, и сыном не интересовался. Но Воля не горевал – бабушка его любила, а остальные деды-бабы давно покинули этот мир, не перенеся ужасов перестройки».

Я захлопнула тетрадь. «Это была книга, или это был личный дневник?» Я не поняла, но рассказ меня заинтересовал, так как я сама ходила в клуб йоги и знала немного, о чем писал этот человек. «Его имя Вольдемар? Или это – условное имя для рассказа?»

Тут я увидела свою сестру.

– Подписала?

– Нет, очередь до меня не дошла. Пошли домой. Ее лицо выражало усталость.

– Домой?

Я хотела рассказать ей про тетрадь, но не успела. Зазвонил ее телефон, и она заспешила, кивнув мне. Я сунула тетрадь в сумку и забыла о ней.

Через час в душном и шумном метро мы доехали до дома сестры, поели, и опять текучка дня отвлекла меня от этой тетради. Я вспомнила о ней только тогда, когда стала доставать из сумки свои вещи. «Зачем я ее взяла? Может, найти хозяина?» Я перелистала тетрадь. Подписи не было, телефона тоже.

Я подумала: «Может, это знак? Тетрадь попала ко мне, чтобы я ее опубликовала? Под каким именем мне это сделать? Или?»

Я положила тетрадь рядом с чемоданом. Оставалась еще неделя до моего отъезда. А дел было – целая куча. Мы съездили на мамино кладбище, были на службе в церкви. Я встретилась со школьной подругой. На все это ушла целая неделя. И вот – отъезд. Слезы. Расставание.

Я вернулась к себе. В чемодане лежала тетрадь в красной клеенчатой обложке. Дома, через неделю, поздним вечером, я открыла ее снова. Теперь уже с первой страницы. Вот что там стояло:

Я стала читать.

Пекарь 2

Пересмотр. Детство.

Вольдемар, то есть я, родился в начале девяностых, и судьба занесла меня в Россию, которая была в периоде перехода от загнивающего социализма к дикому бандитскому пересмотру всего. Там я и родился и был наречен Вольдемаром. Такое имя я получил от родителей – без малейшего моего согласия. Или кратко – Воля или Волик.

Мои мама с папой были продвинутые – папа был программистом-физиком, мама – химиком, но жили всей кучей у бабушки. Квартирный вопрос не был решен, хотя дача у нас была – досталась от дедушки, который ко дням перестройки отдал свои концы, как корабль, отправившийся в последнее кругосветное плаванье на поиски острова счастья.

Дача – или скорее домик в деревне – был на берегу притока Волги реки Пукши, в маленькой деревне. Там же был сад с яблонями и вишнями и приусадебный участок, который сыграл важную роль во время моего детства, как единственный источник свежих витаминов и солений на зиму. Там же сажали картошку и клубнику.

Бабушку звали Валей, а меня назвали Волей. Таким я и получился – вольным и независимым. С раннего возраста, как я себя помню, я стал задаваться вопросами всякого рода и проводить самостоятельные исследования, чтобы добиться ответов на свои вопросы. Родители были в моем фокусе мало, так как они занимались выживанием и добыванием денег, бросив меня с полугода в бабушкины добрые руки. Но мне, в общем, повезло! Моя баба Валя была добрая и меня любила, а родители не мешали мне своими догмами и советами – их просто не было дома допоздна, а когда они появлялись, я уже спал.

– Какой спокойный ребенок! – Говорила мама, целуя свою маму вечером в лоб. – Спит, как ангел. С ним ведь не трудно, ма?

– Да нет, – отвечала нехотя бабушка, смертельно уставшая от меня за день.

– Ничего, хороший мальчонка растет, любопытный.

А я уже с года начал самостоятельные исследования мира, не ограниченного вниманием моих родителей. К трем годам моей жизни родители окончательно рассорились друг с другом и решили разойтись. Папа уехал в Америку, а мама работала преподавателем в нескольких институтах, бегая целый день по лекциям, а вечером занималась дополнительно со студентами. Так она обеспечивала хлеб для троих, как могла.

Я же рос на бабушкиных руках и ее опыте жизни, который и привел Россию к перестройке. Хотя она была тут ни при чем. Хотя, впрочем, ничего точно неясно, ведь каждый играет свою роль в этом спектакле жизни. Я же зажигал на кухне газ, чуть не взрывая весь дом, высовывался в открытые окна, проливал чернила на пол и на свои волосы, собирал ядовитые грибы в парке, из которых я добывал краску для раскрашивания волшебных картинок. Я разрезал ножницами шторы и исследовал соль, бросая ее на огонь газовой конфорки. В общем, я занимался исследованием внешнего мира с его пятью элементами: водой, огнем, землей, воздухом и… таинственным живородным эфиром, о котором я не знал, но догадывался, что он есть. Ведь я уже понимал тонкие различия между жизнью и смертью, наблюдая за мертвыми червяками после дождя.