Кредо холопа

– Хватит уже пердеть, моралист хренов! – напустился на напарника Гриша. – Почто, спрашивает, забор сношал. Да если некого больше сношать, приходится с заборами любовью заниматься. Это тебе хорошо, ты чуть что, сразу его лопатой лупишь, чтобы голову не поднимал. Ильюшка, сто членов тебе в ушко, не слушай Тита. Все ты правильно сделал. Уважаю.

Следующее утро Илья встретил уже остывшим и посиневшим. Холопы по приказу надзирателей выволокли его тушу во двор, а затем Грише и Титу – квалифицированной похоронной команде, пришлось тащить тело на заслуженный отдых. Тит всю дорогу портил траурное событие запуском зловонных ветров, так что даже надзиратель, шедший сзади, не выдержал, обогнал похоронную процессию, и пошел впереди. Гриша сквозь зубы возмущался тем фактом, что он вынужден таскать кадавров, да еще в такой замечательной компании. Тит на это ответил, что на все воля божья, и так мощно грянул шоколадным оком, что оглушил пролетавшую мимо сороку. Птица, убитая анальным громом, потеряла управление и свалилась в траву.

Вот, наконец, настал долгожданный всеми праздник – день успения святой великомученицы Евлампии. Гриша ждал этого дня больше всех прочих. Это был его единственный шанс проявить себя перед барином и попасть в число дворовых людей. Упускать его было никак нельзя. Наниматели настойчиво требовали результатов, и использовали для их скорейшего достижения все средства давления. Толстой постоянно грозился лишить Гришу еды, отнять кровать и туалетную бумагу, а недавно проделал и вовсе неслыханное. Когда Гриша отдыхал после дневной смены, дверь в его комнату открылась, и вошел Толстой, а вместе с ним шикарная краля в слишком откровенном наряде.

– Знакомься, это Анфиса, – представил девушку Толстой. – Двести долларов за час. Суровая профессионалка.

Гриша вскочил с постели, не веря своему счастью. В этот момент он готов был расцеловать Толстого взасос. Наконец-то, после стольких дней невыносимого воздержания, у него произойдет полноценная половая жизнь.

– Нравится? – спросил Толстой, похабно ухмыляясь.

– Да! – проревел Гриша.

– Хочешь ее?

– Да!!!

– Ну и хоти дальше. Получишь, когда добудешь сведения об артефакте.

С этими словами Толстой и Анфиса вышли из комнаты.

После такого безжалостного кидалова у Гриши случилось состояние аффекта. Он ревел животным, он бил ногами стены, перевернул книжную полку, выломал дверь в уборную, пытался выкорчевать унитаз. На шум прибежали гоблины, замотали Гришу в простыню, оттащили в душевую кабину и остудили ледяной водой.

В общем, руководство оказывало на сотрудника серьезное давление и настойчиво требовало результатов. Гриша и сам был бы рад предоставить их. В альтернативной реальности ему не нравилось, поскольку в ней сосредоточилось все, что он ненавидел: тяжкий труд, отвратительная еда, отсутствие пива и баб. Хотелось уже скорее сделать дело, получить свои деньги и зажить по-людски. Гриша уже давно распланировал, как потратит свои два миллиона. Пятьсот тысяч долларов он решил прогулять сразу, дабы подлечить травмированную крестьянской жизнью психику. Остальные полтора миллиона планировал прогулять следом, уже не в медицинских целях, а чисто в свое удовольствие.

Подготовка к празднованию началась загодя. Еще накануне торжества всех холопов под вечер согнали в кучу, организовали меткими ударами дубинок и погнали по дороге в сторону пруда. Пригнав стадо на пруд, надзиратели выдали холопам хозяйственное мыло, по одному куску на десять человек, после чего приказали раздеться догола и стирать свои шмотки. Гриша уже долго прожил в имении, и ему казалось, что он давно свыкся со здешними реалиями, но все же глупые вопросы нет-нет да звучали из его уст. Вот и теперь, получив приказ, он спросил у ближайшего надзирателя:

– А во что мы переоденемся?

– Что? – удивился жлоб с пудовыми кулаками и мрачным взглядом неандертальца.

– Я говорю, если мы свое тряпье постираем, во что сейчас оденемся?

Сразу же за этой репликой Гриша убедился, что вопрос, заданный им, вне всяких сомнений относится к категории глупых. Его убедил в этом кулак жлоба, мощно врезавшийся в его ухо. Гриша не устоял на ногах, и покатился с крутого берега в воду.

Переодевать крепостных никто и не думал, так что после стирки они пошли обратно голыми, неся мокрые вещи в руках. Гриша с отвращением косился на собратьев по несчастью. Жалкая одежда хотя бы прикрывала выпирающие сквозь желтую кожу ребра, многочисленные синяки и ссадины, а так же тот факт, что очень многие крепостные прошли процедуру стерилизации. Впрочем, сам Гриша, точнее тело его зеркального двойника, выглядело не лучше. Одно лишь утешало – яйца, по крайней мере, были на месте. Их присутствие обнадеживало, но и пугало – было что отрезать. О том же, чтобы использовать свое хозяйство по прямому назначению, Гриша даже не мечтал, поскольку прекрасно помнил жуткую участь Ильи грешника. Если даже за несанкционированное сношение с забором здесь так карали, что же с ним сделают, если застукают на живой бабе? Гриша старался об этом не думать – берег психику.

На следующее утро все холопы, чистые, нарядные, красивые, были разбужены на два часа раньше обычного, и без завтрака выстроены на дороге. Надзиратели тоже были здесь в полном составе, но они не стояли столбами, а сидели под навесом, кушали пряники и пили чай из самовара. У Гриши от их чавканья началось такое неуправляемое слюнотечение, что он заляпал рубаху до самых колен. Прочие холопы терпели стоически – они давно привыкли безропотно сносить голод, холод и все остальное. Но и им сегодня пришлось несладко – надзиратели под страхом зверской смерти запретили им портить воздух, поскольку вместе с ними, во главе процессии, пойдут господа, и если вдруг до слуха барина донесется чья-то поп-музыка, да еще в святой праздник, это будет весьма нехорошо. Что уж говорить до утонченного слуха молодой барыни, которой такие звуки вообще опасно для жизни слушать.

Гриша, взращенный в ином мире с иными обычаями, умел неплохо контролировать свой зад, хотя, если давление газов превышало определенный порог, не мучил себя и давал гудок. К тому же Гриша всегда придерживался того мнения, что естественное не может быть безобразным, а все эти строгие правила выдумали разные аристократы, которым больше делать было нечего, кроме как сидеть и терпеть изо всех сил, лишь не нарушить норм приличия. Да что там какое-то испускание газов. Гриша несколько раз видел в кино, как эти аристократы кушают, и ему стало дурно. Лично он из всех столовых приборов больше всего любил руки. Что ни говори, но ничего удобнее рук еще никто не придумал. Вот, к примеру, макароны. Пойди-ка каждую вилкой подцепи, да пока одну цепляешь, вторая соскакивает. Мука одна. Другое дело рукой как зачерпнешь целую охапку, окунешь ее в кетчуп, и в топку. Суп тоже руками кушать гораздо удобнее. Ложкой черпаешь, черпаешь, больше устанешь, чем наешься. А то берешь тарелку за края, поднимаешь ее, и всю сразу в пасть заливаешь.

Но Гришина естественность не шла ни в какое сравнение с животной естественностью крепостных. Подобно скотам, они испражнялись тогда и где их настигала нужда, и не снятые с задницы штаны отнюдь не служили им препятствием в этом естественном деле. Гриша мог вести себя как последняя свинья (и за столом, в компании, случалось, задом громыхал, и рыгал так, что с сидящего напротив человека шапку сдувало, и, идя под ручку с девушкой, мог запросто высморкаться ей под ноги), но все же в глубине души, где-то на самом ее днище, он понимал – подобное поведение никак не красит человека разумного, наследника великой культуры. Впрочем, что касалось великой культуры, то Гришу, похоже, предки лишили этого наследства. О русской культуре Гриша знал только то, что Анна Каренина то ли повесилась, то ли утопилась, а Раскольников это серийный убийца, женившийся на проститутке.

И все же что-то внутри Гриши, какая-то генетическая память, не иначе, говорило ему, что есть все-таки некие незыблемые нормы поведения в цивилизованном обществе, и отход от них означает отход от самой цивилизации. То есть Гриша мог портить воздух за столом, но мог без каких-либо усилий со своей стороны и не портить.

А вот у крепостных в глубине души не было никаких поведенческих ориентиров. В то время как человек Гришиной ветви пространственно-временного континуума впитывал нормы морали и нравственности с молоком матери, и даже отступая от них, всегда чувствовал себя неправым, холопы были свободны от любых внутренних сдерживающих факторов. Сдерживающий фактор у них был один, внешний – дубина надзирателя. Для холопа плохо было то, за что били, а хорошо то, за что не били. За пускание на волю кишечных газов обычно не наказывали, так что крепостные делали это тогда, когда приспичит.

Но внезапно условия игры изменились. Им запретили делать это. И приспособление к новым условиям не всем далось легко. Стоя в строю, Гриша слышал краем уха, как то из одного то из другого зада украдкой, с интимным шипением, сочится наружу зловоние, а затем и обоняние улавливало что-то такое. Обнаружить авторов было затруднительно, особенно при условии, что вертеть головой надзиратели запретили, пообещав, в противном случае, много разных болезненных вещей. Однако когда в Гришин нос лавиной ворвалась волна чудовищной вони, подозрение сразу же пало на Тита. Только он умел так талантливо отравлять окружающую среду. Гриша покосился на Тита, и сквозь зубы проговорил:

– Еще раз клапан откроешь – сдам мордоворотам!

Ближе к обеду, когда холопы почти падали от усталости и жары, ворота усадьбы торжественно распахнулись, и появились господа в сопровождении дворни. На хозяйстве оставили одного садовника Герасима да трех надзирателей, все остальные шли в церковь, на праздник. Помещик Орлов, одетый просто, но со вкусом, жизнерадостно оглядел свое прямоходящее имущество, и радостно крикнул:

– С праздником, родные!

В ответ холопы стали желать барину того же, и кланяться в ноги. Гриша тоже поклонился, одновременно чувствуя, как чей-то нос уткнулся в его копчик. Рядом, согнув спину, крестился и слезно бормотал слова благодарности Тит. Было видно, что барина он любит искренне, и готов, если потребуется, умереть за него.

Рядом с папенькой вышагивала дочурка. Танечка оделась скромно, в черное платье до самой земли, и повязала голову платком. За Танечкой следовала молодая симпатичная девка, как позднее выяснил Гриша – ее личная служанка Матрена. За помещиком шел Яшка лакей. Рядом с Яшкой ковылял шут Пантелей. За ними беспорядочной толпой следовали повара, горничные и прочий дворовый люд. От холопов, обитающих за пределами усадьбы, они отличались разительно. Все были неплохо одеты, не производили впечатления умирающих голодной смертью, и вообще не казалось, что они так уж сильно изнуряют себя физическим трудом. Грише стало дико завидно, он тут же проникся ко всей дворне лютой классовой ненавистью. Не завидовал он одному только Яшке, что каждый божий день языком доводил до блеска стульчак в уборной барина, а иной раз и то, что барин ронял на этот стульчак.

Так и пошли все вместе, господа и холопы, пешком по дороге, ибо все равны перед господом. Впереди процессии двигался помещик с дочкой, за ним шла дворня, а замыкала процессию когорта холопов, окруженная со всех сторон надзирателями. Крепкие ребята с крепкими палками зорко следили за своими подопечными, и когда один из крепостных нарушил высочайший приказ, и негромко, но довольно пронзительно, грянул задом, его вытащили из строя, стащили с дороги в канаву и там крепко воспитали, а дабы не произошло рецидива, засунули в зад преступнику большую палку.

Глава 14

Но если прочие крепостные думали лишь о том, как бы случайно не дать воли своим вонючим дыркам, Гриша лихорадочно пытался родить хоть какой-нибудь план действий. Он должен был как-то проявить себя, заставить барина обратить на себя внимание. И не просто обратить. Грише было необходимо доказать свою полезность, свою незаменимость. Ему ведь предстояло занять при дворе помещика чье-то место, то есть сместить кого-то с его должности.

Идти было легко, поскольку в этот торжественный день, в виде исключения, холопам разрешили попирать ногами господский асфальт. Однако счастье было недолгим. Уже через сотню метров надзиратели, орудуя дубинами, согнали крепостных на обочину, и заставили идти по полю. Господа и дворня двигались по дороге параллельным курсом.

Глотая пыль, поднимаемую ногами впередиидущих холопов, Гриша одним глазом косился на барскую свиту. Танечка шла под ручку с отцом, и даже в своем скромном наряде излучала мощные потоки сексуальной энергии. Озверевший от полового воздержание Гриша не мог оторвать от нее взгляда. Он представлял себе, что скрывает под собой это платье, и у него начинала кружиться голова, а просторные штаны становились тесными. Прямо за Танечкой семенила Матрена, ее горничная, тактико-техническими характеристиками мало чем уступающая госпоже. Гришин взгляд перебегал с Танечки на Матрену, вспомнилась Ярославна, и Гриша едва не заплакал. Впору было, на манер дурного Тита, хвататься за полено.

Через полчаса туризма господа притомились. Из имения примчался вызванный автомобиль, тут же, прямо посреди дороги, поставили стол и стулья. Помещик Орлов, Танечка и фаворитка Акулина сели закусывать. Пища была самая простая, чем лишний раз подчеркивалось единение правящего и бесправного классов. Помещик Орлов кушал рябчика, Танечка налегала на крупный виноград, заедая его булочкой, Анфиса хлебала чаек с бубликами. Рядом шумел самовар, сияющий на солнце ослепительной медью. Слуга попытался вытащить из автомобиля мангал, но помещик Орлов отрицательно махнул рукой. Надзиратели утоляли жажду доставленным из имения ледяным квасом и лузгали семечки. О холопах тоже не забыли. Их отвели подальше в поле, чтобы они своим благоуханием не портили господский аппетит, выстроили и приказали стоять смирно, не шевелясь.

Заморив червячка, господа выразили желание продолжить путь. Холопов пригнали обратно, и вновь колонна двинулась по бездорожью, а рядом, по асфальту, шествовали хозяева жизни и их приближенные. Танечку стали донимать мухи, и ее горничная, Матрена, вынуждена была метаться вокруг госпожи, отгоняя от нее назойливых насекомых. Автомобиль поддержки ехал сзади с черепашьей скоростью. Было очевидно, что состоявшийся привал далеко не последний.

Следующий отдых устроили тогда, когда достигли леса. На этот раз слуги достали мангал, опять растопили самовар, на стол накрывали уже основательнее. Холопов никуда отводить не стали, поскольку рядом высилась стена леса, и кто-нибудь из них мог возжаждать воли. Гриша верил в это с трудом. Из всех крепостных имения он, похоже, был единственным, кому такая жизнь не казалась нормальной. Тот же Тит не побежал бы на волю, даже если бы его стали гнать пинками. Однако отводить холопов близко к лесу не стали, из чего Гриша сделал вывод, что побеги все же имеют место.

Вскоре над бивуаком распространился восхитительный аромат шашлыка. Холопы вдыхали его равнодушно, а вот у Гриши началось неудержимое слюнотечение. Это была пытка почище порки оглоблей. Поскольку холопов выстроили лицами к дороге, Гриша невольно вынужден был наблюдать за тем, как господа изволят закусывать. Кушали они, надо признать, аккуратно, неторопливо, с достоинством. Так едят люди, которые точно знают, что эта порция шашлыка не последняя в их жизни. Сам помещик ел шашлык с шампура, Акулина во всем подражала покровителю и спонсору, а вот для Танечки кушанье положили на белую тарелочку. Танечка взяла серебряную вилочку, скушала одни кусочек, и закапризничала.

– Перца много! – громко сказал она. – Очень остро.

– Да, в самом деле, остер шашлык в этот раз, – согласился с ней отец. – Что-то ты, Прохор, перца не пожалел.

– Один сплошной перец! – внесла свою критическую лепту Акулина. – Рот огнем горит.

Побледневшего повара Прохора нежно приняли под руки два надзирателя, и повели куда-то в лес. Обратно вернулись минут через десять. Прохор был уже не белый, а красный, и прихрамывал на правую ногу. Гриша заметил под глазом повара обширный фингал живописной расцветки. Судя по всему, надзиратели только что напомнили ему все тонкости кулинарного дела, в частности дозировку специй при приготовлении шашлыка.

Перевоспитанному Прохору дали второй шанс, и он стал поспешно готовить новую порцию шашлыка. Тот же шашлык, что не стала кушать Танечка, то есть полную тарелку мяса, просто выбросили на обочину.

– Пускай зверьки лесные полакомятся, – прокомментировал это помещик Орлов.

Вторая порция шашлыка оказалась намного лучше – это сразу же отметил барин, впившись зубами в первой кусок. Похоже, Прохор понимал, что данный ему второй шанс является последним, и третьего не будет. Вместо этого его отведут в лес и там оставят, предварительно выколотив душу из тела.

Акулина тоже похвалила шашлык, и заметила, что так хорошо он еще ни разу не удавался. Прохор даже позволил себе робко улыбнуться, довольный тем, что угодил господам, но радость его была преждевременной. Вот Танечка взяла вилочку, скушала кусочек шашлыка, и возмущенно произнесла:

– Как много соли! Одна соль!

– Хм, в самом деле, – согласился барин, причмокивая губами, – уж действительно безбожно пересолено.

– Есть невозможно! – категорически заявила Акулина, гневно глядя на позеленевшего от ужаса Прохора.