Параллели. Часть первая

– А кто к тебе пристает? Не сорил бы, я б тебя и не заметила б вовсе. Ты видишь, вон тетя Дуся цветы тут посадила, дядь Митя скамьи сделал, все чтоб красиво здесь было, а такие увальни, как ты, сидят и плюются.

– Да отвяжись ты от меня, репей!

– От репея слышу!

С этими словами Мотя забежала в открытую дверь конторы, через минуту, как вихрь, оттуда вылетела с огромным веником в руке. Подбежав к Грише, она, запыхавшаяся, выпалила:

– На-ка, подмети за собой!

Гриша взглянул в глаза этой сумасшедшей девчонки. Перед ним стояла красивая черноокая дивчина с косой по пояс, щеки ее отливали зарницей, черные глаза не терпели возражений, руки крепко протягивали веник. Гриша даже не понял, как начал заметать шелуху и, управившись с мусором, протянул ей веник обратно.

– Молодец! – невозмутимо сказала Мотя и побежала с веником обратно в контору.

Скоро она вылетела оттуда с телогрейкой в руке и проходя мимо Гриши, строго сказала ему:

– Смотри, не сори больше, а то всю жизнь только и будешь мусор выметать!

Поражённый такой наглостью, Гриша спросил:

– Так ты Мотя, а живешь где?

– А тебе зачем?

– Да так, просто, – замялся Гриша.

– Да здесь я живу, тебя как зовут?

– Гриша.

– А живешь ты где?

– В Смирновке.

– А, так ты нашенский, а чего так соришь? У вас в Смирновке грязь, что ли, кругом?

– Че ты придралась, не грязней, чем в Новосельском, поди.

– Как же не грязней, ты же там живешь, ты, кстати, чей будешь?

– Василия Афанасьева сын, а ты?

– А мой папа председатель Новосельского сельсовета Клименко, слыхал, наверное.

– Слыхал, конечно, так ты его дочь, а…

– А что, не похожа?

– Не знаю.

– Ну, ладно, Гриш, пора мне, ты забегай, если что. Пока.

– Пока, – ответил Гриша, провожая ее взглядом.

Мотя удалялась быстрым шагом по центральной улице усадьбы. Гриша сел обратно на скамейку и потянулся было за семечками. как вдруг ему стало как-то неловко от своего желания, и он резко перехотел щелкать семечки здесь, у конторы. Сознание вновь и вновь прокручивало эпизоды разговора с Мотей, перед ним всплывало ее раздраженное, но очень красивое лицо. И он поймал себя на мысли о том, что ему хотелось бы ее увидеть вновь. Вот егоза, думал он, прям командир такой, куда деваться. Ход его воспоминаний прервал агроном:

– Гриш, ну что, заскучал, поди? Пошли на склад, бумаги я получил, надо забирать подводу.

И они зашагали в сторону склада.

– Теперь, если что, сам будешь сюда ездить, по накладной получишь и без меня. Понял?

– Да, конечно, – ответил Гриша, обрадованный возможностью приезжать на центральную усадьбу.

Времена были трудные, для фронта от сельчан требовалось все больше продовольствия, с рабочими руками становилось все сложнее и сложнее. Мужчины уходили на фронт, обратно возвращались только с увечьями, становились инвалидами и, конечно, в полную силу уже работать не могли. Вся надежда была на женщин, вскоре властям пришлось прибегнуть к детскому труду. Сельские дети и раньше все время были задействованы в уходе за домашними животными, но теперь этого стало мало, село остро стало нуждаться в их помощи в основном производстве. Уклад жизни на селе не позволял сильно выделяться семьям руководящего состава. Их дети также работали наравне со всеми.

Осенью, во время уборки зерновых, не стали справляться с хранением и отправкой зерна на элеватор в город. Руководством было принято решение усилить этот участок привлечением труда школьников, которым сокращали занятия. Гриша и Мотя встретились во время занятий на току. Мотя смотрела, как Гриша ловко управляется со все прибывающим зерном, при этом не отлынивает от всякой побочной, вспомогательной работы. Это вызвало у нее уважение. Гриша был веселым рассказчиком, забавлял ребят, чем во многом сбивал накатывающуюся усталость, придавал дополнительные силы. Гриша был хорошо сложен, имел умные карие глаза и густую черную шевелюру. Его крепкие крестьянские руки с большой ловкостью передвигали по площадке солидные бугры свежей пшеницы, не давая зерну запреть и загореться. Девчонки на подборе еле успевали за ним. Во время частых перерывов и перекусов Гриша отходил куда-нибудь за ток, скрываясь из виду. Курит, подумала Мотя. Но как-то проработав с ним целый день, так и не почувствовала запах табака. Наконец, ее осенило. Во время перерывов ребята частенько перекусывали скудной едой, которой их снабдили матери при выходе из дома. У Гриши она ни разу не видела никакого мешочка. У Моти возник вопрос, что же он кушает во время перерывов. Задавшись такой целью, она как-то прошла вслед за Гришей. Тот сидел за углом тока и что-то напевал. Мотя подошла к нему ближе и заговорила:

– А я думаю, куда ты все время ходишь во время перерыва? А ты песни поешь, что ли?

Гриша посмотрел на нее смущенно, но быстро нашелся и ответил:

– Да, ты знаешь, мне нравиться петь. Во время работы, боюсь, мешать буду, а так, в перерыв, что не попеть то.

– Песни – это хорошо, только их и во время работы петь можно, зачем для этого от ребят прятаться?

– С чего ты взяла, что я прячусь? Просто здесь вольготней, смотрю на поля. на птиц. Вон, река вдалеке красиво блестит.

– А ты что, уже перекусил?

– Давно уже, теперь отдыхаю.

– Когда успел-то, я следом пришла?

– Да успел, было время.

– Врешь?

– Моть, ты чего, мама моя, что ли? Тебе какой резон справляться?

– Раз спросила, значит интересно.

Гриша встал и, как бы желая закончить беседу, произнёс:

– Ладно, пошли, пора.

– Пошли, – ответила Мотя и зашагала рядом в сторону тока.

Наблюдая за Гришей в течение следующей недели, она сделала вывод о том, что он не приносит с собой еду из дома, уходит каждый раз за ток во время длительных перерывов в работе и там отдыхает. В один из последующих таких перерывов Мотя опять отправилась за Гришей и, найдя его лежащим на траве и распевающим песни, пристала с новыми вопросами. Подойдя неожиданно к нему, она спросила: