Параллели. Часть первая

Надя откинула его руку со своего бедра, встала с кровати, накинула халат и вышла в другую комнату. Гриша вздохнул, встал с кровати и пошел управляться. Он всегда охотно шел к животным, которые его понимали, требовали только еды и старались ему не перечить. Через несколько минут его распевные песни уже доносились со стороны хозяйственного двора. Со своей стороны, Гриша думал: «Никуда она не денется, позлится, позлится, да успокоится. Куда баба денется от мужика! Мужики нынче в цене! Война вон сколько их покосила, не разбежишься, нет их, мужиков-то».

Надя была не из тех женщин, что послушно следуют за мужчиной, она обладала сильным и упрямо- независимым характером, она привыкла выполнять свои обещания и не могла позволить никому, даже Грише, не выполнить ей данные обещания. Поэтому видя, что муж никуда не собирается, она продолжила следовать своим курсом. Рассчитавшись с работы и выждав время, когда Гриши не будет дома, она собрала свои вещи, зашла к его тетке и, отдавая ей ключ, сказала:

– Я уезжаю к нам домой, здесь жить мы с Гришей не хотим. Будем жить в Джезказгане, Гриша закончит все дела, оставит вам дом и приедет ко мне, передайте ему ключ, пожалуйста.

Она сунула удивленной тетке ключ и с чемоданом зашагала к большаку. Через полчаса совхозная попутка уже везла ее в город на станцию. Придя с работы, Гриша уткнулся в запертую дверь и, нисколько не удивившись, отправился за ключом к тетке. Они часто оставляли ей ключ. Подойдя к ее дому, он попросил двоюродную сестру вынести ключ, чтобы не заходить в дом. Но вместо сестры на крыльце с его ключом показалась тетка.

– А, Гриша, – сказала она ему, и продолжила: – Забегала Надя, передала ключ, ты почему не сказал, что вы уезжаете в Джезказган? Мы хоть проводили бы вас по-человечески, дом нам оставляешь?

Гриша, не понимавший ровно ничего из сказанного теткой, стоял опешивший, широко раскрыв глаза.

– Сам то когда ехать решил? – не унималась тетка.

Гриша стал туго, но все же соображать, что он ошибся в степени упорности жены в своих решениях. Да, думал он, это я маху дал. Но, собравшись с мыслями, ответил тетке, что не скоро еще, после уборки, наверное.

– Куда сейчас-то поеду, некогда, да и подсобраться нужно. А она там пока устраиваться будет.

– А-а, – протянула тётка, – ладно, забегай, – и скрылась в хате.

Придя домой, Гриша с тоской ходил по комнатам большого дома, вспоминал счастливые минуты их жизни. И чем больше он предавался воспоминаниям, тем все больше и больше обида обхватывала его душу и сердце. Она накатывала приступообразно, рвала в клочья светлое и на его место обильно стелила темное, непроницаемое. Она начинала его давить всей своей тяжестью, отнимала разум, будила злость и опустошённость. Как только разум говорил о том, что нужно что-то предпринять, пока еще не слишком поздно, как тут же обида вонзала свое выжигающее жало в сердце, говорила о его собственной правоте и неправоте Нади. О том, что она непременно пожалеет о совершенном поступке и еще приедет, прилетит просить у него прощения. Что он может сейчас сделать, что? Ехать за ней глупо, ее, вероятно, уже не догнать. Она, небось, уже едет к своим в поезде. Утром нужно идти на работу, самовольно ведь не уедешь. Нужно отпрашиваться. А что говорить? Сказать, что от него сбежала жена, и он едет ее вернуть? Поймут ли? А если нет, если он превратится в посмешище? А может, перебесится и вернётся? Может, нужно дать ей паузу, показать себя мужчиной, которым невозможно крутить, как собака крутит хвостом. Так, надо набраться терпения, спокойно подумать, завтра, наверное, все будут судачить о ее отъезде. Надо придумать что-то правдоподобное. Мысли путались и перемешивались в разной последовательности. Одно становилось ясно – он не знал, что с этим делать!

Гриша встал и двинулся кормить животных, за этим привычным делом ему стало спокойней, ему даже показалось, что животные, как никто другой, понимали его и сочувствовали ему. Он был им благодарен. Закончив дела. он вернулся в дом, есть не хотелось, он, не раздеваясь, лег на кровать и, промучившись еще до позднего вечера, стал уговаривать себя заснуть. Наконец, естественная усталость от нервного напряжения стала брать верх и в какой-то миг выключила его сознание.

Утром на работе он был сумрачен и подавлен. Работа не клеилась, все валилось с рук. В таком положении – «между небом и землей» – он провел все время до конца первой после отъезда Нади недели. Оставшись на выходные один, он не выдержал и, увидев в окно Леню, позвал его к себе. Леня уже, конечно, знал об отъезде Нади, но спокойно на это реагировал, сожалея только о скором отъезде своего друга. Они пили весь день, пока тетка, заподозрив что-то неладное, не явилась к Грише и не стала разгонять их по домам.

Придя в дом Гриши, она была поражена, как тот за такое короткое время буквально запустил дом. Белое белье наволочек выглядело засаленными тряпками, всюду стояла немытая посуда, одежда была раскидана по всему дому. Гриша сидел в грязных галошах на кухне, которая была просто окутана клубами серого дыма. В доме стоял устойчивый запах табака и самогона.

– Ты, вот что, Гриша, – обратилась она к нему, – вы с Надей в своих делах сами разбирайтесь, мы здесь не советчики. А Леньку моего ты не спаивай, да и сам не раскисай, мужиком будь. Вам завтра на работу, а вы лыка не вяжете. Смотри у меня, а то не посмотрю, что вырос, закачу тебе добрую взбучку. Ленька, марш домой!

И она грозно вышла из дома. Гриша провожал ее ничего не понимающим взглядом, пока его голова не упала на стол, на скрещенные руки, и он не забылся в тяжелом сне. Дни летели один за другим, но никаких вестей от Нади не было. Так, незаметно для себя, Гриша дождался осени. Все больше появлялось охотников его утешить, выпивая за его счет. Наконец, он осознал, что Надя не приедет к нему, не вернётся, он остался один. Какое-то время он тешил себя мыслью, что вот-вот сходит в школу, возьмет ее адрес и напишет, пока это желание само по себе не угасло. Гриша стал понемногу отходить от боли и досады. Затем стал подумывать о дальнейшей своей судьбе и, наконец, пришел к мысли о том, что прекрасно справится и без Нади. Тем более, что парнем он был видным, и многие местные дивчины продолжали смотреть на него с нескрываемым интересом. Гриша тоже стал посматривать в их сторону и, как водится, ответная реакция не заставила себя долго ждать. Люба – его соседка – давно и безнадежно влюбленная в него, в этот сезон уборочной была переведена на их участок. Им обоим стало удобно уходить из дома и вместе возвращаться. Во время работы они часто игриво общались на совершенно разные темы.

Люба обладала скромным характером и, хотя не имела сверхпривлекательной внешности, но была очень обаятельна и добра. Отца у Любы не было, она жила с матерью и сестрами, была старшей и потому много работала, стремясь во всем помогать матери подымать младших детей. Люба всегда скромно, но со вкусом одевалась, была улыбчивой и живой. Гриша все чаще и чаще засматривался на нее. Ему уже хотелось иметь в доме хозяйку покладистую и скромную, которая не будет им командовать. Как-то вместе возвращаясь с работы, Гриша обратился к Любе:

– Люб, поздно уже, пошли ко мне, переночуем.

Люба вспыхнула, как загоревшаяся лампочка.

– Как переночуем, ты же женат?

– Да нет уже, разошлись мы с Надькой, к себе она потому и уехала.

– Так говорят, ты после уборки к ней уезжаешь?

– Да кто тебе все говорит? В разводе мы, штамп, конечно, стоит в паспорте, ну, схожу в сельсовет, сниму его, что с того? Пойдем ко мне?

– Ты что, мне предложение делаешь?

