Человек, который не мог творить чудеса

«Почему мысленно? Мы передвигаем их с помощью гравитационного поля. И не только передвигаем, но и трансформируем».

– Смотрите! – закричал я.

Мраморный бюст Шекспира на столе неожиданно высветлился, блеснув неяркой желтизной позолоты.

– Золото! – восхищенно прошептала Сузи, осторожно тронув шекспировский нос. – Беспримесное чистое золото.

– Насчет беспримесности надо спросить у химиков, но, кажется, ты заработал на этом контакте, Клайд, – насмешливо заметил Вэл.

Я молча тупо разглядывал золотую шевелюру, золотую бородку и скошенный по бокам золотой камзол бюста.

«Что значит „заработал“?» – снова спросил экран.

– Вы превратили мрамор в золото, – сказал Вэл, – а золото – самый дорогой металл на Земле. За эту фигурку Монти получит несколько тысяч фунтов.

Я тут же подметил, что Вэл в своей, казалось бы, невинной реплике сосредоточил несколько труднейших для невидимок понятий. Объяснение должно было смутить их.

Так и случилось.

«Фунт – это мера веса металлической массы?» – спросил экран.

– Не только, – с готовностью ответил Вэл, продолжая свою тактику. – Это и денежная единица. Листок плотной бумаги с водяными знаками и надписью, определяющей его платежную силу. – Вэл вынул из бумажника фунтовую ассигнацию. – Вот такой.

«Мы догадываемся о назначении многих окружающих вас вещей, но ваша система обменивать их на бумагу необъяснима».

Надпись исчезла, и несколько секунд экран безмолвствовал, не теряя, однако, своей освещенности.

– Совещаются, – сказал Вэл, – определяют смысл формулы: товар – деньги – товар. К сожалению для них, Британская энциклопедия не дает ей должного объяснения.

«Напряжение падает, связь прекращаем», – резюмировал экран и погас.

Золотой бюст Шекспира вспорхнул на полку и снова стал мраморным.

– Они, кажется, раздумали платить за контакт, Монти, – засмеялся Вэл.

Всем стало весело.

– Не было «соответствующего импульса»: Монти не пожелал оставить Шекспира в золоте.

– Не упускай богатства, Монти.

Я попробовал представить себя в роли Мидаса. Вот я с золотым Шекспиром у ювелиров на Стрэнде. Вынимаю бюст из баула и робко предлагаю купить. Ювелиры с лупами и кислотами придирчиво осматривают Шекспира, потом задают подозрительные вопросы. В худшем случае я в дальнейшем даю объяснения в полиции, в лучшем – попадаю на страницы «Дейли миррор»: «Причуды холостяка. Влюбленный в Шекспира штатный преподаватель университета Монтегю Клайд отливает из нескольких фунтов золота бюст любимого автора». А потом ледяной разговор в ректорате: «Откуда вы взяли столько золота, мистер Клайд?» – «Нашел сундук с испанскими дублонами, сэр». Или: «Купил несколько брусков золота на черном рынке в Бомбее, сэр». – «Я очень сожалею, мистер Клайд, но боюсь, что ваше дальнейшее пребывание на кафедре неуместно». Бррр…

Проспорили до первых предрассветных бликов за окнами.

– Почему ты упорно подбирал сложные для их понимания детали? – атаковал я Вэла.

– Хотел выяснить для себя, смогут ли они понять процессы, происходящие в нашей жизни, не биологическую структуру, а социальный смысл.

– И выяснил?

– Выяснил. Не смогут и не поймут.

– Может быть, мы делаем что-то не так? – усомнилась Сузи. – Может, пригласить все-таки авторитетных ученых?

– Кого? Где ты их возьмешь к завтрашнему вечеру?

– Уговорю Джима Андерсона.

– Кто этот Джим Андерсон?

– Мой куратор с кафедры. Может быть, удастся заинтересовать и профессора Гленна.

– У Монти уже есть пример – Доуни.

– Здесь им покажут реальный опыт.

– В который они не поверят. Будут ползать по полу в поисках проводки, подозревать жульничество, предполагать мистификацию с помощью какого-нибудь усовершенствованного «волшебного фонаря».

– А что, если обратиться непосредственно к руководству университета? – предложил я.

– Кто обратится? Ты не рискнешь штатной должностью, Сузи вообще не доберется до ректората. Оба вы отлично знаете, что нет более бюрократических и консервативных организаций, чем британские «храмы науки». Если бы все это происходило в Москве, а не в Лондоне, я, вероятно, сразу бы нашел непредубежденных ученых. Ведь университет в Москве, Монти, совсем не то, что здесь. У нас, кроме учебной, есть и партийная, и комсомольская организации, и даже своя многотиражная студенческая газета. Замолчать или осмеять без серьезной проверки что-либо подобное «эффекту Клайда» не сумели бы даже и архискептики.

– В конце концов, и мы можем заинтересовать газетчиков.

– Можем. Воображаю заголовки: «Империя „невидимок“, или „Псевдонаучный фокус?“», «Эмиссар из Москвы мистифицирует английских ученых». Нет уж, увольте., Меня по крайней мере. Перспектива оказаться «нежелательным иностранцем», мистификатором и шарлатаном меня отнюдь не устраивает.

– Почему обязательно предполагать недоверие? Можно и у нас добиться создания авторитетной и непредубежденной научной комиссии.

– Если бы твои невидимки оставались здесь навсегда или надолго – да! Можно добиться и комиссии, и признания, и действительно грандиозной научной сенсации. Может быть, даже и контакт с «невидимками» оказался бы перспективным, хотя я лично в этом совсем не уверен. Но для такой сенсации нужно время. Не часы или дни, а недели и месяцы. Только длительность и стабильность опыта обеспечат его признание. А ты уверен, что уже завтра или послезавтра гости не отбудут в космическое пространство?

– А вдруг не отбудут?

– Гарантируешь?

– Нет, конечно. Но можно же в конце концов добиться от них более определенного ответа.

На этом и порешили.

Глава 7

НЕЛЕГКО БЫТЬ ВОЛШЕБНИКОМ

Вэл пошел проводить Сузи – она жила с родителями – и вернулся ко мне. Домой не мог: хозяйка студенческих меблированных комнат не разрешала ночных возвращений.

– Половина четвертого. Лондон спит. И нам три-четыре часика соснуть можно, – сказал он, укладываясь у меня на диване, и заснул с детской неприхотливостью.

А я не спал. Голова кружилась от грандиозности открытия, пожалуй самого удивительного со времен Коперника. Сколько гипотез было высказано о связи с внеземными цивилизациями, сколько симпозиумов состоялось, сколько статей написано! И вот такая цивилизация рядом с нами, невидимая, неощутимая, в чем-то превосходящая нас, в чем-то нам уступающая, бесконечно чужая и чуждая нам форма разумной, разумной, разумной жизни. Пусть контакт и неповторим, если она уйдет – а уйдет она непременно, – но уже одно соприкосновение с ней открыло нам еще одну тайну Вселенной. Конечно, Ньютон, скажем прямо, был счастливее нас: он мог доказать свое открытие. А сможем ли мы?