– Да, делаю, а ты что, не соображаешь?

– Соображаю как раз, поэтому приходи в выходной и сватай, как положено, тогда пойду, а так чего я пойду к женатому мужчине!

– Во, как, не пойдешь, значит. Ну, хорошо, жди в воскресенье сватов, Леньку, наверно с братьями двоюродными пришлю, больше мне слать некого.

– Хорошо, буду ждать, – ответила Люба и с огромной радостью поспешила домой.

Гриша провожал ее с благодарностью за то, что она не отвергла его предложение. Странное его положение начинало его угнетать. Женатый, он не имел жены, вынужден был постоянно оправдываться и ускользать от любопытных разговоров. Гриша уже давно стал тяготиться своего двоякого положения. И в тоже время сейчас он так боялся отказа, ведь Люба была права, как при живой жене он мог делать кому бы то ни было предложение. Но и ждать он устал, и ехать за Надей не хотел.

В воскресенье утром его сваты прибыли в дом к Любе и, как положено, сосватали ее, свадьбу сыграли этим же днем, вечером перед работой. Люба перешла жить к Грише и, главное, в селе это никого не только не удивило, но даже было негласно одобрено. Сельчане сердились на Надю за то, что уехала, за то, что не полюбила их село, оставила их детей и еще за многое, за что, они уже и не помнили, а Гриша, он был свой, понятный, выросший здесь на их глазах, не пожелавший уехать. Поэтому ему больше сочувствовали и негласно поддерживали и Любу, и его.

Жизнь покатилась своим чередом, Гриша уже не собирался уезжать ни в какой город, через 9 месяцев у него родился сын Коля, он отточил свое умение игры на баяне и стал часто приглашаться для игры на свадьбах. Все шло обыденно и хорошо. Гриша любил возвращаться домой, посвящать свое время маленькому Коле, он вообще любил маленьких детей и те отвечали ему взаимностью.

В этот день Люба, как всегда, сама управлялась с хозяйством, а к вечеру у нее разболелся правый бок. Привыкшая к различным недомоганиям и имеющая идеально терпеливый характер, Люба не подавала вида, превозмогая боль, она уложила Колю спать и прилегла в надежде, что покой поможет ей. К сожалению, Гриша был в это время на дальних полях и приехал домой только под утро. Увидев неестественную бледность Любы, он, не мешкая, запряг лошадь и отправился с ней в город. Принявшие Любу врачи не смогли ей помочь, воспалившийся аппендицит перерос у нее в перитонит, и она скончалась, не приходя в сознание.

Так Гриша остался один, на руках с маленьким Колей. Сельчане, как могли, помогали ему пережить эту утрату, мать Любы постоянно забирала мальчонку к себе и заботилась о нем. Но после этого случая Гриша все чаще стал задумываться о городе, даже его любимый дом стал угнетать его. Правда, Гриша напрочь гнал эти мысли от себя.

Как-то в районной газете он прочитал о том, что идет набор учеников для работы на железнодорожной станции. Железная дорога сразу же захлестнула Григория своей мощной организованностью, по-военному строгой иерархией, для сельского жителя сам переезд на работу в город был шагом более чем ответственным, он почти равнялся успеху, свободному развитию потенциала сельчанина. Безусловно, далеко не всем жителям села нравилась городская жизнь, но Григорию она явна помогла оправиться от потери жены, позволила обрести уверенность в себе, найти новые цели и зашагать к ним, уже не оглядываясь назад. Однако, как часто бывает, с переездом в город появились и новые соблазны – это, прежде всего, шумные компании после рабочего времени с обильной выпивкой, долгими разговорами и другими забавами. Жизнь в железнодорожном общежитии не только не мешала этому, но придавала явлению свою привлекательность.

Вскоре Гриша стал пользоваться заслуженным авторитетом товарищей, сметливый в работе и умелый баянист, он всегда оказывался желанным членом любой компании. К тому же у него открылся дар рассказчика-юмориста. Шутки и юмористические присказки сами рождались в его голове, удачным образом ложились в канву любого рассказа или разговора и поражали своей точностью и остротой. Собеседникам или слушателям оставалась только удивляться меткости и своевременности сказанного Григорием. С ним любили обмениваться мнениями, он становился выгодным музыкальным товарищем в вечерних посиделках с представителями женской половины человечества. Его старенький баян был его второй половиной, он не только играл на нем, он с ним беседовал, тот его внимательно выслушивал и старался передать настроение своего хозяина в бескрайнее море звуков. Слушатели не были людьми, искушенными в музыке, но те популярные песни, которые неслись с радиостанций, по их просьбе легко воспроизводились Григорием, ласкали слух и создавали нужное настроение. Под них можно было петь и плясать, отдыхать культурно и с огоньком, и все это было в пределах досягаемости, удобно и комфортно. Сам Григорий не спешил заводить себе новую подругу, во-первых, сохранялся страх перед «городским», во-вторых, мешало наличие малолетнего ребенка, Коли, и, хотя двоюродная сестра взяла на себя заботу о ребенке, но это, конечно, не могло продолжаться слишком долго, тем более, у нее были свои дети, о которых ей нужно было заботиться.

Так и проходили многочисленные дни нового горожанина, лишь когда поздним вечером он оставался один в комнате общежития, к Григорию подкрадывалась тоска по родному селу, его добротному дому, крестьянской размеренной жизни и односельчанам, в особенности, многочисленной родне, но страх попасть в число людей, у которых в городе ничего не получилось и они были вынуждены вернуться обратно в село, заставлял его решительно отказаться от мысли возвращения и продолжать карабкаться вверх. За короткое время он приобрел большое количество друзей на станции, его с удовольствием приглашали на свадьбы, где он охотно играл, веселя гостей и всегда хорошо подкармливался хозяевами. Одним словом, жил, не тужил, надеясь на свой успех.

Как-то, возвращаясь с работы, он был встречен комендантом общежития – женщиной преклонного возраста, сохранившей внешнюю привлекательность. Она стояла у входа и перебирала корреспонденцию, увидев Григория, она, обращаясь к нему, заговорила:

– Гриша, тебе письмо из Джезказгана, возьми.

Григорий удивленно протянул руку, взял маленький конверт и, поблагодарив, зашагал в свою комнату. Обратного адреса на конверте не было, лишь штемпель указывал на место отправления. Гриша с любопытством вскрыл письмо и сразу увидел ровный, каллиграфический почерк Нади, да, это была она. Судорожно пробежав по строчкам, он остановился на абзаце, где Надя писала: «Гриша, я живу одна со своими родителями, узнала, что ты переехал все-таки в город, хотя убеждал меня о невозможности такого твоего решения! Мы все еще муж и жена. Прошу тебя подумать о нас. Приезжай сюда, мы сможем жить с моими родителями, отец тебе подыщет достойную работу. Тем более, что ты, как я знаю, стал железнодорожником. Тебе надо учиться, ты способный. Я жду тебя, не дури, что там держаться? Джезказган большой и перспективный город, здесь много больших производств. Ты сможешь хорошо устроиться и получать высокую зарплату и, конечно, учиться заочно. Не всю же жизнь ты будешь простым рабочим! Приезжай, я тебя жду. Твоя Надюшка».

Гриша еще и еще перечитывал маленькое письмецо, словно хотел что-то прочесть между строк, складывал его в конверт, затем вновь вынимал и опять перечитывал, пока, наконец, не положил его во внутренний карман кителя. После чего он, не раздеваясь, во весь рост вытянулся на кровати и предался своим мыслям. Они стрекотали во всех самых потаенных уголках его головы, взлетали в ней, подымались к самым вершинам и вдруг катились с оглушительным громом вниз, падали у подножья, рассыпались вдребезги, но тут же собирались и устремлялись обратно к вершинам, покорив их, опять натыкались на леденящий холод, вгрызались в лед и опять стремительно катились вниз и рассыпались белоснежной пеленой.

Чувство к Наде, казавшееся утратившимся, исчезнувшим, вовсе неожиданно для Григория вспыхивало глубоко в груди, жгло чем-то обидным, тяжелым, и не давало исчезнуть дорогим сердцу воспоминаниям, обида, притупившаяся за последнее время, проявляла себя как-то слабо приглушенно, светлая память о счастливых минутах с его Надюшкой как-то рождала какие-то совсем необъяснимые надежды, больше похожие на грезы. Наконец, из самой глубины груди поднялись размышления, но вместо продолжения светлых мыслей, раздумья нахлынули какие-то унылые, а подчас и вовсе тревожные. Так, ему порой казалось, как после того, что между ними произошло, особенно после ее буквального бегства, как он может ей довериться, строить ту самую жизнь, куда она его звала. В ту же минуту, как сомнения стали потихоньку закрадываться в его душу, стали появляться и другие неоспоримые возражения, которые были основаны на его убеждениях, установками отца, многочисленной родни, односельчан. Григорий вдруг отчетливо осознал, как это она представляет, он должен пойти в ее семью, в примаки?

Напичканный различными установками, рожденными обычаями, Григорий соткал образец своего мира, его представления о нем прочно укоренились в его голове и никакими силами невозможно было изменить их. По своей натуре он был слишком упрям. Убежденный в полной бесполезности образования, как не вполне достаточного основания для успеха в жизни, он его недооценивал, хотя любил читать книги, обладал хорошей, цепкой памятью и достаточным любопытством. Однако, как часто бывает, считал себя достаточно образованным человеком и нисколько не смущался отсутствием своего профессионального образования. Крестьянский мир, в котором он родился и вырос, был для него самодостаточен. На этой почве у них с Надеждой, в пору их семейной жизни, часто возникали конфликты, так, ей хотелось переделать его, так сказать «дотянуть до своего уровня сельской интеллигенции», Григорий же считал ее саму не совсем приспособленной к жизни, «неумехой» в простых житейских делах. Они так и не смогли принять мировоззрение друг друга, попытаться понять его, терпеливо изучить. Как и следовало ожидать, непонимание приводило к бесконечным обидам и отчуждению, ровно до того момента, когда Надежда решилась на отъезд, она настолько была уверена в своих силах, что даже не рассматривала развитие других вариантов решения, кроме как единственно возможный приезд Григория следом за ней. Любила ли она его? Ей казалась, да, вот только она не считалась с его дремучей, сельской, мужской гордостью, с его прошлым, средой, где его воспитали, и где он стал мужчиной. Как два путешественника с разных планет, они стремились навязать друг другу свой миропорядок, свой уклад окружающей жизни и никак не могли выработать какой-то усредненной модели.

Григорий еще долго лежал на кровати, уставившись куда-то в потолок, пока окончательно не стал отметать все предложения Надежды. После того, как он окончательно решил никуда не ехать, ему стало как-то легче, жгущий клубок мыслей стал отступать, и почти под утро он уснул крепким, временами тревожным сном.

Утро застало его бодрым и почти выспавшимся, он открыл глаза и сосредоточенно вгляделся в потолок. «Так, ладно, пора вставать, идти на работу, подъем», – подал он сам себе команду, наспех побрился, подкрепился остатками ужина и бодро зашагал на станцию. Работая вагонником, он научился быстро ходить, а музыкальный слух позволял моментально определять проблемную «буксу», требующую ремонта. Его смекалка в деле нравилась руководству, и его ценили. Заканчивая обход очередного грузового состава, Григорий поздоровался с поездной бригадой, сообщил машинисту, что все нормально и уже было направился к комнате отдыха, когда его окликнул Павел – помощник машиниста, они не так давно познакомились, но сразу же прониклись друг к другу дружеской симпатией.

– Привет, Гриш, че, как дела? Сегодня твоя смена?

– Нормально, состав прошел, все в порядке, можете ехать.

– Ты завтра в ночь? – спросил Павел.

– В ночь.

– А-а, значит, завтра мы без музыки.

– Да ничего, обойдетесь, или Петро на гармошке поиграет, какая разница?